На первую страницуВниз


     Жаклин де Ромийи (1913—2010) — крупнейший французский филолог и историк-эллинист, автор многочисленных научных трудов, член Французской академии, почетный доктор многих университетов мира. Правительство Греции провозгласило ее «послом эллинистической культуры». У себя на родине известна также как ревнительница чистоты французского языка. По предложению главного редактора популярного журнала «Здоровье», справедливо полагающего, что творчество способствует сохранению как интеллекта, так и хорошего физического состояния, она несколько лет вела в журнале рубрику «Здоровье слов». Эти очерки пользовались большим успехом и впоследствии вышли отдельной книгой под названием «В саду слов» (2007).
     Жаклин де Ромийи была также и писательницей, автором романов, сборников рассказов, эссе и воспоминаний. Ее произведения обычно реалистичны и в то же время глубоко поэтичны. В них нет бурных страстей или необыкновенных событий. Ее привлекало другое — проникновение в психологию, оттенки состояний души, едва уловимые переходы настроений. Об этом свидетельствует и предлагаемые читателю рассказы, опубликованные в сборнике новелл «Пусть развеваются ленты» (Jacqueline de Romilly. Laisseflotter les rubans. Paris, Editions de Fallois, 1999) в переводе Ирины Дмоховской: «Он мне сам сказал», «Орел и Катанья» и «Бельчонок».
     Рассказ «Орел и Катанья» во многом основан на собственном опыте автора. Действие происходит во время Второй мировой войны. Во время фашистской оккупации Жаклин была вынуждена прекратить преподавательскую работу из-за принятых тогда во Франции нацистских законов, запрещавших евреям службу в государственных учреждениях. Согласно этим законам, евреем считался тот, у кого из четырех бабушек и дедушек трое были евреями. Будь Жаклин одна, ее это, возможно, не коснулось бы: у нее имелось «только» двое неарийских родственников — родителей отца (погибшего на фронте в начале Первой мировой войны). Но незадолго до войны она вышла замуж за «настоящего» еврея, и они оказались «равны» перед законом. После запрета на профессию во Франции начались аресты евреев. Жаклин с мужем пришлось скрываться, перебираясь с места на место. Все это отразилось в тексте, как и одна из немногих радостей того времени, — в честь одновременного освобождения двух городов, Орла и Катаньи, муж подарил Жаклин сережки... Главный герой рассказа «Бельчонок» — маленький мальчик, Поль, однако, проблемы в нем ставятся далеко не детские...


Жаклин де РОМИЙИ


Он мне сам сказал

     — Дура я, что пристаю к тебе со своими бедами. Все без толку, давай про что-нибудь другое поговорим.
     Бормоча эти слова, Роза искала носовой платок. Не нашла, прикрыла глаза рукой: она явно собиралась заплакать. Ивонна это сразу заметила, — подруга осталась такой же чувствительной, как была.
     Они знали друг друга больше двадцати пяти лет. Вместе учились в лицее и продолжали дружить даже после того, как Роза однажды осталась на второй год. Потом жизнь их развела, встречи стали реже, но близость сохранилась. Сегодня они встретились в Экс-ан-Прованс, недалеко от загородного дома Ивонны; Ивонна тут же пригласила Розу на ужин. Сейчас, кончив есть, обе сидели в соломенных креслах на террасе. Ночь была теплой и спокойной. Лишь изредка слышались крики птиц, да на холмах трещали кузнечики.
     Роза изложила свои неприятности. Ивонна не удивилась: у Розы имелся злосчастный дар постоянно все усложнять. На сей раз Ивонна узнала, что Роза уже несколько лет живет с поляком-эмигрантом. Он зарабатывает на жизнь тем, что делает музыкальные записи, и сейчас она приехала в Экс-ан-Прованс вести переговоры с каким-то певцом. Послушать Розу — ее спутник был наделен всеми возможными достоинствами и необыкновенным обаянием. Но возникла загвоздка. У него на родине оставалась жена, которая в свое время не смогла уехать из-за больной матери; оба привыкли жить порознь; но мать недавно умерла, и теперь жена собирается во Францию. У поляка нет собственной крыши над головой, он живет у Розы. Что делать? Конечно, он мог бы переехать в гостиницу, но жене покажется странным, что он до сих пор не обзавелся жильем. Роза, по натуре щедрая, думала было отдать им свою квартиру, но куда деваться ей самой? Тем более что он, со своими ничтожными заработками, даже не сможет эту квартиру оплачивать. Словом, Роза находилась в полной растерянности. И, конечно, ее страшило близкое расставание, поскольку к этому человеку, обладающему столь редкими достоинствами, она питала очень сильную и глубокую привязанность.
     Ивонна улыбнулась. Роза всегда привязывалась пылко и с первого взгляда, а потом сама же от этого страдала. Но какой абсурд вся эта история! Почему ни он, ни она не предвидели нынешнего поворота событий? Неужели не понимали, что он почти неизбежен? Как можно быть такими недальновидными! Кто угодно на месте Розы наверняка подумал бы о запасном варианте, но ей это и в голову не пришло. Впрочем, подобная безответственность вполне согласовывалась с ее переменчивой натурой… У Розы большие карие глаза, немного навыкате и как бы текучие; их хотелось сравнить с глазами лани, так жалобно они смотрели. Но одновременно они выражали и чисто человеческую нервность. Казалось, что Роза постоянно молит о помощи, притом срочной. Это могло вызывать сочувствие и наверняка привлекло Ивонну в их юные годы. В то же время, глядя на Розу, невозможно было отделаться от ощущения небрежности и какого-то общего беспорядка. С ее округлых плеч то и дело спадали бретельки, и она машинальным жестом их подтягивала. Пряди волос выбивались из прически, она водворяла их на место так же равнодушно и неуклюже. Во всей ее фигуре чувствовалось что-то незавершенное, контрастирующее со строгой подтянутостью Ивонны. Может быть поэтому в присутствии Розы Ивонна испытывала едва заметную ей самой неловкость. Хорошая ученица, постоянно сдержанная и благоразумная, она смутно ощущала в привычной неаккуратности Розы что-то вызывающее. Но ничего не поделаешь! Взгляд, просящий о помощи, трогал ее, как, наверно, всех остальных. Конечно, этот взгляд вызывал жалость, но одновременно и весьма приятное чувство собственного превосходства. С Розой всегда было так: она раздражала своим неуместным видом и поведением, в то же время трогала беспомощностью, и каждому хотелось наставить ее на путь истинный, который сама она безуспешно искала.
     Теперешняя дурацкая ситуация была вполне в Розином духе. Сейчас она сидела чуть не плача, обмякшая и потерянная; ничего нового для Ивонны тут не было. Но в одном Роза права: лучше переключиться на другую тему. Ивонна мягко сказала:
     — Не стоит себя мучить, как-нибудь все уладится. Посмотри, какое прекрасное небо, какие звезды. Когда смотришь на них, наши заботы кажутся такими жалкими. И этот бесконечный покой...
     Роза выпрямилась, одним пальцем поправила в очередной раз соскользнувшее плечико летнего платья и, подняв глаза, ответила:
     — Правда, смотришь, и становится легче. У тебя тут замечательный вид.
     — Действительно, — сказала Ивонна, — редко где увидишь такое огромное небо. В городе забываешь про ночь и звезды. Эрик всегда говорил, что лучшее средство от человеческих бед — смотреть на звезды и стараться узнать о них как можно больше.
     Тихо, словно оторвавшись от каких-то своих мечтаний, Роза пробормотала:
     — Да, он знал все названия всех звезд...

     Фраза прозвучала вполне невинно. Все знали об интересе Эрика к звездам. Он мог упомянуть о них в любом разговоре. Мог даже показать Розе звезды где угодно, хоть и в Париже. Впрочем, скорее всего это произошло на Олероне, где Роза и Эрик с Ивонной отдыхали много лет назад. Словом, ничего странного, тем более компрометирующего. И все-таки эта фраза насторожила Ивонну. Может, из-за тона, как будто Роза произнесла вслух часть внутреннего монолога. Одновременно Ивонне послышалась нотка настойчивости, словно Роза утверждала то, что знала лучше, чем собственная жена Эрика. Нет, что-то здесь не так! Ивонна повернулась к Розе и увидела, что лицо ее заливает краска. Так реагируют люди, которые невольно себя выдали. Как получилось, что Роза смотрела на звезды вместе с Эриком, и почему говорит об этом так мечтательно и при этом краснеет? Что тогда произошло? Ведь что-то несомненно произошло! Где? Когда?
     Ивонна торопливо прикинула в уме возможные варианты. Нет, существовал только один — десять лет назад, на Олероне, еще до смерти родителей Эрика. Они с Эриком тогда получили в наследство этот дом на юге, а раньше каждое лето что-нибудь снимали. Значит, они жили на Олероне, а Роза приезжала на несколько дней и останавливалась в гостинице. Она ждала знакомых, с которыми должна была ехать куда-то еще. Эрик наверняка встречал ее в Ла-Рошели. Потом она два раза приходила к ним на ужин, и Эрик провожал ее в гостиницу. Они проходили пешком несколько километров, ночью. Она, Ивонна, оставалась с детьми. Да, да, точно! Где-то по дороге, под огромным летним небом...
     Ивонна тут же вспомнила дальнейшее. Эрик вернулся поздно, но это еще ни о чем не говорит. Другое: и одежда, и волосы у него были в песке. Она посмеялась, а он не моргнув глазом заявил: на обратном пути, проходя по пляжу, решил задержаться и посмотреть на звезды, а чтобы лучше было видно, лег на спину. Она только снисходительно улыбнулась: что поделаешь, у любимого человека свои причуды. Ну и дура! Какие там звезды! На пляже он занимался совсем другим. Сами по себе Розины слова могли вызвать разве что смутные подозрения, но краска на лице не оставляла ни малейших сомнений.
     Пока мозг Ивонны работал с отчаянной быстротой, группируя неожиданно всплывшие улики, она сама продолжала говорить спокойно и отрешенно. Обычная светская болтовня — да, изучать звезды очень интересно, Эрик одно время ходил на лекции в обсерваторию, у нее осталось несколько книг по астрономии... Она произносила все это почти автоматически, а ее мозг в это время лихорадочно выискивал улики, доказательства, аргументы. Как будто у нее в голове с повышенной скоростью крутился детективный фильм, где из ничего вдруг выскакивали подозрения, немедленно приобретавшие достоверность.
     По правде говоря, она испытала шок. Эрик всегда был верным мужем, и еще несколько минут назад она могла бы поклясться, что он никогда ей не изменял. Может быть, после смерти Эрика от внезапной и тяжелой болезни три года назад она стала еще больше его идеализировать. Во всяком случае, во время их совместной жизни она ни разу в нем не усомнилась, да и сейчас как представить себе, что у Эрика, такого честного и доброжелательного, могли быть непостижимые тайны? Ей казалось — она знает его, как саму себя. А сейчас перед ней открылась брешь, опасная, как бездна, к которой страшно приблизиться.
     Бывают изображения, сделанные из сложенных вместе кусочков, ну, например, головоломки, и стоит вынуть или переместить одну-две частички, как вся картина теряет целостность. Или калейдоскоп: легкое движение руки — и узор полностью преображается. Можно поставить в заслугу Ивонне, что она продолжала сохранять спокойствие, — вся картина ее жизни менялась, теряла цельность и гармонию, притом с бешеной скоростью. Сама Ивонна еще не успела полностью осознать всего смысла происшедшего.
     Нужно было любой ценой получить подтверждение своим догадкам и поставить точки над i — показать Розе, что она, Ивонна, знает и всегда знала. Почти приветливым тоном она сказала:
     — Что Эрик интересуется звездами, это ты на Олероне заметила.
     Ивонна не спрашивала, а утверждала. Что-то в ее тоне придавало этим словам особый смысл, отличный от буквального. Роза это почувствовала и смутилась.
     — На Олероне? Ты хочешь сказать...
     — Я хочу сказать: вечером, когда он провожал тебя в гостиницу.
     И эта фраза была совершенно невинной, во всяком случае, по содержанию. Эрик мог заговорить с Розой на свою любимую тему, и у них состоялась самая обычная и естественная беседа. Это было не только возможно, но и вполне вероятно. А на обратном пути Эрик, все еще под впечатлением недавнего разговора, действительно улегся на песок, чтобы без помех смотреть на небо. Если бы сейчас Роза без всяких эмоций ответила что-нибудь вроде: «Да, Эрик очень увлекался звездами, он с таким жаром о них говорил, я до сих пор помню»! Но в спокойной уверенности Ивонны скрывалась ловушка, и Роза попалась в нее, как всегда попадалась в любые ловушки.
     — Ивонна, что ты хочешь сказать? Никогда... это было только...
     У Розы действительно был такой вид, словно она оказалась в западне. Ивонна, ничего не говоря, предательски улыбалась. Ей так хотелось уличить Розу и тем отомстить, что она почти забыла о кошмаре недавнего открытия. Ей нужно было получить подтверждение и в то же время унизить Розу, и тут она полностью преуспела. К тому же у Ивонны складывалось впечатление — в общем-то абсурдное, — что она восстанавливает справедливость, придавая поступку Эрика некое благородство.
     Как он мог? Острота ума, внезапно пробудившаяся несколько минут назад, и тут подсказала Ивонне ответ. Мужа, как ее саму, тронул жалостный вид Розы. Эрик захотел ей помочь, дать немного душевного тепла, — а потом она его соблазнила. Роза, со своим потерянным видом и большими полными тревоги глазами, с вечно сползавшими бретельками и пухлыми плечами, его соблазнила и против воли втянула в свой мир — мир расхлябанности и безответственности. Сначала она, видимо, была похожа на плачущего ребенка, которого хочется приласкать и утешить, потом превратилась в хищницу. Наверно, какая-нибудь дикая кошка, осторожно ступая мягкими лапами, вот так же подкрадывается к жертве, чтобы в конце концов пожрать ее. Да, Эрик не устоял и дал себя одурачить, это совершенно ясно. Но сегодня Ивонна разоблачит виновницу и отомстит.
     Глядя на Розу, она медленно произнесла:
     — Я хочу сказать, когда он тебя провожал и вы остановились на пляже.
     Вид у Розы был убитый. Ивонна настаивала:
     — По-моему, я достаточно ясно выражаюсь, ты согласна?
     И Роза сдалась.
     — Как?! Ты знала...
     Ивонна сама не понимала, как у нее вырвались слова, которые в тот же момент показались ей единственно возможными и правильными:
     — Я всегда знала. Он мне сам сказал.

     Конечно, это была неприкрытая ложь. Но Ивонна не смогла удержаться, слова вырвались из самой глубины души. Ивонне казалось, что таким образом она спасает честь Эрика и собственную гордость, а Розе отводит привычную, неотделимую от ее личности роль — женщины, которую предают, потому что она того заслуживает. Не Ивонна оказалась обманутой, а Роза. Ни на секунду у Ивонны не возникло ощущения, что она лжет. Какое там, она проводит спасательную операцию! Ивонна чувствовала себя, как боец, который в минуту опасности реагирует безошибочно: вскидывает ружье, целится и стреляет не колеблясь. Храбрость такого бойца заслуживает только поощрения. Ивонна не сомневалась, что поступает по справедливости, как верная жена.
     На Розе лица не было. Она спросила... нет, проблеяла:
     — Он тебе сказал... когда же?
     Должно быть, она надеялась, что Эрик признался перед смертью, три года назад. Ей хотелось верить, что ее не предали, по крайней мере, не предали немедленно, и что она в очередной раз не поставила себя в глупое положение. Но Ивонна была начеку — вооружена и полна решимости. Как матадор, который в конце боя быков свободным и четким движением вонзает шпагу в загривок животного, нанося ему смертельный удар, она спокойно ответила:
     — Он мне сказал в день твоего отъезда.

     Эти слова понравились ей самой. Они прозвучали совершенно естественно — как логический вывод, а может, скорее как откровение. Ивонна была уверена в себе и в том, что поступает правильно.
     Роза больше не сопротивлялась. Сидя на кончике кресла, встревоженная и растерянная, она пробормотала:
     — Выходит, ты знала, и после этого мы виделись, и сегодня ты меня пригласила. Ох, Ивонна, прямо не знаю, что сказать... Но, честное слово, это случилось только раз, что-то на нас нашло... а потом мы больше не встречались, никогда... Ты и это знала?
     — Да, — ответила Ивонна, — не переживай, дело прошлое. Эрика уже три года нет. А история на Олероне — это и вовсе было давным-давно.
     Тут на Ивонну снова нашло вдохновение, и она великодушным тоном произнесла:
     — А теперь давай лучше поговорим о чем-нибудь другом.

     Разумеется, атмосфера вечера переменилась. Ивонна буквально излучала доброжелательность и безмятежный покой, — впрочем она его действительно испытывала. Роза старалась вернуть себе достоинство, но так же неуклюже, как поправляла вечно спадающие бретельки; все-то у нее выходило по-дурацки. Хотя, возможно, в глубине души она чувствовала себя уязвленной: история с Эриком была одним из самых дорогих ее воспоминаний.
     Роза ушла довольно быстро, как только позволили приличия. Она спросила, правда ли Ивонна ее простила, они поклялись в дружбе, которой, как обе знали, больше не существует, и расстались — одна побежденная, другая победительница.
     Итак, Роза уехала в своей изрядно помятой маленькой машине, неровный шум мотора затих, и вот тут-то и началось самое важное. Ивонна осталась наедине со своим ужасным открытием и неизвестно как возникшей ложью.
     Что ни говори, для нее это был тяжелый удар. Сейчас, когда Роза уехала и не с кем стало вести борьбу, Ивонна ощутила боль еще острее. Дело было не только в том, что она оказалась обманутой и исказился образ идеального мужа, которому она полностью доверяла. Даже не в физической ревности женщины, узнавшей, что совсем недалеко от нее любимый человек ласкал другую. Нет, сколько бы Ивонна ни придумывала объяснений, ей все равно не понять, как Эрик мог угодить в такую примитивную ловушку и поддаться чарам столь малопривлекательной, по мнению Ивонны, особы. Но ведь не устоял! И не побоялся, что кто-нибудь увидит и разразится скандал. Значит, в тот момент сила желания была такова, что он потерял голову, — и это благоразумный Эрик! А потом как ни в чем не бывало вернулся домой, выдумал для нее какую-то ложь и при этом держался совершенно спокойно, как будто такое поведение было для него привычным. Ни малейших угрызений совести! Нет, все это на него совершенно не похоже, концы с концами не сходятся. Или действительно эта девица, со своим беспомощным видом и легкомыслием, так на него подействовала, что он полностью преобразился? Но почему? Чем таким особенным обладает эта Роза? Значит, есть в ней что-то привлекающее мужчин, ведь многочисленные сложности Розиной жизни все были связаны с домогавшимися ее партнерами. Вот и сейчас она живет с каким-то поляком, будто бы наделенным всевозможными достоинствами и необыкновенным шармом, а ведь ей уже за сорок. Да, она, должно быть, нравится мужчинам. Но нравиться мужчинам — это одно, а нравиться Эрику — совсем другое.
     Ивонна хотела уйти в дом, но глухая тревога все не оставляла ее. Нет, нужно сначала придти в себя. Она убрала кресла, привела все в порядок и села на каменную скамью на краю террасы. От камня шел неприятный холод, но оказаться сейчас одной в своей комнате было выше ее сил. Нужно еще подумать и успокоиться. Сейчас она чувствовала себя такой одинокой! Хотя после смерти Эрика она часто приезжала сюда и никогда не испытывала одиночества. Должно быть, ее спасали дорогие сердцу воспоминания. Но стоит представить себе, как Эрик барахтается в песке вдвоем с Розой так близко от дома, и вся память о прошлом отравлена, а одиночество становится невыносимым. Да, по общепринятому мнению, всем мужчинам случается изменять жене, но Эрик — не «все». Бедный, это же совсем не его жанр! При этой мысли ее охватила горячая симпатия, которую всегда внушал ей любимый человек, и она опять была готова его оправдать. Нет, нет, совсем не его жанр. То, что случилось, — исключение, ведь и Роза сказала, что они больше никогда не встречались. Не стоит на него сердиться, во всем виновата эта непредусмотрительная легкомысленная особа, которая делает глупости, не понимая, что причиняет другим боль. Эрик ее пожалел. В общем, грустно, конечно, что так получилось, но все дело в добром сердце Эрика, он просто не мог смотреть на несчастье других. Наверно, после этого он сам чувствовал себя несчастным. Вполне возможно, что он действительно задержался на пляже один. Ничего удивительного: ему хотелось придти в себя. И то, что он так спокойно разговаривал с ней, тоже понятно: это было как бы залогом возвращения к нормальной жизни. Несомненно, он сказал правду: перед приходом домой побыл немного на пляже один.
     Ивонна вздохнула: да, Эрик попался в идиотскую ловушку, но это не значит, что он ей изменил. Постараться успокоиться перед встречей с женой — какое же тут бесстыдство? Наоборот, естественно.
     Бедный Эрик! Как терпеливо он переносил тяжелую болезнь, какое доверие всегда читалось в его взгляде. Нет, нельзя сказать, что он изменил! Постепенно головоломка, частички которой были так резко сдвинуты, окутывалась туманом неопределенности, и под его покровом картина приобретала совсем другой характер. Хорошо, однажды вечером на пляже Эрик сглупил... ну и что? К Ивонне снова возвращалось спокойствие. Она встала, вошла в дом и закрыла дверь на задвижку. Конечно, на сердце еще оставалась тяжесть, но Эрик стал для нее таким, как прежде. Если бы только он действительно сам все ей сказал, насколько было бы лучше! Но он не сказал.
     Ивонна снова глубоко вздохнула, потушила всюду свет и наконец поднялась в свою комнату. При виде развешанных по стенам фотографий, старого зеркала и всех оставшихся от прежней жизни предметов она ощутила, что работа мысли не прекратилась, что новые идеи постепенно пробивают себе дорогу.
     Ладно, Эрик ничего прямо не говорил, но, может, на что-то намекал? Если бы она могла вспомнить день Розиного отъезда! Ведь был, наверно, какой-то знак, какая-то фраза, смысла которой Ивонна в тот момент не уловила. Сейчас эта фраза как будто настойчиво рвалась на свет, нужно сделать усилие — и она всплывет.
     Ивонна подошла к окну, прижалась лбом к стеклу. Эрик ведь говорил что-то о Розе, но что именно? И вдруг вспомнилось: «Твоя Роза, со своим убитым видом, она очень даже умеет устраиваться». Ивонна не удивилась, поскольку сама была о Розе не слишком высокого мнения. А следовало бы удивиться и задуматься. Что Эрику известно о Розе, почему он так сурово ее судит, почему произнес эти слова каким-то напряженным тоном? Сейчас все становилось на свои места: Эрик обвинял Розу, фраза прозвучала почти как признание. Но когда он это сказал? В день Розиного отъезда или позже? Во всяком случае, не раньше, тогда он Розу почти не знал. Разумеется, точную последовательность событий сейчас уже не установить. Однако без сомнения Эрик имел в виду что-то вроде: «Сожалею, но во всем виновата эта девица».
     Если честно, слова «Роза умеет устраиваться» были несправедливы. Ведь у Розы, наоборот, вечно случались неприятности и она оказывалась жертвой. Сказать такое можно было только под влиянием раздражения, вызванного глубоко личными причинами. Естественно, Эрика страшно раздосадовало, что его провели, как мальчишку. Отсюда его неприязнь, и Ивонна бы все поняла, если бы только знала о том эпизоде.
     Тогда Ивонна ни о чем не догадывалась, но, видимо, инстинктивно чувствовала неладное; это осталось у нее в подсознании и сейчас выходило на свет. Потому и поднялось из глубин памяти замечание Эрика, окончательно все прояснившее. Должно быть, так часто бывает с воспоминаниями: вы не замечаете, как они входят вам в душу, а потом нужно огромное усилие, чтобы вызвать их к жизни и понять, хотя они всегда были с вами. Может быть, при этом усилии вы что-то в них невольно меняете и приукрашиваете? В сердце Ивонны вновь шевельнулось сомнение, но она его тут же отогнала. Эрик сказал то, что сказал, и она истолковала его слова совершенно правильно.
     И другое, очень важное. Ивонна была убеждена, что на следующий день после отъезда Розы Эрик подал ей еще один знак. Какие-то приятные слова, какая-то достаточно ясная фраза, которой она тогда не придала значения. Потому что — тут Ивонна не сомневалась — от того дня у нее осталось туманное ощущение счастья и доверчивой радости. Ивонна лихорадочно искала в памяти, — так роются в груде старых фотографий в поисках одной-единственной, которая никак не хочет показываться. Нашла! Эрик тогда спросил ее: «Довольна, лапушка? Лишь бы тебе было хорошо, больше мне ничего не нужно». А она не поняла, что на самом деле он хотел сказать: «Я люблю тебя одну, все прочее не имеет значения, прости, если я невольно оказался перед тобой виноват». И он погладил ее по плечу и улыбнулся...
     Но тут Ивонну снова охватило сомнение. Она видела лицо Эрика, слышала его слова, чувствовала его руку на плече. Но потом он быстро отошел в сторону, это она тоже ясно помнила. А ведь вначале ей казалось, что они оба сидят в лодке. Может, он сказал эти слова в какой-то другой день? Но, во всяком случае, тем летом, лицо у него было загорелое и счастливое. Нет, нет, это был тот самый день. Иначе откуда взялась ее подспудная уверенность? Ясно же, что эта уверенность строилась на каких-то основаниях, пусть зыбких и неосознанных, но безусловно существовавших. Да, прямо Эрик ничего не говорил, но хватило и намеков. В его словах заключалось все: признание, сожаление, возврат к близости. Потому-то Ивонна, неожиданно для себя самой, вдруг высказалась перед Розой. Она ничего не выдумала, ее толкала внутренняя убежденность, она сказала правду. Какое счастье, что все встало на свои места и она опять обрела душевный покой! Ивонна закрыла тяжелые ставни, укрывавшие ее от огромного неба, и радостно, да, радостно бросилась на постель. Закрыла глаза и удовлетворенно произнесла:
     — В каком-то смысле он мне сам сказал.
     Сейчас все было хорошо. Она верно сложила частички головоломки и восстановила подлинную картину своей жизни. Слова, произнесенные перед Розой, внешне лживые, оказались правдой. Все было приведено в порядок.

     Ивонна счастлива. Воспоминания пересмотрены и изобретены вновь — отличная работа! В это время на ближайшем к дому дереве птица, которую Ивонна не слышит, заводит в ночной тишине свою песню. Четыре звонкие ноты — одна короткая, три подлиннее. Очень похоже на: «Он мне сам сказал!» «Он мне сам сказал!»
     А может быть, другое: «Как они меня смешат!» «Как они меня смешат!» Песенка звучит радостно и немного иронически. Потом птица бесшумно перелетает на другое дерево, дальше от дома. А люди пусть себе предаются фантастическим ночным снам, которые наконец-то придут на смену пересмотренным и исправленным снам, тем, что разрабатываются днем.
     И вокруг наступает полная тишина.
 

Орел и Катанья

     Марианна с внучкой Элоди сидели перед открытым ящиком комода, где вперемешку хранились недорогие украшения. Элоди собиралась на танцевальный вечер. Ей едва исполнилось шестнадцать, но она сама выбрала себе платье — из серого шелка, приталенное, с расходящимися книзу широкими складками. К платью нужно было подобрать украшение, поэтому и пришлось обратиться к бабушке. Марианна радовалась этому проявлению женственности, столь редкой у нынешней молодежи. Сейчас обе дружно искали что-нибудь яркое — оживить серый фон. Вдруг девушка воскликнула:
     — Ой, посмотри, прелесть какая!
     Она показала на пару маленьких ажурных сережек — формой и чудесным голубым цветом они напоминали крылья бабочки. Очень легкие, никакой ценности сережки скорее всего не имели, но казались удивительно новенькими и веселыми.
     Марианна вынула их из ящика и положила на ладонь.
     — Это не просто украшения, — сказала она, — это Орел и Катанья.
     На свежем личике Элоди отразилось недоумение.
     — Ты о чем, бабуля? Катанья — я знаю, это город в Сицилии...
     Марианна улыбнулась — как Элоди гордится своими знаниями!
     — А Орел — город в России. Понимаешь, это было во время войны. Нам с Анри пришлось бежать из дома. Ты же знаешь: мы оба подпадали под статус евреев. И мы постоянно ждали новостей. А в этот день узнали сразу о двух победах на разных концах Европы: в Орле и в Катанье. У нас появилась надежда на победу и здесь, во Франции. И Анри подарил мне пару сережек, в честь двойной победы. Ты понимаешь, что все это для нас значило?
     Нет, Элоди не понимала и не могла понять. Анри был первым мужем бабушки, но что она, Элоди, знала о том времени? Она толком не представляла ни что такое война, ни что такое «статус евреев», а уж тем более страх перед завтрашним днем. И как вообразить в подобных обстоятельствах собственную бабушку? Если взрослые заговаривали о войне, Элоди, как и все ее сверстники, уклонялась от темы. Ей становилось попросту скучно, этот мир всегда был и останется для нее чужим, да оно и к лучшему. Поэтому Элоди восприняла лишь то, что было ей близко.
     — Значит, в честь радостных событий он дарил тебе украшения? Как здорово! Это часто бывало?
     — Да нет! Он, бедный, редко мне что-нибудь дарил. Но тут был исключительный случай. А вообще, за подарком нужно было ехать на велосипеде, довольно далеко. Мы жили в окрестностях Шамбери, в маленькой деревенской гостинице. Найти что-нибудь подходящее можно было только в городе.
     — Но что вы делали в этой деревне?
     — Ничего не делали — ждали. Каждый день, каждую ночь, без перерыва. С тревогой, или с надеждой, или со страхом, но всегда ждали. И больше ничего. Конечно, у нас были фальшивые документы. У Анри даже поддельная справка от врача и такой же снимок легких: если что, показать, что он болен и не может работать.
     Элоди, казалось, была растеряна.
     — Все-таки что вы делали целыми днями? Как на каникулах...
     — Да, если хочешь, как на вынужденных каникулах, бесконечных, изматывающих. Так что можешь себе представить: две хорошие новости в один день...
     — Настоящий праздник, — прошептала Элоди.
     Помолчав немного, Марианна ответила:
     — Да, правда, большой праздник.
     И тут же почувствовала, насколько слова обманчивы. Для Элоди «праздник» означал веселье, легкость, беззаботность. Она и представить себе не могла, какой радости и надежды был преисполнен для них тот день изгнания. Она не подозревала, как усиливал эту надежду вечный гнет опасений, сквозь тяжкую толщу которого наконец пробился свет. Надежда тем больше, чем больше тревога, на фоне которой она возникает. Откуда Элоди знать, что чувства, события, обстоятельства сочетаются и переплетаются между собой, что противоположности сходятся, взаимно насыщая друг друга. «Она еще слишком молода», — подумала Марианна. Молода — для чего? Чтобы понять, как жили во время войны? Само собой, но не только. У Марианны возникло смутное ощущение: Элоди слишком молода, чтобы понять всю сложность и богатство человеческих чувств. В карих глазах девушки было столько добродушия и наивности! В душе Марианны словно что-то перевернулось. Только сейчас ей пришло в голову, что во время войны и у нее был такой же взгляд, юный и невинный. В эту минуту Марианна стала как будто лучше понимать то, что переживала тогда.
     Элоди между тем настаивала:
     — Значит, из-за этой новости он так сразу и поехал покупать тебе подарок?
     Это звучало всего лишь как наивная выдумка. Марианна ответила:
     — Да, так оно и было, — хотя в глубине души знала, точнее, пока еще смутно догадывалась, что все было совсем не так.

     На самом деле Марианна не помнила отъезда Анри, помнила только его возвращение и гордость, с которой он протянул ей пакетик со знаменательными сережками. Но она никогда не интересовалась тем, как прошло его путешествие. Только сейчас, впервые, она старалась представить себе этот хрупкий силуэт, эту одинокую фигуру, затерянную где-то на большой дороге в стране, где полным ходом идет война.
     Она тогда осталась дома, сказав, что хочет заняться своим переводом с испанского. Перевод хорошо помогал сохранять душевное равновесие. У Анри ничего такого не было. Если ты специализируешься в области импорта-экспорта и все приходится бросить, невозможно работать для будущего. Остается только ждать. Анри очень плохо переносил вынужденное безделье. Марианна тогда даже не представляла себе, как сильно он страдает.
     Начало войны застало Анри в Монпелье. Его отец умирал; разумеется, Анри не мог его оставить, хотя его так тянуло уйти к партизанам и начать действовать! Позже он все-таки попытался связаться с партизанами, но безуспешно. Как еврей он боялся навлечь опасность на тех, с кем вступал в общение. А может, ему не доверяли из-за того, что он слишком долго колебался. Так или иначе, действовал он робко и неуверенно. Да еще его мучили угрызения совести из-за Марианны: сама она была еврейкой наполовину, но став его женой, подпадала под действие расистских законов.
     Анри чувствовал свою ответственность и не решался в такой ситуации бросить ее, но одновременно в глубине души испытывал раздражение из-за того, что она, сама того не ведая, удерживает его. Тем не менее он продолжал надеяться: они и поселились в Шамбери, потому что партизаны были где-то недалеко. Но пока что он жил в гостинице под чужим именем, с фальшивыми документами и никому не приносил пользы. К тому же считался больным, что только действовало ему на нервы. Иногда они с Марианной смеялись над этими хитростями и выдуманной болезнью, но в душе Анри чувствовал унижение. Самому себе он казался чем-то вроде беззащитного кролика и часто говорил Марианне, что, если все-таки наступит мир, он никогда больше не возьмет в руки охотничье ружье. Еще — и это было гораздо хуже — он чувствовал себя как зачумленный, приносящий зло всем, к кому приближается. Словом, он гораздо больше, чем Марианна, страдал от убожества их жизни.
     После обеда он поехал в город — фактически без определенной цели. Он испытывал острую потребность встретиться с кем-нибудь — непременно с мужчинами, — чтобы поделиться радостными вестями и тем как бы придать им новое значение. Он уже физически не мог выносить свое бессмысленное существование.
     Конечно, он понимал: нынешние неприятности — мелочь по сравнению с тем, что может произойти, если он попадет в лапы к немцам. Тем более что Анри знал: его дядю арестовали и отправили в Дранси (город, где находился пересыльный лагерь — прим. пер.), а оттуда в концлагерь. Но временами Анри казалось, что ничего не может быть хуже этого вечного ожидания.
     Начав крутить педали, Анри почувствовал себя лучше. Он сбежал из этой тихой гостиницы, от кроткой женушки и убогого существования. Приятно было смотреть на окружающие холмы, поля и деревья. Анри с удовольствием вдыхал чистый воздух. На широких склонах почти не видно было домов, и это внушало чувство безопасности. Даже бесшумное скольжение велосипеда по асфальтированной дороге подбадривало Анри: значит, у него еще остались силы! Но главное — двойная победа, и он уехал из гостиницы, чтобы ее отпраздновать. Анри подумал, что стоит зайти к знакомому торговцу гравюрами. От новостей тот наверняка придет в восторг, и эта общая радость будет тем более ценна, что собеседник — не скрывающийся от опасности изгнанник, а человек, живущий плодами своих трудов, в собственном доме под собственным именем. Может быть, он знает даже, как связаться с партизанами. И Анри радостно крутил педали, все больше мысленно отдаляясь от женушки, за которую так некстати взвалил на себя ответственность, и от жалкой роли, навязанной ему обстоятельствами. Он найдет мужчин, готовых, как он сам, действовать, и очень возможно, что их ждет победа.
     О том, что произошло в ближайшие несколько минут, Анри никогда никому не рассказывал. Он начал спускаться с пологого холма в долину, как вдруг на шоссе навстречу ему откуда-то вынырнул армейский джип. И это была немецкая машина, внутри сидели два солдата в характерных темных касках. Сердце у Анри отчаянно забилось, ему стало жутко. Умом он понимал абсурдность этого страха, ведь у немцев не было никаких причин его задерживать. Немецкие машины вообще часто попадались на дорогах, совершенно не из-за чего было сходить с ума. Но при виде касок у Анри возникло ощущение, что его схватили за горло. В панике он начал задыхаться. Еще немного и пришлось бы остановиться, так у него дрожали ноги. Он больше не владел собой. Все-таки он сделал неимоверное усилие и, вцепившись в руль, заставил себя храбро двигаться вперед, пока не поравнялся с машиной.
     Машина, не замедляя хода, прошла мимо. Анри перевел дух, ему стало стыдно. Так испугаться — из-за чего? Но через минуту его снова охватил ужас: в зеркальце велосипеда он увидел, что машина остановилась. Почему, ведь вокруг нет ни единого жилья? Что ему самому теперь делать? Даже свернуть некуда, а если бы и было, немцам это наверняка показалось бы подозрительным. Анри продолжал крутить педали, медленнее, чем раньше, не сводя глаз с зеркальца. Какой он все-таки идиот! Сидел бы себе спокойно в гостинице — нет, надо было обязательно кинуться куда-то, одному. Неужели его схватят сегодня, именно тогда, когда появилась надежда? Столько прятаться, чтобы в конце концов так глупо попасться. И вот, пожалуйста, то, чего он боялся, произошло: машина начала двигаться задним ходом. Сейчас его догонят и заберут. У Анри все-таки хватило присутствия духа сказать себе: ни в коем случае нельзя показывать страх, иначе у немцев сразу возникнут подозрения. Он глубоко вздохнул. И тут джип — слава тебе, Господи! — опять встал. Один из солдат вылез... он просто искал, где справить нужду!
     От неожиданности Анри остановился. До чего же нелепо ужасаться из-за того, что на краю дороги появляется немецкий солдат. Тело Анри еще было сковано страхом, но ему уже стало стыдно, и вся история показалась смешной и одновременно противной.
     Внезапно к нему пришло чувство освобождения. Только сейчас он до конца осознал всю унизительность своего существования. Хватит! Двойная победа подталкивала его к действию. Надо во что бы то ни стало объединиться с другими. А его слишком кроткая и терпеливая жена? — значит, придется ей остаться одной и справляться как сумеет. Ведь случись что, он даже защитить ее не сможет, от него, наоборот, один вред. В общем, вышло так, что неприятный опыт придал ему решимости и уверенности в себе.
     Анри как будто окреп и помолодел. Он без устали крутил педали. Выехав на шоссе, он увидел целую колонну немецких машин, но они уже не вызывали никаких опасений. Со страхом покончено. Анри поехал к приятелю, торговцу гравюрами. Они долго обсуждали, как Анри связаться с партизанами, и все это выглядело вполне реальным. Приятель хотел отпраздновать двойную победу, но Анри это навело на другую мысль: в честь такого события стоит что-нибудь подарить Марианне, тем более если ему скоро придется уйти из дома. Побродив немного по улицам, Анри наткнулся на витрину, в которой выделялась пара маленьких сережек радостно-голубого цвета. Двойное украшение в день двойной победы! Анри чувствовал себя таким свободным и так был уверен в будущем, что ни минуты не колебался, едва поинтересовался ценой, попросил специальный подарочный пакетик и унес покупку, весьма гордый собой. Правда, он испытывал угрызения совести, что бросает Марианну, но они были не слишком мучительны. Она поймет, и потом — он подумал об этом с горечью — не так уж она его любит, чтобы стремиться любой ценой спасти от опасности или удержать возле себя. Бедная Марианна! Еще хорошо, что детей у них нет. Ничего, со своей всегдашней приветливостью и терпением она не пропадет. Подарком он хоть немного сгладит неприятность, которую ей причинит. Анри устал, но зато чувствовал облегчение, — он избавился от груза ответственности.

     Марианна прекрасно помнила возвращение Анри, помнила, как он вручил ей пакетик и какой у него при этом был радостный вид. Она отнеслась к этому, как Элоди: с его стороны очень мило, но вполне естественно было привезти ей подарок. Ни тогда, ни позже она не задумывалась о том, что он чувствовал во время этой поездки и как вообще воспринимал их убогую жизнь, к которой был так плохо подготовлен. К уходу Анри она отнеслась без особых эмоций, как будто речь шла о банальной прогулке или поездке за подарком. Марианна и отдаленно не догадывалась об отчаянном нетерпении Анри. Она спокойно делила с ним испытания, потом согласилась на его уход к партизанам, не подозревая, что все это для него значит. Только сейчас, держа в руках сережки, она представила себе хрупкий силуэт мужа, растерянного и угнетенного, отправлявшегося наудачу искать помощи. Их брак длился шесть лет. Но много ли она знала о нем и о том, что он переживал в одиночестве?
     Все это сейчас разрывало ей сердце, но что толку? А может, она не так уж виновата? Может, людей и события по-настоящему понимаешь только с годами, набравшись опыта и житейской мудрости? Беда только, что слишком поздно.
     Смущенная молчанием бабушки, Элоди спросила:
     — Ты, наверно, хочешь оставить их себе? На память?
     — Да, пожалуй... Но я тебе дам кое-что другое. Эмалевую брошку, знаешь, огненного цвета, она ведь тебе очень нравится, правда? Вот ее и возьми.
     Элоди хотела поблагодарить, но увидела, что бабушка смахивает слезу, и подумала: видно, ее взволновали воспоминания. Все вместе — радость от военных побед, грусть и сожаления, связанные с молодым мужем. Конечно, Элоди отчасти права, но она еще не знает, что у пожилых людей сожаления всегда щедро переплетены с угрызениями совести.
 

Бельчонок

     Проходя по аллее сада, мы с Ришаром услышали тихий-тихий, едва различимый писк, словно какое-то крошечное существо звало на помощь. Мы все кругом осмотрели, искали среди листьев, но ничего не нашли. Решили обратиться к соседу Марселену: он следит за садом, оказывает нам другие неоценимые услуги и хорошо знает здешние места. Марселен пришел, внимательно послушал и решительно направился к разросшемуся кусту жасмина. Уверенным жестом он раздвинул ветки, по самое плечо погрузил руку в зелень и, весьма гордый собой, вытащил на свет малюсенького испуганного зверька — бельчонка. Мы увидели хрупкое тельце, уже сформировавшийся пушистый хвост и полные ужаса огромные глаза. Марселен показал на высокую сосну в нескольких шагах от куста и скупо прокомментировал: «Он из гнезда вывалился».
     Мы и правда называли эту сосну «беличьей», потому что не раз видели на ней белок. Марселен даже приладил к стволу дощечку, на уровне человеческого роста. На ней стояла мисочка, куда Марселен регулярно наливал воду. Еще он клал на дощечку расколотые орехи и другие беличьи лакомства.
     Марселен осторожно ощупал зверька: каким-то чудом тот даже не поранился. Но он казался ужасно маленьким и хрупким. Что делать? Бельчонок выглядел совершенно беззащитным, он ведь даже не сумел выбраться из куста, куда упал. Держа зверька на ладони, Марселен пошел к сараю и вскоре принес нечто вроде импровизированной клетки. С нежностью, которой мы не подозревали у этого крепкого, сильного человека, он устроил там бельчонка, соорудив ему сначала уютную постельку из листьев. Марселен поставил в клетку воду и какую-то еду, чтобы бельчонок мог продержаться до лучших времен. Прибежал наш сын Поль. Совершенно очарованный, он улегся на землю перед клеткой, не сводя глаз со зверька, еще вздрагивающего от страха. Мы сказали Полю, чтобы не трогал бельчонка и даже не разговаривал с ним, потому что зверек наверняка сильно напуган и, главное, не привык к человеческому обществу. Поль послушался и не проронил ни слова, только смотрел на крошечное существо с обожанием. Он прямо влюбился в бельчонка.
     Марселен в каком-то смысле тоже, если судить по тому, сколько времени и усилий он тратил на малыша. Чтобы зверьку не сидеть безвылазно в клетке, Марселен смастерил крошечный поводок и прогуливал на нем бельчонка, как собачку, постепенно увеличивая время прогулки. Мы с Ришаром вначале не надеялись, что найденыш выживет, однако он, судя по всему, чувствовал себя неплохо.
     Но во время третьей прогулки случилась неожиданность. Бельчонок, с виду такой спокойный, благоразумный и покорный, вдруг как-то ухитрился выскользнуть из ошейника и, освободившись, кинулся к беличьей сосне. Маленькими, но уже острыми коготками он вцепился в кору и стал, как умел, подыматься по стволу дерева, на котором родился. Мы о нем хорошо заботились, он набрался сил, а ловкостью обладал с рождения. Одним словом, наш подопечный сбежал.
     Мы все это видели, изумились, но одновременно почувствовали гордость за блудного сына и его внезапное и успешное возвращение в родное гнездо. Мы ведь желали бельчонку добра и могли только радоваться, что он обретет нормальную жизнь. Но произошло непредвиденное. Бельчонок добрался до дощечки и неуклюже перевалился на нее. А дощечка оказалась занятой! На ней сидела крупная белка и с удовольствием подкреплялась. Мы наверняка видели перед собой одного из родителей малыша и сейчас станем свидетелями радостной встречи? Я схватила Поля за плечо и прошептала: «Видишь, он нашел родителей!» Зря я это сказала. В то же мгновение белка резко повернулась и изо всех сил укусила блудного сына, кажется, в шею. Раздался крик боли, бельчонок кинулся прочь по веткам, мы услышали какое-то пыхтение, треск, потом все затихло.
     Это было так внезапно и так жестоко, что мы застыли от изумления. После нескольких секунд молчания Поль поднял голову и растерянно произнес:
     — Он его укусил...
     Утверждение, но одновременно и вопрос, обязательно требующий ответа. Тем более что Поль несколько раз ошеломленно повторил:
     — Его папа его укусил!
     Поль был прав, на дереве жило всего одно беличье семейство, так что действительно речь могла идти только об отце или матери. Поди объясни их поведение Полю! Я видела, как он взволнован. Возмутительная история, да еще все произошло так неожиданно.
     Ришар почувствовал, что нужно дать сыну серьезное и правдивое объяснение:
     — Папа его не узнал. Он только видел: кто-то прыгнул на дощечку, чтобы застать его врасплох и стащить еду. Он испугался и, защищаясь, укусил. Но я тебе повторяю: он своего сына не узнал.
     Марселен, не вдаваясь в такие тонкости, расхохотался:
     — Да, он его здорово укусил! А как мы для него старались. Вот уж правда — нет на земле справедливости.
     Хорошо было Марселену смеяться, — он невольно сформулировал проблему, потрясшую маленького Поля. Поль хотел понять происшедшее. Он пережил шок. Он привязался к зверьку, и вдруг над этим зверьком совершают насилие. Мало того что без всякой его вины, исключительно по праву сильного, но еще жестоким оказывается близкое существо, которое должно не мучить, а любить. Поль не мог этого принять. Самые тяжелые драмы — драмы в среде близких. Поль не знал истории героев Илиады — Атридов — и всех вдохновленных ею трагедий. Но он видел: папа причинил зло своему ребенку.
     Ришар, видя, что сын никак не успокоится, возобновил объяснения:
     — Для беличьего папы все случилось очень уж неожиданно. Но, главное, он не узнал сына. У животных так иногда бывает: они не узнают детенышей, если долго были с ними разлучены. Вначале родители заботятся о детях, но потом могут их не узнать.
     Поль в ужасе раскрыл глаза, и Ришар добавил:
     — У людей так не бывает. Не бойся, Поль, я тебя не забуду и не укушу.
     Поль вежливо улыбнулся, но я поняла, что слова отца открыли ему горизонты, о которых он и не подозревал. Да, отец сказал, что у людей так не бывает, но можно ли ему верить? Поль растерялся. Откуда-то вдруг возникли совершенно неизвестные опасности. Я почувствовала состояние сына и попыталась переключить его внимание на что-то другое. Но не так легко отвлечь от зреющей проблемы и рожденного ею страха. Я видела, что по дороге домой Поль не дал отцу руку, а за столом как будто загораживал локтем свою тарелку и кусок хлеба. Он то и дело кидал на нас вопросительные взгляды, словно ожидая подвоха. По этим и другим мелким признакам я догадалась, что он никак не может оправиться от беличьей истории. И неудивительно: в пять лет Поль открыл существование зла.
     Я не стала делиться с Ришаром, — он не любил психологических, а тем более психоаналитических рассуждений, — но решила сама поговорить с Полем. Назавтра вечером я отозвала его в сторону и сказала, что видела бельчонка и что с ним все в порядке. Он прыгал с ветки на ветку и был, казалось, полностью доволен жизнью.
     — Ой, правда? — обрадовался Поль.
     Тут я изложила все, что успела придумать. Скорее всего, мы неправильно истолковали вчерашнюю историю. Беличий папа укусил малыша, потому что очень на него рассердился. Сын его не послушался, подошел слишком близко к краю гнезда, не рассчитал сил, словом, сделал то, что делать было не велено. Он еще удачно упал, а мог бы разбиться насмерть. Родители несколько дней ничего о нем не знали и очень беспокоились. И вот, чтобы бельчонок понял, как плохо себя вел и что впредь нужно быть благоразумным, папа его и наказал.
     Я была довольна собой: одним махом восстановила принцип мировой справедливости и внушила Полю две важные истины — нужно слушаться родителей, а также быть благоразумным.
     — Но ведь его папа ему сделал больно?
     — Да, потому что очень рассердился и хотел, чтобы сын понял раз и навсегда. Потому и укусил. Но, знаешь, и среди людей есть родители, которые сурово наказывают детей, если дети не слушаются или делают глупости. Можно, конечно, попытаться объяснить, как я тебе сейчас объясняю, но, знаешь, есть родители, которые в наказание бьют детей. Вот так и беличий папа. И не такой уж он жестокий, бельчонок не пострадал, я же тебе говорю, что он прыгал по веткам и вообще был совершенно здоров. Папа его укусил и напугал для его же пользы!
     — Но что бельчонок сделал, какую глупость?
     — Вот этого мы не знаем, мы же ничего не видели. Но какую-то глупость точно сделал, раз вывалился из гнезда. И родители волновались из-за него несколько дней, поэтому так сильно и рассердились.
     Мой рассказ вышел весьма поучительным, но, по-моему, как раз на уровне понимания малыша. Ничего не поделаешь, чтобы внушить детям идею мировой справедливости и научить хорошо себя вести, приходится прибегать ко лжи. Нужно богатое воображение и умение сглаживать углы. Кажется, Поль мне поверил и, успокоенный, побежал играть. Позже я рассказала все Ришару. Он саркастическим тоном меня поздравил: я «изобрела» классическую аргументацию относительно сроков божественного правосудия и одновременно основные правила жизни в обществе. Но Ришар вовсе не был уверен, что моя проповедь даст положительный результат. Ришар вообще очень иронически относится к моему оптимистическому взгляду на жизнь.
     Должна сказать: когда Ришар высмеивает мой оптимизм, я, естественно, в нем только укрепляюсь. Я молчу, но в глубине души внутренний голос шепчет... и сегодня он прошептал: «А может, все это правда». И во мне начало зарождаться доверие к миру — то самое, что я оживила в сердце сына.
     
     К сожалению, через несколько дней беличья проблема возникла снова. Правда, мы не смогли определить, кто именно — отец, мать или бог весть какой член беличьего семейства — привлек наше внимание.
     Дело было так. Мы сидели на террасе, Поль играл на полу. Вдруг мы услышали громкий шелест листвы и резкие крики. И тут же увидели белку, перескакивающую с ветки на ветку, а белку преследовала сорока. Белка прыгала в разные стороны, увертывалась, как могла, и очень скоро обе оказались на соседнем дереве, потом на следующем. Надо сказать, что наша терраса плотно окружена деревьями, где часто можно увидеть белок. Но сейчас перед нами разворачивалась настоящая битва, битва без правил и совершенно необъяснимая. Белка прыгала, сжималась в комок, поворачивалась в другую сторону и снова прыгала. Птица с трудом продиралась сквозь густую молодую листву, но не сдавалась, передвигаясь с яростным упорством. Все это под крики, писк и громкий шум листьев. Сцена длилась не больше минуты, белка и сорока перемещались все дальше от нас. Но это была героическая борьба, по-моему, не на жизнь, а насмерть. Я задрожала, представив себе ужас Поля.
     Ришар поднялся, глядя на все это со страстным интересом, и воскликнул: «Она ее поймает и убьет!»
     Не могу сейчас припомнить, каким тоном это было сказано. Ришар наверняка сочувствовал белке, но в то же время следил за перипетиями борьбы с возбуждением, которое всегда вызывает подобное зрелище. Это как смотреть на бой быков. Даже если тебе неприятно, все равно хочется узнать, кто победит.
     Мы не узнали, чем все кончилось: противники переместились слишком далеко. Но я была почти уверена, что рано или поздно под каким-нибудь деревом обнаружатся останки несчастной белки.
     Я надеялась, что Поль их не увидит. Но жестокая сцена, как мне думалось, произвела на него очень тяжелое впечатление. Пока что он ничего не говорил, сидел совершенно ошеломленный. Впрочем, может, он гордился тем, что оказался свидетелем редкого события. Но его нежное отношение к бельчонку должно было, на мой взгляд, придать этому событию трагический характер.
     Через несколько минут он пробормотал слово, которое мы так часто слышали от него и которое то и дело ставило нас в тупик: «Почему?»
     Ришар тут же объяснил:
     — Потому что сорока умеет летать, вот почему! Белка прыгает быстро, но она ведь не летает. Поэтому она наверняка проиграла, иначе и быть не могло!
     Поль ничего не ответил. По-моему, его интересовало не то, почему сорока оказалась победительницей, а почему она вообще напала на белку. Иными словами — почему зло, почему насилие? Следовало бы ему объяснить, но что? Я сама не понимала, почему все это произошло, ведь, насколько я знаю, сороки не едят белок. Может, она хотела стащить белкины запасы? Но в упорстве птицы чувствовалась такая жестокость, что это объяснение показалось мне малоубедительным. Или сороки вообще отличаются жестокостью? Однако в нашем саду они давно живут рядом с белками, и ничего подобного я раньше не замечала. И вообще — как объяснить Полю, что разные виды животных питают друг к другу ненависть, приводящую к сражениям и убийствам? Но Поль, как ни странно, очевидно удовлетворился ответом Ришара и больше вопросов не задавал.
     А я не могла успокоиться. Если Поль все-таки спросит, что сказать? Не приписывать же белке какие-то прошлые грехи! К тому же белки выглядят такими безобидными, а сороки, как известно, воровки; может, они еще и агрессивны? Если я не могу сказать, что сорока действовала по справедливости, мне придется объяснять, что в природе существуют зловредные существа и ненависть, которую ничем не оправдаешь, что подобные существа творят зло, ибо такова их натура, поэтому от них нужно держаться подальше.
     К счастью, Поль сидел молча, возможно, все еще завороженный пережитым. Но ведь он был так привязан к бельчонку; когда эмоции схлынут, он наверняка обратится ко мне с вопросами, и я должна заранее приготовить ответы.
     Поль по-прежнему ничего не говорил, меня это даже удивляло. Скорее всего, вопросы созревали медленно, он был еще не в состоянии их сформулировать.
     Но, как выяснилось, я волновалась совершенно напрасно.
 На следующее утро выйдя из дома, я увидела странную картину. Поль бегал вокруг террасы, громко крича и взмахивая руками. Я подошла ближе и пригляделась. Поль махал руками, как крыльями, резко подпрыгивал, дергал шеей, — и тут я поняла: он подражает сороке, злобной и яростной. С ужасом я услышала: «Я тебя поймаю и убью!» Он повторял слова, сказанные накануне Ришаром. Поль отождествлял себя с сорокой и хотел убить белку; он не испытывал ни малейшей жалости к жертве; он весь отдавался торжествующей радости насилия. То-то он не задавал никаких вопросов: ему запомнилось одно опьянение боя. Настоящий маленький мужчина, готовый к сражениям и конфликтам.
     У меня упало сердце. Поль всегда казался мне деликатным и нежным, я так беспокоилась из-за него, и вот пожалуйста — он уже перешел в категорию разрушителей!
     Я не знала, что делать. Подошла еще ближе. Поль подпрыгивал, спотыкаясь, с него градом лил пот, глаза блестели, — он весь был поглощен страстью к победе. И тут на меня вдруг снизошло вдохновение. Я обхватила его сзади и закричала: «Я лев, я тебя поймала!» Еще весь горячий и возбужденный, он прижался ко мне как ни в чем не бывало. Потом, переведя дыхание, переспросил: «Значит, ты лев?» Я грозным голосом ответила: «Да, я лев».
     Поль задумался и задал новый вопрос: едят ли львы сорок? Все-то я должна знать! Вспомнив недавнее объяснение Ришара, я твердо заявила: лев не может съесть сороку, потому что сорока летает, а лев — нет.
     — Но сейчас я лев, и я тебя поймала.
     Поль, казалось, был счастлив. Счастлив, что я его обнимаю, но, главное, что может благодаря своим крыльям броситься сверху на жертву, а сам никогда не станет жертвой.
     Его голубые глаза простодушно смотрели на меня. Он воплощал собой дух битвы и торжества и одновременно — да, одновременно, это и было самое ужасное — образ чистоты и невинности.

Перевод с французского И. Дмоховской


 

На первую страницу Верх

Copyright © 2014   ЭРФОЛЬГ-АСТ
e-mailinfo@erfolg.ru