|
«Стихографика»
Александра
Заполянского
Михаил Соколов,
доктор искусствоведения.
Газета «Деловой мир», 26 июня 1993 г.
Галерея «Круг», разместившаяся в Старосадском переулке,
во флигеле старинного особняка, ныне принадлежащего
Московскому союзу художников, относится к числу совсем
молодых. Часто бывает, что выставки, состоявшись, затем тают
в пространстве, не оставляя никаких следов. Но экспозиции
Александра Заполянского, демонстрируемой сейчас в «Круге»,
это не грозит: слишком необычная, прихотливо-романтическая
аура окружает эти скромные по масштабам работы.
Судьба Александра Заполянского, ныне разменивающего
четвертое свое десятилетие, достаточно проста, полна
внутренних, а не внешних событий. Он окончи Московский
архитектурный институт, но еще до этого прошел не менее, сли
не более серьезную школу. Когда :семья переехала из Сибири
в Николаев, наставником мальчика стал Роман Вайншток
(1932-1988), один из лучших художников Южной Украины.
Официально не признанный, не имевший возможности
выставляться, Вайншток научил Сашу жить в стихии живописных
видений, игнорирующих грубую эмпирею, но рожденных тем не
менее из великолепного знания натуры. Огромное значение имел
и приме отца, писателя, собирателя фольклора и тоже
художника, создавшего свой красочный и грустный мир легенд,
родственных фантазиям Шагала и Тышлера.
Поэзия и изотворчество составляют у Александра
Заполянского нерасторжимое единство – отсюда наш термин «стихографика».
Не только потому, что он пишет стихи в прозе, некие заметки
на полях житейской тайны. Сам его графический стиль по сути
своей пограничен, произрастая на ничьей земле между рисунком
и словесностью. Перо не столько очерчивает формы, сколько
выписывает затейливые письмена, то густые и плотные, как мох
на старой стене, то – еще чаще – вольно рассеивающиеся
импульсами смысловых энергий. Все время кажется, будто листы
покрыты рукописными текстами, несущими какую-то важную
весть, до сих пор нерасшифрованную. И хочется не
рассматривать, а читать, перелистывая рисунки как страницы
книги.
Мотивы из Библии и Шекспира претворяются в витиеватые
арабески. Каллиграфичность манеры делает из рисунков не
иллюстрации в прямом смысле, но вариации на заданную тему,
многократно воспроизводящие не сюжет, а символическую суть
источника. Еще немного — и следы сюжета пропадут, оставив
зрителя наедине с игрой первостихий. Ближе всего к этой
грани листы на тему Экклезиаста,. где все рассеивается
в космическом хаосе. «Одесские рассказы» Бабеля оказываются
не анекдотическими притчами, как их было принято трактовать,
а раздумьями о бренности всего земного, трагическими
фантомами, взвесью обломков. В Шекспире (см. воспроизводимый
здесь рисунок тушью – фантазии на тему Юлия Цезаря из серии
«Театр Шекспира») художника больше всего привлекает поэзия
руин, грозного распада. При этом Заполянский остается
неисправимым романтиком, чуждым всякого рода чернухе,
ироническому скепсису. Он записывает мечты и охотно делится
со зрителем своими тревогами и надеждами. Вольный поток
сознания нигде не переходит в холодный критический анализ.
Он — лирик, и хочет оставаться им, не боясь возможных
упреков в старомодности.
«Круг» в эти дни показывает нам творчество
состоявшегося и самобытного мастера. Можно сетовать, что у
него нет ни малейшей возможности выпускать специальные
издания, которые придали бы его фантазиям естественную для
них книжную форму. Такие издания в наших условиях, увы, пока
остаются недостижимой роскошью.
И все же мы видим, как из небытия умолчаний свет Божий
является целая школа, традиция разных поколений,
объединенная тягой к своего рода романтическому
экспрессионизму, поэтике волшебных озарений. Будем
надеяться, что удастся представить эту школу в полном
объеме. Увидеть произведения Bайнштокa, отца и сына
Заполянских — равно и графику, и живопись, и скульптуру,
собранные в едином пространстве.
|
