На первую страницуВниз
 

Елена ЧЕРНИКОВА

 

ПУТЕШЕСТВИЕ

 

– Я уверен, что он – имманентный мажордом! И тайный пшют! – сказал седой инвалид в бабочке и просиял.
– Неужели? – с трепетом в глубине горла прошептала дама, прикрывая лицо веером из перьев.
– Будьте уверены, мадам. Я как перципиент неоклассицизма, – возвысил голос старик, – безо всякого амбивалентства скажу...
Завершить пассаж ему не удалось. К беседке уже приближалась медсестра в голубеющем на солнце халатике. В каждой руке сверкало по шприцу.
– Обед, господа, прошу к столу! – подошла и уколола.
Мечтательно глядя ей вослед, собеседники легко задремали в своих колясках. Полуденный зной отступал. Садовая зелень научалась беречь прохладу. Прекрасные гроздья дикого винограда становились прозрачными. Жизнь удалась, думал каждый во сне...

* * *

“Не представляется возможным”, – косо написал главный врач на прошении дочери об отпущении отца домой, на амбулаторное лечение.
– Но это мой отец! – возмутилась молодая женщина.
– Это мой пациент, который в данное время опасен... Для окружающей среды... Э-э... Как бы вам посовременнее? О! Он экологически опасен! Кстати, вы давно не видели его вблизи? Так сказать, на расстоянии вытянутой...
– Пятнадцать лет, – отрезала дочь тоном “не ваше дело”. – И вот сейчас у меня появилась возможность взять родного человека в дом. Он стар и болен, а меня в Испании бросил муж. Мне надо жить. У меня квартира, дочь, кошка, собака... Я хочу захотеть жить. И не говорите, что якобы к моменту прибытия следующего мужа я верну вам отца. Я богата, сиделки будут всегда, а общество ему для бесед я буду брать в аренду у вас. Будем говорить им, что это отпуск, каникулы, вакации... Да и что значит – опасен? Ему девяносто лет! Ну что вы смотрите так! – вскипела женщина, вскакивая.
– Сядьте. Вы знаете, что такое любовь? – доктор с легкой скукой посмотрел в окно. – Так вот он, ваш отец, влюблен в некую престарелую даму, у нее веер из перьев... Не смотрите на меня такими... глазами. Они оба парализованы и почти не могут принимать пищу. Они всегда вместе. У обоих, – что просто поразительно при их диагнозах – сохранилась речь. Но память в такой своеобразной форме, что наука пока не комментирует. Мы изучаем эту пару... В беседке, где они коротают дни, диким виноградом прикрыты микрокамеры. Я вижу и слышу каждое их движение, каждое слово... Да сядьте вы наконец! – приказал врач обескураженной женщине. – Никогда никакие ваши сиделки не смогут обеспечить этой паре такого ухода. Никогда вы не сможете обеспечить науку таким материалом, какой черпаем мы сейчас.
Женщина покусала губы, помолчала и обреченно спросила:
– А они знают, что вы нарушаете их права человека?
Главврач рассмеялся веселым смехом главного врача психушки.
– Однажды подул сильный ветер, и ваш отец внезапно заметил под потолком наш проводочек, неаккуратно выглянувший из-под винограда. Знаете, что он сказал даме в этот миг? Не знаете. Он сказал: “Видите провод? Как бы я хотел, чтобы по нему бежало тонкое, как моя последняя энергия, белое электричество, сверкая розовым или чем-нибудь зеленым...” А его прекрасная дама ответила: “О да, я вас понимаю. Очень! Вы передали бы ваши воспоминания, и они были бы изданы отдельной книгой. Это была бы лучшая книга на свете! Вы столько видели, столько знаете!” Батюшка ваш в ответ: “Дорогая! Как вы понимаете меня! Как томится без вас моя душа, когда я сплю! Душа ждет утра... Я научился просыпаться счастливым, потому что когда я жду утра, то жду встречи с вами, о, какое блаженство – искренне хотеть жить! Я посвятил бы эту книгу вам...” Я знаю их диалоги наизусть, представьте себе.
Женщина подняла на врача полные слез глаза и тихо спросила опустевшим голосом: 
– А вы храните записи их бесед?
– Не только пленки аудио– и видеозаписи, но и все расшифровки, и на дискетах, и всячески. Мы бережем и изучаем каждое их слово, любое! А они, знаете, частенько переходят с французского на английский, а временами он учит ее ирландскому языку! Иногда – датскому и шведскому. Вы представляете – сколько у нас работы? А по-русски они любят иногда, как бы поточнее сказать, поврать.
– Как поврать? – дикое слово внезапно дало ей надежду, неизвестно почему. – Такого слова не бывает, и мой отец никогда не врал. Он – академик. Он консультировал аналитическое управление...
– Поврать – это их специальная абракадабра, когда они пользуются пятыми-десятыми-пятнадцатыми значениями редких слов, чтобы доставить друг другу физиологическое удовольствие мгновенного разгадывания смысла. Это их наслаждение, их хороший тон. Слава Богу, не каждый день... Я не могу, уважаемая, не могу отдать вам вашего отца! Поймите. Он полностью принадлежит...
– Науке? – чуть издевательски спросила верная дочь.
– Другой женщине! Другой! Понимаете? Вы лично уже не нужны ему. Вы – прошлое, и очень далекое. Вас уже вырастили, выдали замуж, с вами все ясно. Даже ваш развод, столь драматичный для вас, ничто для него. У вашего отца появилось настоящее, которого никогда – подчеркиваю! – никогда не было раньше. Он объездил весь мир, путешествовал полжизни, к чему-то стремился, достигал высот, но все это было устремлено к будущему, всё было ожиданием. И лишь теперь, когда он встретил эту женщину, и когда они абсолютно не зависят от прихотей плоти... Да что вы можете понять, сорокалетний ребенок, с вашей собакой, дочерью и квартирой... И кошкой, я всё помню, кошкой, и не смотрите на меня как солдат на вошь.
В окно влетел прозрачный лиловый камешек. Он упал на мягкий ковер у ног женщины. Она вздрогнула и подняла небольшой аметист.
– Это меня. Извините, – сказал главврач и встал. – Звоните.
Женщина тоже встала, поправила юбку и вдруг спросила:
– Вы можете дать мне копии расшифровок?.. А я вам – подписку о неразглашении...
– Не язвите. Я подумаю. Там есть вещи, которые не для каждого... То есть – не для любой нервной системы... На той неделе позвоните. Я отвечу. Верните мне камешек, пожалуйста, это наш условный сигнал с медсестрой. Так удобнее...

* * *

Через неделю женщина позвонила, и главврач разрешил ей прийти в клинику.
– Я подумал.
– Дадите? – уверенно спросила она.
– Конечно. Во-первых, извините, если напугал вас тогда... ну, про экологическую опасность вашего отца. Он опасен более всего для вас, только вы этого еще не знаете. Я тогда немного нажал на вас, я, в конце концов, главный врач психиатрического заведения, сами понимаете.
– А во-вторых? – терпеливо напомнила женщина.
– Оно же и во-вторых. Я даю вам лишь бумаги, но по ним всё будет и видно, и слышно. И вообще – вы просили копии, вот и берите что просили. – И он протянул ей громадную кожаную папку, тепло сверкнувшую медными уголками.
Женщина с изумлением приняла драгоценный элегантный предмет. “Так переплетают древние рукописи, так любят породистых собак, так обрамляют бесценные полотна классических живописцев...” – невольно пронеслось в ее голове.
– Не задерживайтесь возвратом, – подчеркнул главврач. – Это всё – для меня бесценно. И не показывайте любовнику.
– Откуда?.. – начала она было.
– Я всю жизнь получаю зарплату и всё прочее за умение видеть людей насквозь. Получать приятно, видеть – далеко не всегда, но... До свидания. – И главврач удалился красивой дорогой походкой, засунув руки в брюки.

* * *

“ – Трутята! Правда, очень хорошее слово? Как бы вы его прокомментировали, дорогая?
– Труженики, трудяги, трутни и утята одновременно и еще немного – пионеры. Мне так кажется...
– Правильно, правильно!!! Я именно это и хотел сказать!”

– О Господи, – прошептала женщина и отложила кожаную папку подальше, на другой фланг дивана. Она пожалела, что выпросила у врача эти расшифровки. Весь день перед ее глазами плавали отчетливо вычерченные компьютером буквы, заворачивавшиеся в жгуты немыслимых, небывалых слов, непрочитываемых смыслов, круговерть чужой необъяснимой страсти, круговерть... От слов, нагроможденных парой сумасшедших, холодела сетчатка. Сумасшедшей парой сумасшедших... “А что, бывают бывалые слова...” – подумала она. – Время, например, бывалое-пребывалое, как старый боцман, очень бывалое слово. Однако, как быстро старички затянули меня в свою игру!..”
Женщина побродила по квартире, поглядывая на старинные часы, педантично развешанные по всем помещениям. Вчера она полчаса потратила, чтобы завести все десять. “Отец что, коллекционировал часы? Но это же дико... Часы в спальне, в кабинете, в туалете, на кухне, везде, и все тикают. Хотя почему дико? И где я видела дикарей в часах...”
До прибытия любовника оставалось два часа. Можно было успеть прочитать всю папку. Женщина уже сказала себе, что послушается главврача и никому на свете не покажет текст распечаток. “Пусть лучше я одна сойду с ума вместе с этой парочкой, но человечество, особенно мужское, жаждущее простоты во всем что попало и где попало, не виновато...”
Желание взять отца домой медленно утихомиривалось. В клинике ему явно весело, он развивает мозг своей подруги, а дома ему стало бы скучно. “И он принялся бы развивать ... бр-р-р... мой мозг?”
Отца можно было бы взять вместе с его дамой. Денег хватило бы на десяток таких стариков. Верная дочь перестала бродить по квартире, присела и призадумалась. “Почему я не предложила это сразу? Да, я не знаю, есть ли у дамы родственники. Вдруг она до сих пор вообще замужем... Я ничего о ней не знаю, да, но ведь я и не стала узнавать, хотя это само, казалось бы, просится... Я эгоистка?”
Она вздохнула и вернулась к чтению.
Папка была тяжелая, красивая, бумага белая-белая. В клинике явно берегли ее. “Наверное, папка спит в золотом сейфе”, – предположила женщина.

“ – А самое главное, что теперь, именно здесь, я с вами, дорогая моя, стал настоящим путешественником. Это главное. Вы тоже чувствуете, что мы с вами свободны и путешествуем всюду, и – проход везде. И дым столбом кипит-дымится пароход...
– Вы поймете меня, если я скажу, что никогда не выезжала из своей страны? Он, мой покойный муж, правда, не брал меня с собой, но и я не стремилась.
– Теперь пойму. Я вдовец. Раньше я вообще плохо понимал женщин. Я очень рвался из своего галстука, меня давила кафедра, карьера, претензии тещи... Теща, тыща, туча, туда, где учат, тупо топать и не рыпаться...
– Да, это очень трудно – быть мужем, мужчиной, я не всегда понимала это, а теперь понимаю. Даже лет десять-двадцать назад я была еще такой глупой!
– В детстве это естественно.
– Спасибо за детство, но мне было уже за тридцать.
– Рассказать вам о моем первом путешествии?..
– Конечно, прошу вас...
– ... Путе-шествие. Оказывается – шествие по пути. Путем-дорогой. Необыкновенная глубина понятия, не так ли?”

Прочитав этот вполне нормальный отрывок, женщина остановилась и подумала о своей судьбе и своем недавнем муже-миллионере.
Они поехали в Испанию по работе мужа. До этого сначала просто катались по белому свету, любили друг друга во всех отелях, играя в “отметимся и здесь”, между делом родили дочь, и так всё было прекрасно, что они как-то незаметно, без канители, поженились официально. После этого у мужа резко рванула вперед карьера, словно подстегнутая магическим кнутом, отчего просто обеспеченный бизнесмен вдруг стал высокопоставленным чиновником с превосходными новыми перспективами. Через месяц после начала заграничных трудов муж деловито объявил ей, что сильно полюбил дочку посла и просит освободить его от оков, а пожизненное содержание – вот, пожалуйста.
Денег стало много, жизнь хрустнула, треснула и остановилась. Женщина помаялась, потом взяла дочь, собаку, кошку и вернулась в Россию. Разыскала клинику, где хранился ее отец-академик, и написала врачу то самое заявление. А еще она хотела спросить у отца, где могила матери.
Она не знала, что главврач сам лично ходил в виноградную беседку и показывал заявление старику. Всячески стараясь привлечь его внимание к бумаге, врач едва не на руках бегал вокруг инвалидной коляски, чуть не криком читал ему заявление, – но переполненная любовью седая голова даже не повернулась в сторону беснующегося врача, и бровь не шелохнулась. Хотя обычно престарелый академик был изысканно вежлив и всегда делал вид, что готов привстать навстречу гостю.
Он не нуждался в обычных дочерях и неведомых внучках. Он нашел то, что искал в женщине: ребенка для вечного воспитания.

“– Дорогая, а вы заметили, как я отшпорился от мажордома?

– Да, но и вы поймите: ему теперь такое дело охлопатывать!..”

Женщина с печалью сообразила, что этот кусочек словесного антиквариата – из самой свежей распечатки. Первая фраза означала – отбился лапами (бойцовый петух – эх! отличного качества!) от главврача. Вторая фраза выражала сочувствие его дамы к серьезности и глубине дела, налетевшего на их любимого домоправителя-доктора, вынужденного отгонять, как мух, всяких там назойливых дочерей...
То есть: на данной бумаге (тут женщина начала плакать) – приговор ее попыткам еще раз в жизни стать маленькой, подобрать в лесных кустах ежика, завести канарейку, отца. “И как жестоко! Они решили мою судьбу на своем курином диалекте, словно издеваясь,” – она заплакала всерьез, сообразив, что старики общаются искренне и ничего не знают о круглосуточном наблюдении.

“– В путешествии содержится медитация. Вы понимаете, моя любимая? Только настоящее путешествие и медитативно. Главное в нем делится на пункты. Первое. Забыть о времени. Снять предохранитель с пульта ручного управления. Весь свой автопилот оставить дома. Выключить обыденное сознание. Второе. Не думать о попутчиках, спутницах, свидетелях вашей сосредоточенности, не обращать внимания на погоду, не интересоваться заправлена ли пленка в фотоаппарат. Третье. Мыться везде. Пыль дорог стряхивать, безжалостно смывать – да хоть в пустыне. Но надо найти воду везде. Это очищает душу. Туризм палаточный в этом смысле очень честный жанр, поскольку ничто не решено ни за кого, каждая ситуация уникальна, а воду надо греть над костром, а его надо сложить из дров, которые надо найти, и воду найти, и принести в сосуде.
– Как это верно, как правильно! Вы только подумайте: мы с вами сейчас именно в этой ситуации! Наши ноги не могут нести наши тела, а мы должны найти возможность омыть их теплой водой! Как восхитительно положение, в котором мы сейчас!.. А эта виноградная беседка – как вечная палатка...”

Тут молодая женщина зарыдала в голос. Впрочем, всякий прослезился бы, прочитав без подготовки этот гимн старческому параличу как превосходной форме путешествия, медитации и даже палаточного туризма. “О, моя крыша! Не оставь меня!” – подумала женщина, шумно захлопывая кожаную папку с закругленными медными уголками. “Я не умела жить!.. Правильно, нечего мне хвататься за отца, я не заслужила. Я даже позволила себе страдать над поступком мужа! Нет, никогда больше, прости Господи... И обязательно надо найти могилу мамы...”

* * *

В семь раздался звонок, женщина побрела в прихожую. На стене прыгал колокольчик и пульсировала лампочка. Отец на старость запасся всяческими сигнальными приспособленьицами, но они не пригодились: ни глухота, ни слепота не добрались до него. Квартиру он оставил своей вечно странствующей дочери, потому что надо же кому-то оставить. За сутки до инсульта оформил дарение, и скорая помощь увезла его – навстречу, как теперь выяснилось, большому человеческому счастью.

... На пороге стоял свежий, как роса, любовник с букетом роз и бутылкой шампанского.
“Банально”, – подумала женщина и сказала:
– Здравствуй, любимый мужчина.
“Оригинально”, – подумал любовник и сказал:
– Любимые женщины приходят к нам осенью...

Наступила ночь, любовник уснул. Женщина выбралась из-под одеяла и тихонько ушла в гостиную. Спать не хотелось, любовь не утомила.
Завтра отдавать кожаную папку. Главврач скорее всего даже не поинтересуется впечатлением, подумала женщина.
Она села в дорогое кресло, купленное академиком по случаю рождения ребенка сорок лет назад, открыла папку и начала листать с пятого на десятое. Всею пятерней лохматят длинношерстную собаку – когда животное не кусается.
Вдруг на пол полетел листочек. Его тетрадный формат, фиолетовые чернила, ручной шрифт, желтый возраст – всё было инородно папке. Откуда? Она подняла бумажку, пересела под абажур и прищурилась.
Письмо. Быстрый женский почерк, буквы нервно летят, кривясь, как от сдерживаемого крика...

“Помните, в первый День Вы сообщили, что теперь женщина интересует Вас только для любви. В деревне я думала о Вас и пыталась понять это самоограничение, и что это вообще такое – Ваша любовь, если Вы, с одной стороны, вполне представляете себе ее, а с другой – всё-таки ждете. Своей любви я уже не представляю без смертельного страха перед мужчиной и перед сильным чувством. Даже призрак секундной влюбленности мгновенно сделал меня больной. Чудовищное ощущение: будто стоит мне протянуть руку и погладить человека, как откроется некий счет, по которому за каждое поглаживание мне будет набегать очень крупный штраф. Я очень боюсь – и очень хочу любви. Страх намного сильнее. Может быть, я просто не умею. Или не верю. Или еще что-то.
...Смотрела на Ваши облака в неподвижных зеркальных прудах. Деревенские козы паслись, ежи шуршали, белки летали, маленькие лягушки высоко прыгали. Тихими вечерами на лугу дрались белые кабардинские кобылы, свежевыписанные в имение для катания отдыхающих. Лошади визжали и лаяли, после чего отдыхающие катались на них и травмировались.
У меня теперь будто кинокамеры встроены прямо в глаза – и очень интересно смотреть на мир. Спасибо Вам. Нанесенная вами травма прекрасна...”

Листок был потрепан, чернила выцвели. Похоже, главврач пользовался им как закладкой. “Неудобно, – подумала женщина, – чужие секреты...” И горестно усмехнулась. “А я чьи секреты изучаю? нашлась моралистка...”
Она решила больше вообще не читать из этой папки. Чужое письмо аккуратно сложила по прежнему сгибу – и наобум сунула под кожаную обложку . Скрипнула дверь. Проснувшийся среди ночи любовник пришел искать подругу.
– Я там замерз один. Ты надолго?
– Трудно сказать. Ты хочешь меня?
– Я захочу утром, а ты уже сейчас?.. – заботливо поинтересовался он.
– Сейчас я хочу подумать.
– Давай вместе, – предложил он, садясь в кресло напротив.
– Хороший ты человек, – сказала женщина.
– Прекрасная мысль. Но я даже лучше, чем ты думаешь...
– Очень скромный...
– Украшает.
– Ты любил свою бывшую жену?
– Не помню. Кажется, нет. По крайней мере, без нее мне очень хорошо.
– Интересно, мой бывший муж своей испанке тоже говорит так обо мне?
– Если ему это выгодно... – предположил любовник. – А что тебе до их бесед? У тебя есть я. По-моему, вполне.
– А что тебя привлекает в женщинах?
– Умение давать мне чувство свободы, которым я очень дорожу.
– В этом нет ничего оригинального, однако почему ты назвал это чувство сразу, первым, не размышляя?
– Потому что я страстно хочу путешествовать. Я очень долго не мог уехать, во-первых, секретная работа не позволяла, во-вторых, жена – профессиональная неудачница, курица, жадина, разгильдяйка и так далее.
– Я не помешаю тебе?
– Ты прекрасная женщина, однако у тебя ребенок и собака с кошкой. Мы с тобой, возможно, будем вместе, но когда и то и другое рассосется...
Женщина почувствовала удушье.
– То есть зверюшек усыпить, а десятилетнюю дочь выдать замуж? Или наоборот?
– Не обижайся. Ночные разговоры всегда искренние... Или я не прав?
– Ты, очевидно, всегда прав, но мне казалось, что у меня есть некоторые личные качества, нейтрализующие весь мой... зоопарк.
– О да. Та качественная, положительная, добротная, позитивная, фундаментальная, симпатичная, головастая, оптимальная...
– Ты здоров, милый? – участливо спросила женщина.
– В целом.
– Ну дай тебе Бог... Пошли спать.
– Пошли, – любовник встал и пошел в туалет.
Женщина с ненавистью посмотрела ему вслед.

* * *

Наутро она поехала в клинику и вернула главврачу кожаную папку. Поблагодарила и извинилась, что случайно прочла чужое письмо, заплутавшее в страницах стенограммы.
– Ну почему же чужое? – вздохнул врач. – Оно живет там, поскольку принадлежит вашему батюшке, хотя он его и выбросил... А я подобрал. Это письмо ему одна женщина прислала уже сюда, представляете?
– Как выбросил, когда? Что это еще за история? – встрепенулась женщина, ожидая подвоха.
– Успокойтесь, голубушка. Он всё выбрасывает, что не связано с его нынешней любовью. Он просил медсестру купить ему всю новую одежду, денег дал. Она купила. Он попросил хранить новые вещи в шкафу, а не в дорожной сумке... Чемоданы велел сжечь... Все мы куда-то едем, идем, плывем от колыбели до гроба, – главврач в воздухе очертил контуры двух продолговатых коробок. – Вы понимаете?
Женщина съежилась под его прямым взглядом, вспомнив минувшую ночь и слезы по своей неудачной любви, по хамливому любовнику, по кошке и собаке.
Птички за окном пели так громко, что главврач встал и закрыл форточку.
– ... И если все с самых младых ногтей будут знать, что спешить в общем-то некуда, ну вот как ваш отец сейчас, он же теперь мудрый, и любовь у него чистая, безветренная, безгрешная... – тоном утомленного лектора продолжал главврач.
– Ну и очень хорошо, – рассердилась женщина. – Я ничего не понимаю, голова кругом, давайте мне их обоих, и нечего тут исследовать. Жил-был повеса, состарился, попал в комфортабельный дурдом, в инвалидное кресло, в соседнем таком же инвалидном обнаружил старушку, полностью конгениальную ему по всем вывертам, у них любовь на всю катушку, – что тут исследовать? Житейская история. Несколько затянувшаяся, слава Богу, но тем не менее бывает и такое. Каждый их них люто ненавидит свое прошлое, но и тут они не первые. Что вы мудрите? Отдайте мне тогда обоих, пусть воркуют у меня на веранде. Дом в лесу – хороший, квартира в городе – громадная. Кошка есть, собака, дочь. На любой вкус! Любовника я сегодня... на свободу отправила.
– А вот с этим вы погорячились, голубушка! – немедленно отреагировал главврач. – Он вам что-то сказал?
– Сказал... – У нее сразу начался такой же спазм и удушье, как ночью.
Врач подошел к ней, взял за запястье, посчитал пульс.
– Ладно, я вас сейчас вылечу. – Он открыл сейф, вынул несколько больших конвертов, разложил на столе. Фотографии, письма, записочки, сушеные цветочки, ленточки... Пестрая дребедень, сопровождающая сентиментализм в жизни.
Однако... Тут женщина почувствовала, что дыхание просто останавливается, сердце вот-вот вылетит через горло, в ушах звенит. Она уже видела эти предметы! Именно эти! вот этот атласный бантик... эту фарфоровую брошку... Ее родная мать, когда была еще молодая и до умопомрачения любила отца, вечно бегавшего от нее по свету, мать хранила все предметы и предметики, штучки, напоминавшие о возлюбленном муже-потаскуне, штуковинки, вплоть до круглой стальной кнопки, однажды оторвавшейся от его брюк – мать не успела пришить, но он торопился на теплоход и убежал без кнопки...
– Откуда это у вас? – еле выговорила женщина, с трудом поднимая глаза на врача. – Она только мне и только один раз показывала всё это добро.
– Откуда? От дамы с веером из перьев. Ваша мать, как видите, жива...

... Когда нашатырь пробрался в нос на действенную глубину и женщина открыла глаза, со стола всё было убрано, сейф закрыт. Главврач спокойно сидел на своем рабочем месте и терпеливо наблюдал за ходом обморока. Женщина попыталась пошевельнуться на диване. Не удалось. Наверное, ударилась, когда упала со стула, подумала она.
– Я не хотел говорить вам всего этого, я вообще не очень ждал вас из Испании, но раз уж вы теперь в курсе, то ответственность за жизнь ваших родителей нам придется разделить. Если они вспомнят, что они муж и жена, что они не очень давно и очень грубо развелись, что они всю жизнь ненавидели свой брак, каждый по-своему, что ваша матушка от ревности однажды чуть не отравила вашего батюшку, когда он изменял ей прямо на супружеской кровати и всё такое прочее, дружно забытое обоими, – вы представляете, что может произойти с их любовью, когда они сейчас наконец-то связаны настоящим и полностью отрезаны от прошлого? Ну откроется тайна и они умрут, но ведь кто-то из них в любом случае умрет первым! Что будет со вторым, пока будет жить? Если вы привезете их домой, в привычную обстановку, они могут вспомнить, как они ненавидят друг друга. И неизвестно, кто вспомнит первым и что при этом скажет второму! А тут еще вы, поздний ребенок, под ногами опять болтаетесь, с вашим разводом, кошкой и прочей ерундой. Вы понимаете, что всё висит на волоске?! Я сам не ожидал, что влипну в такую историю, когда буду вынужден с подслушками охранять две чужие памяти от восстановления, как от смерти! И даже без “как”...
Женщина лёжа слушала главврача и почему-то вспоминала свою первую, детскую любовь. Богатый одноклассник, который целеустремленно шел в светлое будущее, а она еще не была дочкой академика, лишь доктора наук, отчего не подходила ему по ранжиру, вежливо позанимался с ней любовью и женился на другой, папа у которой уже был и академиком, и так далее. Социальная драма! Потом, когда уехала со своим миллионером, уже было смешно вспомнить...
А вот ее старикам вспомнить друг друга будет очень не смешно. Несколько лет назад отец телеграфировал дочери, что мать умерла, торжественно похоронена, приезд не нужен.
– В действительности он, уже глубокий старик, бросил ее, свободы захотелось, – пояснил главврач. – Она сошла с ума от горя, он определил ее к нам, а через несколько лет и сам... У обоих, как бы выразиться, теперь амнезия на прошлую любовь. На сей раз они познакомились на прогулке, когда санитарки везли их в колясках по встречным полосам нашего терренкура – и вот теперь сами видите, какая любовь, – устало развел руками главврач. – Бессмертная, как вода...
– Я бы тоже не вынесла развода, – слабым голосом сказала женщина.
– А вы и в самом деле не вынесли, деточка, – ответил главврач, подошел к окну, открыл рамы и бросил вниз прозрачный лиловый камешек.
Через пару минут появилась медсестра в голубеющем на солнце халатике. В ее твердой руке блестел шприц.

На первую страницу Верх

Copyright © 1999   ЭРФОЛЬГ-АСТ
e-mailinfo@erfolg.ru