Федор Ошевнев
родился в 1955 г. в г. Усмани Липецкой области. Окончил
Воронежский Технологический институт (1978) и заочно Московский
Литературный институт им. А. М. Горького (1990). Почти 15 лет отслужил
армейским офицером (комвзвода, позже корреспондентом окружной газеты СКВО). Заканчивал
службу в милицейской пресс-службе, в г. Ростове-на-Дону. Дважды побывал
в «горячих точках»: Северная Осетия — Ингушетия (1993) и Чечня (2000).
Майор внутренней службы в отставке. Награжден несколькими медалями,
в том числе «За ратную доблесть» и «За отличие в охране общественного
порядка» (по итогам командировки в ЧР). Публиковался в журналах
«Литературная учеба», «Жеглов, Шарапов и К°», «Молодая гвардия»,
«Подъем» (Воронеж), «Южная звезда» (Ставрополь), «Петровский мост»
(Липецк). Автор четырех книг прозы и двух — публицистики (все изданы
в Ростове-на-Дону).
Лауреат
литературного конкурса Интернет-журнала "Эрфольг" – 2011.
ФЕДОР ОШЕВНЕВ
Физик Славик
Так уж распорядилась жизнь: повзрослев, я оказался единственным из
класса, сменившим родные пенаты на житье в другом конце России. Даже не
каждый отпуск получается выбраться на малую родину. А когда получается,
как можно больше стараюсь общаться с друзьями детства.
Ровесники осели либо в нашем районном городке — «большой деревне»,
либо в ближайших областных центрах. Контактируют мало: погоня за
призрачной птицей материального благополучия, трудовые и бытовые
проблемы, груз прожитых лет — у иных уж внуки — постепенно отдалили
соклассников, сводя их случайные встречи к мини-диалогам: привет —
привет, как дела? — нормально, пока — пока.
Я же стараюсь собрать наиболее близких приятелей на мальчишник,
вытащить в лес, на пикник, или же свозить на рыбалку, хотя бы на время
воссоединяя разобщенных временем и судьбой.
В одно такое отпускное застолье мы, пятеро мужиков в годах,
когда-то соседствовавших за партами, солидно «накатили на грудь» и,
сменив несколько тем, пустились в воспоминания о школе и учителях,
в большинстве своем имевших прозвища — по характеру, внешности либо как
производное от фамилии. Тут-то в моей памяти и всплыл преподававший у
нас в выпускном классе физику Вячеслав Васильевич Лужкин.
— Вопрос: никто не в курсе, где сейчас Физик Славик проедается? —
поинтересовался у собравшихся. — Поди, уж пенсионер? Или еще продолжает
кому-то аттестаты портить?
— Тю, опомнился... — и Валерка Асмолов гулко-коротко гоготнул. —
Он, можно сказать, давно суперпенсионер. Сверхперсональный...
— Ты что, и правда не знал? — удивился Валентин Путивлев. —
М-да-а-а... Дела...
В десятом классе уроки физики поначалу у нас вел срочно
мобилизованный под ружье пенсионер со стажем: что-то там у директора
с учительской единицей к сентябрю не срослось. Прадедушка, как сразу
нарекли мы «запасника», предпочитал по классу не шаркать, а от звонка до
звонка прочно гнездился на стуле. Материал объяснял не совсем внятно —
есть такая поговорка: говорит всмятку. На опросах откровенно подремывал,
оценки же выводил трудно, трясущейся сухонькой ручонкой. Впрочем,
«классная» нас сразу предупредила: мол, Прадедушка — явление временное,
подходящую «физическую» кандидатуру усиленно ищут. И таковая,
действительно, вскоре обозначилась...
Раньше других обладателем особо ценной информации стал вездесущий
дылда, «без двух «сэмэ» рост два «мэ», Валерка Асмолов. Неунывающий
двоечник и фордыбака, по прозвищу Смола, он был неутомимым прикольщиком
и вечно балансировал на грани фола в своих остротах.
Вот, в тот год, первого сентября, вышли мы после занятий почти всем
классом на реку — жара стояла прямо июльская. Смола нырял-нырял, да
вдруг ка-ак вылетит с ревом на берег, а сам за промежность держится.
Подскочил к нашей отличнице Таньке Дедовой, цап за руку и давай
голосить:
— Ой, беда! Ой, беда! Быстрее в кусты, не дай погибнуть!
Мы так и обалдели — ничего не понимаем. Танька давай орать:
отпусти, дурак, свихнулся! Смола же дальше голосит:
— Ой, гадюка за писюн укусила, за самую маковку! Ой, помоги, яд
отсоси! Ой, помираю!
Вокруг — дикий хохот. Дедова, пунцовая, ругается, едва не матом. А
Валерка чрезвычайно доволен, что опять в центре внимания оказался, и
разговоров потом о сомнительной шутке будет — на всю школу.
Учителей Асмолов тоже старался своей фантазией не обделять.
Опять-таки в начале учебного года вызвали литератора с урока:
к телефону. Не успел Лев Толстый (на деле — Лев Викторович Анфиногенов,
а пародийное прозвище приклеилось из-за откормленного живота) закрыть
дверь класса, как Смола метнулся к преподавательскому столику, цапнул
с него принадлежащий учителю экземпляр романа Горького «Мать» и, срочно
реквизировав у Таньки Дедовой линейку-трафарет, быстренько переиначил
название первого произведения социалистического реализма. Свою работу он
гордо продемонстрировал присутствующим — избранный книжный том отныне
именовался: «Е... твою мать!»
«Обновленный» Горький вернулся на законное место. Вскоре в класс
вернулся и Лев Толстый. Урок продолжился, вот только Анфиногенов никак
не мог уразуметь суть причины всеобщего оживления... Нелитературной
правки он до звонка так и не обнаружил, а углядел ее уже в учительской
заглянувший туда с каким-то ценным указанием директор школы Шпажник (сие
вовсе не фамилия, он просто помешался на разведении цветов. и дома, и на
пришкольном участке, а гладиолусы у него по неясным причинам
пользовались особой любовью). Филологическая разборка закономерно
переместилась в наш класс. Подозрение в анонимном авторстве, конечно же,
сразу пало на Смолу, который нахально отперся от трафаретного сочинения.
Молчали и мы, сколь ни разорялся Шпажник...
Примеров подобных приколов можно привести еще множество, однако
вернемся к «особо ценной информации», добытой Асмоловым. Тогда он
ворвался в класс, прямо распираемый ею.
— Эге, ученье — свет, неученье — сумерки! — завопил он, вихляясь и
пританцовывая. — А что я зна-аю! Нам наконец-то нового физика дали!
Ростом почти с меня, зовут Славик, возраст — тридцатник!
— Кто сказал? — сразу насторожился Валентин Путивлев, который
собирался на физмат, и проблема назначения и квалификации преподавателя
физики его волновала особо.
— А с меня сейчас «классуха» стружку снимала — за прогул, так он
сам в учительскую завалил-представлялся, — пояснил Смола. — На одной
руке татуировка на пальцах «Слава», на другой — «1941».
— Мда-а-а... — хмыкнул Путивлев. — Бедноваты сведения-то...
Валентин был старше большинства из нас на два года: в школу пошел
почти с восьми, да в пятом классе из-за сложного перелома ноги на второй
год оставался. К десятому же имел фигуру атлета (таскал стокилограммовую
штангу) и толстые бакенбарды, за которые его доставал Шпажник, требуя их
сбрить. Валентин упирался, доказывая, что про баки в школьных законах
ничего не прописано. Примечательно, что насколько Путивлев соображал
в точных науках — две областные олимпиады по физике выиграл и на
прошлогодней математической занял второе место, — настолько был
безграмотен. А уж познания нашего бакенбардиста в инязе стремились
к абсолютному нулю, и он сам простодушно признавался, что для него
совершенно безразлично, немецкий на выпускных сдавать, или английский:
«Один хрен, ни в том, ни в том, ни бельмеса не петрю...»
За физические данные Валентина мы меж собой называли Мужиком.
...Нового учителя нам представляли завуч-историк Раскладной (на
фронте горел в танке, и в полевом медсанбате ему потом ампутировали ногу
выше колена, отсюда и весьма своеобразная походка на протезе, и
прозвище) и наша «классная», НДП — Нонна Дмитриевна Перова, математик.
Затем они удалились. Физик же — он действительно оказался высок,
с ежиком темных волос, на который наступали обозначившиеся залысины,
толстоносый, крупноротый и тонкошеий, — принялся знакомиться с нами
персонально, зачитывая фамилии по журналу. Открывал список Асмолов.
Валерка встал из-за первого стола у окна, куда был водворен
в одиночестве, дабы постоянно находился на учительских глазах и поменьше
мешал одноклассникам, и гулко выдохнул: «Я!»
— Ни х... хрена себе! — поразился Лужкин, глядя на Смолу снизу
вверх, а мы заулыбались: и без того высоченный дылда заметно подрос еще!
Оказалось, он сложил под столом стопкой учебники, присовокупил дневник и
тетрадки, а потом взгромоздился на верхотуру.
Фокус, правда, тут же был разоблачен. Физик погрозил прикольщику
пальцем и строго предупредил:
— Чтоб больше подобного... Никогда! Я глупых шуток не терплю!
Кому бы сказал — ну только не Валерке. Для него это все одно, что
перед носом быка красной тряпкой помахать.
— Зато я обожаю, — хамовато заявил Смола и как бы в подтверждение
осведомился: — Так, судя по наколочкам, к нам сразу из зоны? И по какой
статье чалились? Случаем, не за гомосексуализм?
Не знаю, как в той ситуации нужно было ответить Лужкину, дабы не
уронить еще и не завоеванного авторитета. Вот, когда годом раньше,
Асмолов, на уроке истории, поинтересовался у Раскладного, действительно
ли Ильич номер один в молодости переболел сифилисом, отчего у него потом
и не было детей, мудрый историк выдержал небольшую паузу и затем
отчеканил:
— По поводу вензаболеваний вождя сведениями не располагаю. Также
весьма удивлен, Валерий, твоей некомпетентностью в вопросах полового
воспитания. Да будет тебе, наконец-то, известно, что по законам природы
мужчины к деторождению не способны. Кстати, какой-то эксцентричный
богач-американец завещал весьма крупную сумму тому, кто это опровергнет
на практике. Так не сам ли родить планируешь, дабы без лишних хлопот
в миллионерах прописаться?
— Да я ж совсем не про то! — возмущенно возопил осмеянный Смола. —
Вы же все с ног на голову перевернули!
— А ты в следующий раз выражайся точнее, — под общий хохот заключил
историк. Хохмачу-неудачнику оставалось заткнуться в тряпочку.
...Нет, экзамена на авторитет физик не выдержал. Физиономия нового
учителя на глазах порозовела, и он зло рявкнул:
— Я хамства не потерплю! Немедленно вон из класса, и чтоб без
родителей не возвращался!
В настороженной тишине Валерка попихал учебники и тетради в сумку.
Уже от двери оскорбленно заявил:
— А тыкать мне нечего — свиней вместе не пасли. И вообще: я тоже
могу вас Славиком обозвать, однако ж этого не делаю... В силу врожденной
интеллигентности...
Ах, стервец! Ведь и правда нахамил, но в итоге как обставился!
— Белочкин... — продолжил физик персонально-журнальное знакомство.
Завершив чтение наших фамилий, объявил новую тему: «Трансформация
переменного тока». Материал объяснял, подглядывая в учебник и еще
в какое-то пособие. Дважды сбивался. Вообще впечатление было такое,
будто бы урок он ведет — впервые в жизни. Под занавес занятия Мужик не
выдержал и без обиняков высказался, что физик неверно толкует про
изменение ЭДС самоиндукции в обмотках трансформатора при размыкании
одной из них.
Педагог недовольно окоротил «ничтоже сумняшегося»:
— Эт-то... Как тебя там? Ага, Путивлев... Так вот, запомни,
Путивлев: всякий выкрик с места есть нарушение учебной дисциплины.
Посему на будущее требую меня никогда не перебивать, и вообще... Когда
станешь директором школы, тогда и... критикуй! Относится ко всем!
Валентин скептически буркнул под нос: «Поживем — увидим»...
Асмолов в тот день на занятиях больше не появился, а назавтра
конфликт меж ним и Лужкиным гасила НДП.
— Смола, конечно, в своем амплуа, — рассуждал после того урока
склонный к философствованиям Путивлев. — Но и физик тож негож: столь
тупорыло себя с первой же минуты подать! За дверь выгнать — ума много не
надо, а ты вот попробуй сразу расположение класса завоевать. Тогда — да:
Макаренко, Сухомлинский!
— Так, может, он просто растерялся? — посомневался я. — Это НДП или
Раскладной четко знают, чем наш клоун дышит и чего от него ждать.
— А Маше-растеряше вообще в педагогах делать нечего! — отрубил
одноклассник. — Ну, а как специалист, он вообще... Такую пургу пронес —
тьфу! — и выругался.
— Да уж... — включился в наш разговор Сережка Данченко по прозвищу
Хрящик (почему так — никто давно не помнил). — Объясняет он точно «не
фонтан». Вдобавок, судя по способу затыкания ртов, мозги у него
запроектированы навроде диода: с односторонней безвариантной
проводимостью. Или как ниппель: туда дуй, оттуда х..., и меня не
критикуй...
...Сережка у нас был помешан на радиотехнике. Карманы постоянно
транзисторами-резисторами набиты, как к нему ни придешь, вечно
чего-нибудь паяет-изобретает. В эфир выходил класса, наверное, с пятого.
А летом после девятого его милиционеры как-то засекли и домой нагрянули.
Пришли в «гражданке», молодые все трое... Бабушка Хрящика сослепу не
разобрала, кто да что — думала, какие приятели новые к внуку, ну и
запустила гостей без предупреждения. Тот же сидит перед своей мощнейшей
суперприставкой и в микрофон вещает:
— Слушайте все! В эфире модулирует радиоустановка «Юность!»
Передаем небольшой музыкальный концерт...»
Визитеры назвались. Данченко не поверил...
— Правда, что ль, из милиции? И документы есть?
— Разумеется. Смотри: служебные удостоверения, фото при погонах...
— Может, еще и с оружием?
— Пожалуйста... Штатное, пистолет Макарова...
— Да он без патронов...
— Удостоверься — видишь, магазин полный?
— Да они холостые...
Старшему группы надоело препираться, он магазин в пистолетную
рукоятку вогнал и командует:
— А ну, становись к стенке!
...Сережкиных родителей оштрафовали. Самого Хрящика отец поучил
сурово, с применением «универсального воспитательного средства».
Эфиролюбитель же, с учетом горького опыта, оборудовал в своей комнате
тайник: замаскированный ковриком кусок половой доски вынимается, а под
ним ниша, куда можно быстренько все радиохулиганские приспособления
упрятать. Таким макаром он, во второй приход милиционеров, стражей
порядка с носом оставил.
— А я что? Я — ничего, сижу вот, приемник слушаю...
Поступать Данченко собирался на факультет радиоаппаратостроения...
— Прадедушка и то понятливее толковал, — продолжил обмен мнениями
маленький, но крепенький Сева Белочкин, или Бельчонок. Иногда его еще
величали Пол-Асмол. Был он главным спецом в школе по биологии и
зоологии, поступать планировал, естественно, на биофак и мечтал стать...
директором зоопарка, собираясь добиться его создания в нашем городе.
Пока же превратил в мини-зоопарк родительский дом. Цепной двортерьер и
привередливый пекинес, зловредный когтистый сиамец (который любого гостя
норовил грызнуть или оцарапать — «для знакомства») и апатичная болотная
черепаха, обжористая ежиха и волнистый попугай (его, впрочем, подлый
котяра, подгадав момент, когда птицу выпустят из клетки — полетать по
комнате, растрясти жирок, изловчился-таки и сцапал-загрыз). Полюбоваться
же на выращенное Бельчонком в кадке лимонное дерево с крупными
заморскими плодами, с визитом приходил сам Шпажник.
— Я, например, так ни черта и не понял, — продолжил Сева, — почему
это повышающий трансформатор силу тока уменьшает, а не увеличивает — по
идее, если от названия плясать, должно бы второе. И что вообще внутри
происходит, если одну обмотку работающего «транса» разомкнуть.
— Ну, это же очевидно, — моментально отозвался Путивлев, который
весь учебник физики за десятый еще в восьмом проштудировал, плюс еще
массу другой «физической» литературы, и даже вузовской. — Смотри:
принцип работы любого трансформатора основан на явлении электромагнитной
индукции. Идем дальше: подключая первичную обмотку к переменной сети, на
выходе автоматически получим...
— Вот кому б, по совместительству с учебой, у нас уроки физики
вести, — уважительно высказался Данченко. — Эйнштейн, Резерфорд и
марьяжная пара Склодовских-Кюри в триедином исполнении! А нам
подсунули... Лужкин-Болтушкин, а проще — Физик Славик...
С легкой руки Хрящика прозвище прикипело — мгновенно и намертво.
Дальше — больше. Последующие занятия лишь усугубили нашу
уверенность в редкостной некомпетентности нового препода в своем
предмете. В теории-то он еще кое-что смыслил, а вот когда дело доходило
до задач, все сверялся с так называемым решебником (весьма полезная
вещь, только что же это за учитель со «шпорами»?). Был случай, когда
Путивлев у доски взялся за задачу каким-то нестандартным способом, так
физик прямо вознегодовал: эдак, мол, нельзя! Валентин спрашивает, почему
именно, а Лужкин риторически:
— Потому что я так говорю.
— Алогично звучит, — не соглашается наш доморощенный академик.
— Сейчас будет в высшей степени логично, — напыщенно пообещал
Славик и для убедительности вкатил дискуссионеру «пару».
Валентин зло сузил глаза и глубоко вздохнул, собираясь что-то
сказать. Но — передумал и молча покинул класс, невзирая на вопли
«логика».
Одноклассник прямым ходом направился в кабинет Шпажника. Через
несколько минут туда, прямо с урока, как сорняк с грядки, выдернули
физика. Однако на директорской разборке ему лишь слегка попеняли за
«непредоставление возможности обучающимся активизации самостоятельного
мышления», а основных собак спустили на Путивлева, открыто заявившего,
что Лужкин, как профессионал, — ноль круглый и квадратный. «Учительский
авторитет ронять?!» «Устои школы подрывать?!» Ну и так далее,
в тональности: «В твои лета не должно сметь свое суждение иметь!» Мужик
потом дико возмущался, что за б...ство в родной школе творится: насилком
дурака слушать заставляют!
— Да я б на его занятия вообще б не ходил! Куда лучше было бы!
А потом Асмолов выкинул очередной фортель: на перемене, перед
уроком физики, в кафедру, стоящую меж классной доской и
преподавательским столом, запрятал раскрытый на нужной теме учебник.
Когда же занятие началось — небывалый случай! — сам вызвался отвечать. У
Лужкина чуть челюсть не отвалилась, но Валерку послушать он все же
решился.
Двоечник резво промаршировал к доске и начал бойко считывать текст
заданной темы с книжных страниц. Шпарил слово в слово, что и
подкузьмило: преподаватель услышал сдавленные смешки, почувствовал
неладное за спиной. Повернулся к отвечающему, тяжелым взглядом в него
уперся... Смола сделал вид, будто запамятовал какой-то тезис и закатил
глаза к потолку, мыча и повторяя: «Ну, это самое... Сейчас, сейчас...»
Физик развернулся лицом к классу — Валерка вновь затараторил: ни
дать ни взять, прямо автор учебника. Тут Славик и рванулся за кафедру.
Углядел книгу, торжествующе схватил ее — Асмолов вцепился в том с другой
стороны. С минуту перед нашими восторженными взорами шла отчаянная
борьба, и все же в итоге молодость победила и спрятала отвоеванное
пособие за спину.
— Отдай! Отдай! — суетился и подпрыгивал преподаватель перед
разоблаченным, размахивая руками.
— Не отдам! — ухмылялся победитель рукопашной схватки на все свои
великолепные зубы.
— Ах, так? Ну, так! «Кол» тебе! Слышишь? «Единица»! — и физик
помчался к журналу. — А теперь — вон из класса! Вон! Вон!! Вон!!!
— Я-то уйду, — моментально посерьезнел Валерка. — Только это ничего
не меняет. В смысле, что ты сам (Асмолов тогда впервые при всех назвал
горе-препода на «ты») в физике профан: в кармане диплом, а в голове —
лом. И попробуй только к вечеру «кол» на «четверку» не исправить — пасть
порву, моргалы выколю!
Лужкин застыл возле учительского стола, сжав кулаки и
с побагровевшей на глазах физиономией. Ненарушаемая тишина гнетуще
повисла над классом. Нам уж вовсе не было смешно: одноклассник явно
перегнул палку. Такого могли и не простить: выпрут из школы, за милую
душу. А из-за чего? Сам с поличным влетел, так какой смысл был
грозиться?..
...Действительно, на педсовете Валерке пришлось туго. Родители его,
вдвоем, тоже присутствовали, многочисленные претензии выслушивали.
Правда, мать Асмолова — женщина дородная и почти такого же роста, как и
сын, прозванная на улице Гренадером — тоже не молчала, громогласно
утверждая, что по-правильному Лужкина бы надо вместе с нами за парту
усадить. Ну, да то был больше разговор «в пользу бедных». Хотя, надо
заметить, Физик Славик — дошли до нас слухи — к тому времени уже
приобрел среди коллег далеко не лучшую репутацию. Особенно его не
жаловал Раскладной, который как-то присутствовал у него на занятиях
в нашем классе и «предъяв» потом Лужкину, по профпригодности, немало
накидал.
Словом, Асмолова отстояли. А сам Валерка в нашем тесном кругу потом
клятвенно забожился: мол, первое, что он сделает после получения
аттестата зрелости и школьной характеристики — это хорошенько запрячет
их, а вторым номером при всех плюнет физику в морду.
— Напрасно хлеборезку раскрываешь, — пытался урезонить приятеля
Путивлев. — Не забывай: прокололся-то ты с учебником по собственной дури
и наивняку... Так не целовать же тебя за это пониже спины, или ты как
хотел?
— А-а-а... Да пошел бы он, знаешь куда? — и Валерка уточнил, куда
именно, активно привлекая в речь ненормативную лексику.
— Будь моя воля — я б его «в ту степь» давно отправил, —
резюмировал Данченко.
Незаметно подошло время осенних каникул. Путивлев уехал в Москву —
у него в столице жили родственники, — разведывать обстановку на физмате
МГУ. Бельчонок, вместе с родителями, тоже укатил в гости. Только
поближе: в село Стражное, километрах в двадцати от нашего райцентра,
к тетке.
Вернулись оба одноклассника девятого ноября, а вечером наша не
разлей компания уже собралась дома у Путивлева. И — Бельчонок первым
делом поспешил поделиться с нами весьма познавательной историей.
— Слушайте, ребята, что в Стражном-то приключилось... Восьмого,
перед обедом, пошли мы с двоюродным братом — он весной дембельнулся — за
хлебом, и ведь поначалу я и сам не поверил... — начал он.
— Ты прямо как неверующий Крамаров из «Неуловимых мстителей», —
гоготнул Смола. — «А глянул в стороны — вдоль дороги мертвые с косами
стоять... И тишина...»
— Положим, не вдоль дороги, а вовсе у магазина. И не мертвый, а
полумертвый — с перепою... — огрызнулся Сева. И вообще: помолчи!
Кто-кто! Да Славик стоит! Опухший, грязный, штаны и ботинки заблеваны...
Тусуется с какими-то аналогичными небритыми личностями, меня, ясное
дело, не узнал. А братан мой и говорит: — «Да этого лоботряса вся
деревня как облупленного знает. За углом от нас раньше жил, мать его,
старуха, и сейчас там обретается. Один он у нее, родила уж лет под
сорок — какие-то проблемы были, по знахаркам ездила... Отец же его на
войне погиб, сына так и не увидев. Он только школу закончил — мать на
пенсию вышла, и потому его, как «кормильца», в армию не забрили».
Сева чуть помедлил и продолжал:
— А тетка дорассказала, что в пединститут мать его только
с третьего захода определила — через рабфак. До того же Славик баклуши
бил и с участковым ругался — мол, он к экзаменам в вуз «готовится» и
потому не работает, а потом стабильно вступительные заваливал. На очном
же всего до середины второго курса дотянул, дальше за неуспеваемость
отчислили. Через год восстановился на заочном и еще лет восемь в «вечных
студентах» ходил.
— Так он что, целую десятилетку хреном груши околачивал? — изумился
Асмолов. И осклабился: — Совсем как я...
— Нет, — ответил Сева. — Не угадал. После того как его с очного
наладили, пришлось-таки к общественно-полезному труду приобщаться.
Только к тому времени Славик за воротник закладывал давно и
основательно, и для начала, трактористом, по пьяному делу, трактор
в реке утопил. Из МТС его, понятно, сразу взашей вытолкали. В бригаде
плотников был — тоже до изумления нажрался, с крыши сверзился и руку
сломал. Одно время скотником на ферме подвизался — так там какая-то
темная история с якобы украденной лошадью приключилась. Ну и дальше все
в том же духе... А в нынешнем году, на наше несчастье, он таки институт
«добил» и — прошу любить и жаловать! Тетка сказала, люди вообще
поражались, как это ему удалось в райцентре учительствовать
пристроиться — в родной-то сельской школе, говорят, даже на порог не
пустили...
— М-да-а-а... Дела... — задумчиво произнес Валентин. — Ладно, по
крайней мере, теперь кое-что прояснилось. Допустим, откуда у нашего
физика такой уникальный уровень знаний.
— Ребята, да вы что? — возмутился Данченко. — Не соображаете? У нас
же выпускной класс! Придумали, кого поставить!
— Тебя не спросили, — ухмыльнулся Смола. — Нет, мне-то, конечно, на
оценки по барабану: впереди светлый путь двухгодичного армейского
будущего. Но за вас и за державу — обидно.
— Слушайте... — оформилась тогда у меня крамольная мысль. — Ну, а
если нам всем классом письмо Шпажнику накатать? Мол, так и так, физик —
дурак, а нам всем «вышку» получать надо, вот и замены просим...
— Навряд прорежет, — вздохнул Валентин, видимо памятуя свой
недавний личный конфликт с преподом. — Учителя всегда за учителя горой
стоять будут.
— Боком выйдет, — мрачно прогнозировал и Хрящик.
А Бельчонок скорчил гримасу и не без основания предположил:
— Девчонки некоторые не подпишутся. Дедова — первая. Да и из
ребят...
— Ладно. Попытка — не пытка, — подвел итог дискуссии Путивлев. —
Пока суд да дело, предлагаю по сто граммов сливовой наливочки. За
дельное предложение и для ясности мысли. А уж потом можно и за
«подметное письмо» сесть. Есть?
И полез в погреб за спиртным, которое мать Валентина готовила из
фруктов, в изобилии произраставших в собственном саду, — преотменно и
в достаточных объемах.
...Впрочем, практическую подачу составленного тем вечером письма
пришлось временно отложить: в связи с недельным невыходом физика на
работу. Бельчонок догадался заказать с братом переговоры, и тот
подтвердил: да, загостившийся Славик шатается по деревне, не просыхая.
Запойный препод нарисовался в школе аж в следующий понедельник. И
начал у нас урок с поучительной речи: мол, поскольку он несколько дней
проболел, нам теперь предстоит с удвоенной энергией наверстывать
упущенное за это время.
— Ты только на него погляди: точно хроник! — прошептал мне Сева.
Что ж, я и сам прекрасно видел нездоровую бледность учительской
физиономии, еще и порезанной в двух местах — видимо, при бритье.
Впечатление складывалось, будто бы кожу на ней долго мяли, а расправить
потом не удосужились: и так, значит, сойдет... Пробор был зачесан
неровно, «ступенькой», а огромный узел галстука съехал набок.
— Ах, как мы все сочувствуем! — отреагировал тут Смола на
менторский монолог. — Кстати, недуг-то как точно назывался? Случаем, не
белая горячка?
— Асмолов! — осипше рявкнул физик и сжал руки в кулаки. — Да как
ты... Такое! Забыл, что тебя только из милости?..
— Вячеслав Васильевич, а вы-то сами не забыли, где мы на ноябрьские
с вами встречались? — тут же грудью бросился на защиту Валерки сидевший
рядом со мной Бельчонок.
— Как? Где? Ничего не понял... — действительно не понял Лужкин.
— А возле магазина продуктового в Стражном, — пояснил Сева. — Вид у
вас тогда, конечно, был... Ммм... Неординарный... Кстати, тетя моя вас,
оказывается, хорошо знает. Красухина. Припоминаете?.. В общем, про
недуги, — закончил Сева. — Не к лицу врать-то бы...
Физик тупо молчал, безвольно разжав кулаки, и его вытянувшаяся
физиономия потихоньку принимала уж и вовсе алебастровый оттенок.
Так и не найдя, что в данной ситуации ответить, Славик потоптался
безмолвно возле своего стола и медленно пошел к доске — записывать
название новой темы. Руки у Лужкина дрожали, мел выпадал из непослушных
пальцев, крошился, пачкал пиджак... В итоге на доске появились
неразборчивые каракули, которые их автор быстренько изничтожил влажной
ватной подушечкой и вызвал к доске Таньку Дедову. Каллиграфическим
почерком отличница вывела на грифельной поверхности учебные вопросы,
сняв похмельную проблему. Но — только одну.
В тот день Славик себя прямо превзошел. Нестыковки в объяснениях
сыпались из его уст, как рубли и трешки в винно-водочный отдел накануне
праздника. А сидящий на первой парте Валерка после урока клялся, что
хотя препод, похоже, вылил на себя перед уроком минимум полпузырька
«Шипра», сивушного перегара заглушить все-таки не смог.
— М-да-а-а... Жалкое зрелище. Хотя и вполне жизненное: с кем не
бывает... — вдруг пожалел физика Валентин. — «Ея же и монаси
приемлют...»
— Но не в таких дозах, — возразил Данченко.
— А вспомни-ка, как мы все летом, на Севкино шестнадцатилетие...
Вспомнить, действительно, было что. Хотя бы, как именинник,
напившийся в тот день впервые в жизни, сидя на лавочке в городском саду,
орал всем проходившим мимо девушкам: «Ком цу мир!» Или про самого
Данченко, решившего, после малого облегчения, «обратным путем» очистить
и желудок. Сережка засунул в рот два пальца, я же, из благих побуждений,
попытался тогда помочь другу и чуть ли не затолкал ему в горло весь
кулак. А Смолу мы, к концу вечера, вообще на одной из аллей сада
потеряли...
Своим чередом шло неподвластное человеку время. На какой-то период
в наших отношениях с горе-учителем установилось неустойчивое равновесие.
Он больше «не прогуливал», никого с уроков не гнал. Мы — скептически
слушали его сумбурные выкладки материала, а потом чуть ли не всем
классом консультировались у Путивлева (кроме одаренного техническим
мышлением одноклассника, в нашем периферийном райцентре других толковых
«разъяснителей» почти и не имелось). Паритет нарушил все тот же Асмолов.
Дело было так...
К нам в класс, на уроке физики, вдруг заглянул Шпажник и поманил
препода за дверь. Дождавшись, пока Лужкин прорысит в коридор, Смола тут
же выломился со своего места и стянул с учительского стола школьный
учебник, решебник и еще какой-то справочник. Затем поочередно перебросил
книги через весь класс, по диагонали, на «галерку», где соседствовали
Путивлев и Данченко.
— Ловите! И спрячьте!
За неимением времени ребята засунули литературу за секции батареи
парового отопления под окном, позади них самих. На свою беду и к нашей
неимоверной радости, физик вернулся в класс... вместе со Шпажником,
который — внезапно или нет? — пожелал присутствовать на занятии. Без
«подсобного материала» Лужкин его, разумеется, провалил полностью и
окончательно, увязнув в противоречивых объяснениях, и к концу урока от
волнений взмок. Директор, восседавший за последним столом в среднем
ряду, мрачно катал по столешнице «Паркер» с золотым пером — память от
заграничного турне по странам Средиземноморья. После звонка же быстро
вышел из класса, на ходу бросив опущенному «светочу знаний»:
— Немедленно в мой кабинет!
На перерыве мы оживленно обсуждали произошедшее, хвалили Смолу за
изобретательность и быстроту действий и надеялись, что по итогам
открытого урока Шпажник примет выгодное для нас решение избавиться от
Славика. И за всем этим как-то не додумались извлечь похищенное из-за
батареи и перепрятать. На следующей перемене такая мысль уже оформилась,
но осуществить ее мы, увы, не успели. А с началом очередного занятия,
алгебры, вместе с НДП в класс примчался взбешенный Славик и толкнул
гневно-обличительную речь: его, видите ли, обокрали!
Напрасно разорялся: решебника не возвращали. Однако ушлый пинкертон
его сам обнаружил. Да и еще так быстро — как выпивку, нюхом учуял. Еще
попытался было на Мужика с Хрящиком наехать, однако тут его НДП из
класса быстренько наладила. Только самой пришлось чуть не десять минут
выслушивать наши претензии к «сельскому учителю».
— Ну а я-то что могу сделать? — в итоге открестилась она. — Терпите
уж...
Однако мы терпеть дальше не собирались. И так-таки подбили класс
поставить подписи под жалобой Шпажнику.
Как и ожидалось, Танька Дедова подписываться отказалась — наотрез.
И еще четверо из тридцати учеников. А относили коллективное сочинение —
по общему решению нашей пентагруппы — Путивлев, Данченко и я. Только
отдать его пришлось Раскладному, поскольку Шпажник в тот день срочно
выехал в облоно.
Завуч бумагу при нас прочитал. Вздохнул, головой покачал. И
посоветовал документ назад забрать, а он, мол, о нем дальше умолчит. Но
мы уже закусили удила. Раскладной еще раз вздохнул и пообещал:
— Ладно, разберемся...
«Разбор полетов» состоялся назавтра. На втором уроке в наш класс
нагрянули Шпажник, Раскладной, еще два завуча и НДП.
— Вы что мне тут, ультиматумы чинить вздумали? — гневно потрясал
директор «подметным письмом». — Свои условия диктовать? Да вы кто такие?
Молоко еще на губах не обсохло! Чего захотели: педагог им, видите ли, не
по нраву! Всякое семя знай свое время! А может, завтра и меня
с должности снимете? По жильцу — квартира, по горшку — крышка! Все! Нет
у меня для вас другой учительской единицы! Извольте довольствоваться
наличествующей! И чтоб в мыслях больше!.. Ишь взбрело: ум за разум
зашло!
После сего эмоционального монолога Шпажник грозно удалился, не дав
своей свите, равно и нам, даже рта раскрыть...
— Предупреждал же: боком выйдет, — сокрушался на перемене
Данченко. — Оно и того... вышло...
— Ничего, — рассудил Путивлев. — Совсем уж без последствий наше
бумаготворчество тоже явно не останется. А капля, известно, камень
долбит.
— Смотри, как бы вперед Славик сам тебя не задолбил, — предупредил
Асмолов. — Думаешь, он не поинтересовался, кто письмо носил? Эх, вот не
послушали — надо было б мне...
— Как раз тебя он после этого точно бы вместе с дерьмом сожрал, —
кисло усмехнувшись, возразил я.
— Хрена с два, — не согласился Валерка. — Подавился бы.
— Ладно, первый тайм мы уже отыграли... — подытожил Бельчонок. —
Что день грядущий нам готовит?
Оказалось, ничего обнадеживающего. Вскоре мы ощутимо почувствовали
на себе прессинг Славика, который стал активно цепляться по поводу и без
повода к нашей компании. Даже на работу к родителям всех «письмоносцев»
ходил, хотя тут-то уж у него мало что выгорело.
Путивлев-старший, например, занимавший должность замдиректора
Горводоканала, выслушав претензии Славика к Путивлеву-младшему, резонно
задал визитеру вопрос: какого, мол, кляпа он пытается переложить
собственные проблемы на чужие плечи — ведь хозяин кабинета не заставляет
учителей самостоятельно течь водопроводных труб в школе устранять?
Мой отец, сам преподаватель общественных наук в техникуме, Лужкина
даже не дослушал. Перебил, заявив, что педагога, пришедшего жаловаться
на ученика его отцу, за педагога не считает и больше общаться не желает.
Нет, со мной-то батя позднее как раз пообщался обстоятельно и в ситуацию
вник. Только «отмазывать» меня в школу тоже не пошел: были у него на сей
счет твердые принципы.
А хуже всех Славику пришлось у матери Данченко, уже двадцать лет
работавшей печатницей в типографии, наравне с мужчинами. Она терпеливо
дала незваному гостю выговориться, а потом ровным голосом
поинтересовалась:
— Так что же вы хотите от меня?
— Как, разве непонятно? — загорячился Славик. — Они же на меня
поклеп... Всем классом... Кто им давал право? Учительский труд особый! И
не им его, как на безмене, взвешивать!
— Кому ж еще, как не ученикам? — удивилась мать Сережки. — Как раз
им право такое сама жизнь дает. И вообще: не бывает так, чтоб все — не
в ногу, а один — да. К слову: у вас преподавательский стаж-то большой?
Лужкин смешался и поспешно ретировался...
Позднее он сделал неумелую попытку расположить к себе нашу
компанию. Смолу, например, назначил кем-то вроде нештатного ассистента
при демонстрации всяких опытов, а после урока он приборы в лаборантскую
относил. Путивлеву, в виде эксперимента, раз доверил вместо себя занятие
провести, и Валентин в грязь лицом не ударил! Данченко Славик подарил
оригинальную радиосхему сверхмощного усилителя. А к Бельчонку дважды
подступался его лимонное дерево посмотреть, и Сева вынужден был вести
физика домой, где Лужкин первым делом был нещадно ободран почуявшим
заклятого врага боевым котом.
Меж собой мы, конечно, потешались над жалкими психологическими
ходами поздновато спохватившегося о завоевании нашего расположения
препода, да и память ведь — штука упрямая... Не сработали — да и не
могли сработать — глупенькие приемчики... Мужик же по этому поводу
однажды выразился так:
— М-да-а-а... Не хотел бы я когда-либо в жизни вдруг оказаться
в его шкуре. Из усов уж не выкроишь бороды...
— Зато оценки он нам понакроил душевно! — зло бросил тогда Сережка.
Данченко был прав: осознав свои бесплодные попытки втереться к нам
в доверие, Лужкин вывел Путивлеву за полугодие явно заниженную
«четверку», а вся наша остальная компания вынужденно довольствовалась
«удочками». Ну, Смола, положим, на большее и действительно не знал. Но
другие!
Мать Севы, который за девять лет не имел и единой тройки,
отправилась в школу. Ходила туда же выяснять отношения и моя мать, а
отец Валентина в телефонном режиме разругался со Шпажником, пообещав
натравить на него и Славика комиссию из облоно. Бесполезно: Лужкин так и
продолжал вести у нас занятия и нести на них околесицу.
«Почему оно так получается? — терялись в недоумении мы. — Неужели
все учителя настолько глупы и тупы, что не видят, не понимают
очевидного?»
И — не находили ответа... До поры, до времени...
Но вот, уже в середине марта, Путивлев, в очередную субботу, сыграл
вечерний «общий сбор» у себя.
— Тема весьма интересная обозначилась, — не вдаваясь в подробности,
пояснил он.
...Когда мы, рассевшись на диване и стульях, остограммились
наливочкой — на сей раз, вишневой, — Валентин вытащил из серванта
тетрадку.
— Заезжал к нам на пару дней отцов двоюродный брат, — начал он
издалека. — Вообще-то он в Новосибирске живет, а работает там
в Академгородке, психологом. На какой-то симпозиум в Москву летал, вот и
завернул по случаю — лет шесть у нас не был. А суть такая, что он как
спец много чего про нашу ситуацию с Физиком Славиком прояснил. То есть,
в плане теоретическом — на практике эта свинотина из нас еще много крови
повыпьет. Но вот почему все оно так, а не иначе сложилось... Я вот тут,
для понятливости, даже кое-что записал... — и раскрыл тетрадку.
Рассказанное и прочитанное тем вечером сводилось к следующему.
Российское общество изначально выросло на антагонизме меж властью и
отдельными гражданами. А проявляться он начинает, как только ребенок
впервые попадает в коллектив, где уже осознает себя отдельной личностью.
В реалии это — детский сад, со свойственным ему принципом действия
системы местной автократии: тетя воспитательница всегда и во всем права.
Яркий пример на эту тему: в бытность свою много шума наделал
телесюжет о ЧП в одном из столичных садиков. Там воспитательница — уже
с немалым опытом работы — так ударила пятилетнюю малышку, что, не
поспеши родители девочки вовремя в клинику, в дальнейшем у ребенка были
бы весьма серьезные проблемы с шейными позвонками.
Не без оснований родители обратились с претензиями сразу в районо
и, параллельно, в милицию. Началось двустороннее разбирательство. На
первом этапе его сама воспитательница, ее коллеги, завдетсадом и
чиновники из районо громко и дружно возмущались: «Девочка нагло лжет!»
Но когда сотрудники милиции провели опрос других детей этой группы,
выяснилось: «идеальная тетя» кулаками работает направо и налево, давно и
постоянно. И тогда коллектив детсада разом «сменил пластинку», всемерно
умаляя суть ЧП: — Ну, имел место такой единичный факт, но в целом он
нашему здоровому воспитательному учреждению совсем не свойственен, да и
она вовсе не хотела ударить так сильно, случайно все вышло, это ее дети
довели, вы знаете, какие они бывают, а нервы не железные, и вообще —
женщина уже перед родителями извинилась, девочка уже вполне здорова, так
что давайте считать конфликт исчерпанным!
И — удивление, возмущение, ярый протест, когда по вскрытым фактам
было возбуждено уголовное дело. Немедленное требование: передать
рукоприкладчицу на поруки коллективу. А до того, чем в будущем может
обернуться для пострадавшей нанесенная ей травма, никому просто не было
дела.
— Так, и что дальше? — спросил тогда выслушавший эту историю,
вместе со всеми, Асмолов.
— Сейчас поймешь, — пообещал Путивлев.
И пояснил: мол, этот случай очень точно иллюстрирует жесткость
нашей системы воспитания, которая вовсе не заинтересована в установлении
истины, но рьяно заботится о своей «закрытости», ради самосохранения.
Такая система обречена защищать «честь мундира» путем защиты — любыми
средствами — всех входящих в нее членов. Дети, в данном случае, из нее
просто выпадают: составу дошкольной группы зав. детсадом,
воспитательницы, нянечки, повара и т.д., просто противопоставлены. Хотя,
как ни парадоксально, именно дети — через налоги, собираемые с родителей
и оплату за место в садике, через дотации и иное прочее — обеспечивают
«взрослым детсадовцам» рабочие места и зарплату.
На этом месте Смола опять перебил Мужика: дескать, и дальше
непонятка. Но тут Валентин, наконец, завершил длинный въезд в тему и
добрался до главного:
— Чуваки, да вы что, в натуре, не врубаетесь? Детсадовская история
как две капли воды похожа на нашу, с физиком! Только та — завершена, а
наша — в развитии. Ведь Шпажнику, Раскладному, учителям и самому этому
пьянице-недоучке, по большому счету, наплевать, поступим ли мы
в институты, какую нишу дальше в жизни займем, чего достигнем — это ж
ведь не их проблемы, а наши!
— И как же их решить? — озвучил общий вопрос Данченко.
— Если в общем — никак, — огорошил нас Путивлев. — На уровне самой
Системы. Никогда ни детсадовскую группу, ни класс, ни студентов, ни
взвод солдат, в схожей ситуации, официально не признают правыми. А вот
в частном конкретном случае выход есть. Если ляп воспитательницы,
учителя, профессора, генерала приобретет слишком широкую известность,
станет достоянием гласности, тогда неизбежно последует «показательный
процесс».
— То есть? — уточнил за всех Бельчонок.
— Да элементарно же, — усмехнулся «лектор». — Система с громом и
молниями вышвырнет из своих рядов публично дискредитировавшего ее, и он
получит хар-рошего пинка под зад и «волчий билет», исключающий
возможность возвращения к прежним координатам. Нет, суть самой Системы
от того нисколько не изменится. Она...
— Стоп... — прервал себя Валентин. — Давайте-ка я лучше дословно
зачту, как дядька сказал... Ага, вот: «Она будет продолжать
демонстрировать неуязвимость своего существования “за чужой счет” и
производить общественно опасный суррогат: так называемое “коллективное
бессознательное” — стереотип поведения, мотивы которого меньше всего
продиктованы мыслью, в лучшем случае — инстинктом. Человека, уже
испытавшего на себе воздействие этого “продукта” системы воспитания,
узнать нетрудно: спросите у него, почему он поступает именно так, а не
иначе, — ответит стандартной фразой, мол, потому, что так делают все»...
Тут Путивлев оторвался от тетради и закончил своими словами:
— Короче, смысл поведения вовсе не важен, главное — не выбиться из
общей колеи!
— Короче, Склифосовский! — поторопил Асмолов. — И ближе к телу. Что
предлагаешь?
— А помочь школе вынести сор из избы, — заявил Валентин. —
Скомпрометировать Славика. Да по большому счету. Чтоб Шпажнику только и
оставалось его из школы убрать, с «волчим билетом» в зубах. Просекли?
Мы-то, как говорится, уже в пролете, а вот всем, кто после нас учиться
будет, доброе дело сотворим.
Решили на выпускном вечере напоить горе-препода — если потребуется,
силком и до бесчувствия, затем притащить к школьной мусорке, раздеть —
до трусов или догола, так точно и не определились, — измазать всякой
вонючестью и зашвырнуть «тело» в центр отходов. Затем же, на всякий
случай, сделав контрольный фотоснимок, постараться привлечь
к компрометируемому наибольшее число зрителей.
И уж если Шпажник даже и после этого не поспешит распрощаться
с бывшим скотником — ну, тогда с чистой совестью разошлем мусорное
фотосвидетельство в редакции газет, районо, облоно и первому секретарю
райкома. Должно выгореть! Должно!!
К сожалению, со своим юношеским максимализмом и желанием
восстановить кажущуюся справедливость, мы даже и не задумывались, что
собираемся в одночасье окончательно перечеркнуть будущее человеку и так
уже балансирующему на грани падения. Кто скажет, имели ли вообще на это
право?
Однако человек предполагает, а Господь располагает.
На выпускном вечере, к которому мы подготовились во всеоружии —
определили место предстоящего «вливания», куда твердо намеревались
затащить Славика, затарились спиртным, а Бельчонок бегал с фотоаппаратом
«Зенит-В» и фотовспышкой «Чайка» на батарейках, прогнозируемая жертва
просто не появилась.
— Почуял, козел, что жареным пахнет! — плевался обозленный больше
всех Асмолов. — Луженая глотка, скотина-скотник, в ж... бы ему
трансформатор и на электрический стул!
— М-да-а-а... Косяк ужаснейший, — сокрушался Путивлев.
— Ему, оказывается, ребята из «Б» морду бить собирались, — доложил,
разведывавший обстановку «на соседних фронтах», Данченко. — Вот что
значит в своем соку вариться, общей схемой не владеть!
Мы с Севой тоже были дико разочарованы, хотя Славик и вывел-таки
нам во втором полугодии по «четверке» и экзамен мы сдали на «хорошо».
Впрочем, Валентина «пятерки» Лужкин лишил — даже третья подряд победа на
областной олимпиаде не помогла. Сережке же вкатил «три балла» — мыслю,
не простил ему и «олимпийцу» спрятанных когда-то за батареей учебников.
Ладно... Было, да прошло. Не весь же выпускной из-за нерешенной
компрпроблемы горевать. Хотя и жаль мечты неосуществленной. Уж так мы ее
пестовали да лелеяли...
А через день Путивлев улетел в Москву: в МГУ поступать. Там тогда
экзамены начинались в июле, а не в августе, как в большинстве других
вузов.
Скажу сразу: в престижное высшее учебное заведение Мужик не попал —
одного балла до проходного недобрал, хотя и списал удачно сочинение, за
которое больше всего волновался. Впрочем, в областной университет его
с этими оценками без повторных экзаменов взяли. Белочкин на свой биофак
тоже поступил. А вот Данченко пролетел, как фанера над Парижем: устную
математику завалил, вопросы самые «нелюбимые» попались. Так что
проработали они, вместе с Асмоловым, на нашем мехзаводе слесарями до мая
следующего года, а потом пошли священный долг и почетную обязанность
Родине отдавать.
Ну а вашему покорному слуге — что ж, больше повезло:
в технологический конкурс выдержал. Правда, в другом областном центре, а
не где мои бывшие одноклассники гранит науки дальше грызли. По жизни-то
и Мужик с Бельчонком, даром что в одном городе учились, а встречались
редко: здание физмата на одном краю, а биофак — в противоположном.
Общаги — соответственно... Се ля ви...
Сережка после армии не вуз, но техникум по своему намеченному
профилю окончил и на радиорелейке нашей железнодорожной станции
подвизался.
Валерка — тот уж годам к двадцати пяти за ум взялся, в местный СХТ
заочно поступил, однако трудиться так и продолжал на мехзаводе.
Валентин к тому времени уже вычислительным центром на этом заводе
заведовал, а потом его жизнь в партаппаратчики районного масштаба
завела.
Из Севы директора зоопарка, конечно, не вышло. В итоге, после
защиты вузовского диплома, оказался он... в нашей школе, и до сих пор
там биологию-зоологию-анатомию преподает. Говорит, предлагали ему уже и
здесь место завуча, и директором в селе — отказался, мол, не мое это
дело, администрирование. Между прочим, кота сиамского он дома до сих пор
держит. И что интересно, на сегодня это — правнук того самого боевого
царапучего зверюги, который во время оно с физиком воевал...
Ну а я... Что ж, меня вообще судьба вывезла: с инженерным
образованием — в журналисты. Хотя это уже совсем иная история. Тогда же,
в ту нашу последнюю встречу, разговор на интересующую меня тему
завершился так...
— Знаете, когда я в школе работать начал, мы с Раскладным однажды
долго про Славика говорили, — поведал Сева. — Оказывается, его и без
нашей помощи планировали по окончании учебного года из школы убирать.
Что и исполнили. Правда, с переменным успехом: он потом в одном ПТУ год
отработал, в другое перешел — там даже два продержался, все ж таки опыт
кое-какой по методике и знаниям набирал... Но в итоге все равно
избавлялись — ну совсем он с учениками общего языка находить не умел, да
и запои раза два-три на год стабильно... Так что лет через пять его
педкарьера окончательно закатилась... Кстати, Раскладной тогда
достаточно откровенно сказал — уже как коллега коллеге, — что иной
реакции на наше «подметное письмо» и быть не могло. Помните, он нам
по-хорошему жалобу забрать советовал? Да директор просто обязан был
учителя до конца защищать, какой бы тот ни был.
— Вот только в деревню свою Славик возвращаться никак не хотел, —
продолжил Валентин. — Я на завод после университета пришел — глядь, а он
тоже в кадрах оформляется: в цех, мастером. Около двух лет протянул —
сняли. После очередного запоя. Переквалифицировался в грузчики. С жильем
у него туго было — то у одной разведенки в примаках подъедался, то у
другой... Потом сел — в пивной, по пьяной лавочке, кому-то голову
кружкой проломил, и лет восемь о нем ни слуху, ни духу...
— Мне уж за тридцать было... — принял эстафету Данченко. — Смотрю
раз — на вокзале — Славик поддатый стоит. Хотел я мимо пройти, нет, он
меня тоже признал, остановил. Ну, поговорили. Оказалось, он, после
освобождения, к нам сцепщиком вагонов устроился. Какого, спрашивается,
с его алкашеским характером на опасную работу лезть? Ну, через год ему,
на смене, поддатому, ногу выше щиколотки колесом вагонным и оттяпало.
Ладно еще, что одну...
И Сережка безнадежно махнул рукой.
— Последние годы он сторожем на очистных сооружениях работал, —
забасил Валерка. — А в свободное время — даром, что на протезе,
с палочкой, — по улицам бутылки собирал. Комнатенку какую-то он здесь
к тому времени прикупил: мать умерла, дом в селе унаследовал и хватило
ума не весь пропить.
Только вышел я, лет пять назад, по зиме, на утреннюю смену. Иду по
улице — глядь, в снегу под забором кто-то лежит. Замерз? Или, не
приведи, лихие люди порешили? Перевернул на спину — мать честная:
Славик! И уже холодный, а сивухой... Упился где-то и до места не
дошел... Так-то...
Мы помолчали.
— М-да-а-а... Ну, что, давайте того... Помянем покойного, что ли? —
предложил вдруг Валентин. — Какой-никакой, а учитель был наш. В конце
концов, он уже дома, а мы здесь все пока в гостях...
И мы помянули Физика Славика. По-хорошему. Без злобы.
По-христиански.
2003 г.
Федор
Ошевнев. Тост – рассказ
Федор
Ошевнев. Одиночный шанс – рассказ
Федор
Ошевнев. Впервые на посту – рассказ
|