 |
Елена МОРОЗОВА
ЮНЫЙ РОБЕСПЬЕР –
НИКАКИХ ЖЕНЩИН… |
Максимилиан Робеспьер — олицетворение Французской революции конца
XVIII столетия. Человек, слившийся с революционным вихрем, взметнувшим
его на самый верх самого радикального правительства, откуда это же
правительство низвергло его как тирана, развязавшего в стране террор
во имя добродетели. За террор добродетели добродетельный тиран заплатил
жизнью…
О Робеспьере написаны горы литературы. Кто он — яркая личность или
бесстрастный политикан, освещенный пламенем революционного пожара?
Человек-загадка, он до сих пор вызывает споры и политические баталии,
ибо одни защищают «золотую легенду» о великом борце за свободу и счастье
народа, а другие — «черную легенду» о диктаторе, рвавшемся к власти
буквально по головам своих соратников. Но, как показывает недавнее
исследование М. Белиссы и Й. Боска (2013 г., 550 стр.), те, кто
ставит себе задачу беспристрастно разобраться в истории вождя революции,
тоже не дают однозначного ответа. И чем дальше в прошлое уходит яркое
трагическое время Французской революции, тем больше толкований, клише,
сравнений и сопоставлений заслоняют от нас подлинный образ Неподкупного,
оставившего после себя более полутора тысяч политических речей и
набросков, и лишь тощую пачку личных писем.
Если верить психологам, то мы все родом из детства. Как определить,
что вынес из детства Максимилиан Робеспьер, что повлияло на становление
его характера? Он не оставил воспоминаний, а мемуары современников, тех,
кто знал Робеспьера лично, имеют тенденциозную окраску, зависящую от
отношения их автора к революционным событиям, партиям и их участникам,
от большего или меньшего желания увидеть в детстве ростки поступков,
которые будут совершены в зрелые годы. Свидетелем детских лет Робеспьера
является, прежде всего, Шарлотта, старшая из его сестер, оставившая о
брате восторженные воспоминания, написанные ею через двадцать лет после
его казни и изданные незадолго до ее смерти (она скончалась в 1834
году). Однако историки не без основания полагают, что в них она
идеализировала брата, с которым рассорилась в самый разгар его
политической карьеры. Вторым важным свидетелем является аббат Пруар,
префект в коллеже Людовика Великого, отвечавший за стипендии. Его
воспоминания также не могут претендовать на объективность: написанные
в Германии, куда аббат эмигрировал, спасаясь от революции, которую он от
всей души ненавидел, они льют воду на мельницу «черной легенды» вождя
революции. В них образ юного Робеспьера, скорее, воплощает собой
тогдашние представления о революционерах: личность мрачная, озлобленная,
дурного нрава и не признающая Бога. Однако, как впоследствии доказали,
факты Пруар не искажает, а лишь дает им свою трактовку. В сущности, эти
два сочинения — единственные систематические свидетельства взросления
Робеспьера, оставленные людьми, знавшими его лично. Еще один
современник, рассказывающий о детстве и юности Робеспьера — Галарт де
Монжуа, издатель газеты «Друг короля»; вряд ли он знал Робеспьера лично,
но он долгое время находился в гуще революционных событий и имел
обширные знакомства среди депутатов и членов революционных клубов. После
казни Людовика XVI ему пришлось скрываться, и он вновь появился на
общественной сцене только 1795 году. Ряд подлинных документов,
написанных рукой Робеспьера, и в частности, панегирик Жан-Жаку Руссо,
опубликован в апокрифических мемуарах Максимилиана Робеспьера, авторство
которых приписывают Шарлю Рейбо. Обширнейший фактический материал,
собранный с любовью к своему герою, содержится в биографии, написанной
Эрнестом Амелем, первом всеохватном жизнеописании Робеспьера. Следуя
проторенным путем, мы, как и многие исследователи, станем опираться на
эти источники, в том числе и затрагивая вопрос об отношении Робеспьера
к прекрасному полу. К сожалению, когда речь заходит о сердечных
пристрастиях, приходится ограничиваться догадками и высказываниями
современников, одни из которых превозносят чистоту и целомудрие
Максимилиана, а другие, наоборот, обвиняют в участии в тайных оргиях…
Максимилиан Мари Изидор родился 6 мая 1758 года в Аррасе. Отцом его
был потомственный адвокат, двадцатишестилетний Максимилиан Бартелеми
Франсуа де Робеспьер (точнее Деробеспьер, ибо права на дворянскую
частицу «де» имел лишь его дядя, получивший личное дворянство),
матерью — дочь пивовара Маргарита Жаклин Карро. Рождение младенца через
четыре месяца после свадьбы родителей вызвало волну пересудов в местном
обществе; многие решили, что Максимилиан, в сущности, внебрачный
ребенок, и отец его женился на его матери «по обстоятельствам». О
неладах в семье свидетельствовал тот факт, что дед с материнской
стороны, состоятельный пивовар Жак Карро, не счел нужным прийти на
крестины внука; крестным отцом младенца с отцовской стороны стал дед,
мэтр Максимилиан Робеспьер (старшие сыновья в семье Робеспьеров уже
несколько поколений получали имя Максимилиан), а с материнской стороны —
бабушка. Предполагают, что вынужденно согласившийся на брак дочери
пивовар не жаловал своего беспокойного зятя. А тот, действительно, был
личностью какой-то незавершенной, неуравновешенной: став адвокатом,
вдруг захотел уйти в монастырь и даже пробыл некоторое время
послушником; потом передумал, вернулся к адвокатской практике, но
успехов на этом поприще, похоже, не добился; постоянно занимал и
перезанимал деньги. В связи с шатким материальным положением семья за
шесть лет своего существования сменила четыре квартиры, что в степенном
кругу магистратов считалось совершенно недопустимым.
Впоследствии, скорее всего, во время революции, родилась легенда,
что Робеспьер — племянник цареубийцы Дамьена, казненного в 1757 году за
покушение на короля Людовика XV. Дом Дамьена разрушили, а родным
предписали покинуть королевство. Скрываясь от полиции, братья Дамьена,
Робер и Пьер, соединив свои имена и изменив соединительную букву,
получили фамилию Робеспьер, под которой покинули родные места, и один из
братьев якобы поселился в Аррасе. Данная версия является вымышленной;
даже роялист Галарт де Монжуа пишет, что это «сказка, не заслуживающая
никакого доверия». Тем не менее, приводят ее достаточно часто —
вероятно, потому, что во время революции она прозвучала вполне
убедительно: Робеспьер первым среди своих соратников потребовал казни
короля. Э. Амель полагает, что род Робеспьеров корнями уходит
в Ирландию, откуда в XVII в., спасаясь от преследований, во Францию
перебралось немало католиков; фамилия же, чуждая уху северных французов,
возможно, произошла от имени Роберт Спиер.
Фактически вынужденная свадьба родителей Робеспьера позволила
психологам предположить, что Максимилиан, возможно, оказался не слишком
желанным ребенком, а потому даже в те два года, когда он являлся
единственным младенцем в семье (Шарлотта родилась в 1760-м), ему не
хватало материнской ласки. Однако если верить воспоминаниям Шарлотты,
Жаклин Карро была образцовой супругой и нежной матерью. Впрочем, не
менее лестно отзывается Шарлотта и об отце, утверждая, что «он был любим
и уважаем всеми в городе». Но какой бы ни была семейная жизнь четы
Робеспьеров, в 1764 году ей пришел конец. Когда Максимилиану исполнилось
шесть, мать скончалась, дав жизнь пятому ребенку, умершему вскоре после
появления на свет. Причиной смерти Жаклин Карро стала «грудная болезнь»
(как называли тогда туберкулез), обострившаяся в результате трудных
родов. Заболевание это считалось в семье Карро наследственным. После
смерти супруги отец поручил детей родственникам и исчез из их жизни.
Психолог и психиатр Ж. Артари уверен, что маленький Максимилиан не
только счел отца виновником смерти матери, но и навсегда проникся
инстинктивным страхом к интимным отношениям с женщинами, полагая, что
именно из-за них у матери развилась болезнь. Это не удивительно: в те
времена причиной возникновения туберкулеза полагали чрезмерно активную
половую жизнь, а Робеспьер-старший супружескими обязанностями не
пренебрегал.. Сам ли Максимилиан невзлюбил отца, или же, проживая после
его бегства в доме деда, мальчик неосознанно впитал неприязнь почтенного
пивовара к зятю, которого тот считал виновником смерти дочери? Многие
полагают, что чрезвычайно привязанный к матери Максимилиан делал все,
чтобы не быть похожим на отца; иными словами, юный Робеспьер взял на
вооружение принципы пуританской морали, собранность и
целеустремленность. А по мнению аббата Пруара, Робеспьер станет хранить
целомудрие отнюдь не из-за стремления сохранить чистоту, а из-за боязни
подхватить болезнь, которой были подвержены его близкие родственники.
Смерть матери и резкое, в сущности, беспричинное исчезновение отца
удручающе подействовали на Максимилиана, который, как полагают многие
биографы, остро ощутил свою ответственность за младших: Шарлотту (р.
1760), Анриетту (р. 1762) и Огюстена (р. 1763). Шарлотта пишет, что
смерть супруги «потрясла их несчастного отца», и когда ему посоветовали
«развеяться» и отправиться в путешествие, он тотчас воспользовался этим
советом. Неизвестно, насколько точны эти воспоминания, ведь в то время
Шарлотте было всего четыре года. Робеспьер-старший уехал в Германию,
где, по слухам, зарабатывал тем, что учил детей французскому языку;
значительно позднее узнали, что он скончался в 1777 году в Мюнхене.
Заботу о мальчиках взяла на себя семья Карро, точнее, дед со стороны
матери, а две незамужние сестры отца согласились заняться воспитанием
обеих племянниц. Позднее епископ Арраса де Конзье, проникшийся
расположением к оставшимся практически без средств детям, помог устроить
обеих девочек в монастырь в Турнэ, где они получили достойное по тем
временам воспитание и образование, приставшее провинциальным дворянским
барышням. Но материнской заботы маленьким Робеспьерам очевидно не
хватало, и, как пишет Шарлотта, когда разговор заходил о покойной
матери, у Максимилиана на глазах всегда появлялись слезы. По ее словам,
после смерти матери старший брат разительно изменился: перестал играть и
смеяться, стал угрюмым, строгим и рассудительным. Иначе говоря, он резко
повзрослел, и возможно, именно тогда у него появилось острое чувство
ущербности, несправедливой обиды, нанесенной ему окружающим миром, от
«тягостного рабства» благотворительности которого он теперь зависел. И
хотя, как подчеркнуто у Рейбо, дед «трогательно заботился» о внуках, у
Максимилиана пробудилось отчетливое желание избавиться от вынужденной
зависимости, доказав всем свое превосходство. Так что, возможно,
непомерное честолюбие, которым, по мнению многих современников,
отличался Робеспьер, действительно уходит корнями в его детские годы.
В шесть лет дед отдал Максимилиана в школу ораторианцев, где тот
благодаря упорству и усидчивости быстро стал первым учеником. По словам
Амеля, встречавшегося со стариками, помнившими маленького Робеспьера,
мальчик отличался кротким и робким характером, был вежлив с учителями и
услужлив с товарищами, а в свободное время строил маленькие часовенки. О
пугливости и робости Робеспьера говорил в своем докладе и Куртуа,
термидорианец, член Конвента, которому было поручено опечатать бумаги
Робеспьера после его ареста. В таком случае, есть основания полагать,
что эти черты сохранились в характере Максимилиана. А Галарт де Монжуа,
поставивший себе целью писать беспристрастно, утверждал, что ученик
Робеспьер отличался холодностью и невозмутимостью: ни с кем особенно не
дружил, участвовал только в тихих играх, учился ровно, но, обладая
природными способностями, по всем предметам оказывался первым. Но,
несмотря на собранные им лавры, учителя считали, что он всю жизнь
проживет в тихой безвестности, ибо уму его недостает живости. Что ж,
либо они недооценили своего ученика, либо автор воспоминаний стремился
умалить способности Робеспьера.
Тем не менее, у маленького Максимилиана была страсть: он до
самозабвения любил птиц; в доме деда в вольерах жили голуби, воробьи и
щеглы, за которыми он преданно ухаживал. Птиц он, как пишут, ловил на
заднем дворе пивоварни деда, куда выбрасывали жмых, на который слетались
самые разные пернатые. А Жак Карро, видя, как внук крутится вокруг
пивоварни, надеялся, что со временем сможет передать ему свое дело.
В ряде жизнеописаний мелькает утверждение, что юный Робеспьер забавлялся
тем, что рубил птичкам головы маленькой гильотинкой. Принимая
во внимание, что пишут об этом после революции, правдивость сего факта
вызывает сомнение — очень уж он символичен. Шарлотта также гневно
обрушивается на клеветников, и в этом ее поддерживает аббат Пруар,
утверждая, что любовь к животным Робеспьер сохранил на всю жизнь, и
вспоминает верного друга Максимилиана, огромного дога Брунта, до конца
оставшегося преданным своему хозяину. Пока Максимилиан учился в Аррасе,
дети раз в неделю встречались вместе в просторном доме деда Карро, и
старший брат, радуясь этим встречам, охотно показывал младшим свои
коллекции картинок и гравюр, а однажды даже позволил сестрам взять на
время своего любимого голубя. К сожалению, девочки не уследили за
птицей, и голубь погиб, за что Максимилиан, по словам Шарлотты,
обливаясь слезами, «осыпал сестер упреками».
Отцы-ораторианцы, обучавшие Максимилиана в Аррасе, отметили его
способности, и в 1769 году с подачи все того же епископа Конзье мальчику
выделили стипендию для дальнейшего обучения в знаменитом парижском
коллеже Людовика Великого, находившемся до 1762 года под эгидой
иезуитов, а потом перешедшем под крыло короля. Выпускниками коллежа
были как отпрыски знатнейших семейств Франции, так и ставшие всемирно
известными разночинцы — Мольер, Дидро, Вольтер. Какие чувства обуревали
мальчика, покидавшего родной город с пониманием своей зависимости от
общественной благотворительности и осознанием того, что будущность его
зависит только от его успехов в учении? Наверняка не слишком веселые,
ибо, по словам Амеля, он горько плакал, расставаясь с родными.
В парижском коллеже Максимилиан впервые всерьез столкнулся
с суровой дисциплиной, обязательной для всех учеников, и, если верить
аббату Пруару, подобное равенство Максимилиану пришлось не по вкусу.
Поэтому он, по выражению Пруара, «обожествлял учебу» в ущерб
«чувствительности, этого чудесного свойства юности, кое, казалось, не
было ему присуще вовсе»; «упорно оттачивая свой ум», он все больше
ненавидел тех, кто пользовался большим уважением товарищей и учителей.
Пруар пишет, что юный Робеспьера отличался нравом угрюмым, недоверчивым
и подозрительным, и больше всего любил исподтишка высмеять тех, кто
в чем-то его превосходил, а с младшими братьями и сестрами и вовсе вел
себя как тиран. Ему вторит Галарт де Монжуа: «Подобно деревьям, что
начав плодоносить слишком рано, вскоре делаются бесплодными, Робеспьер,
в детстве отличавшийся изрядными способностями, в дальнейшем сохранил
лишь детские недостатки: тщеславие, ревность, своенравие и упрямство».
Товарищи побаивались мстительного и вечно жаждущего похвал Робеспьера, а
он с удовольствием проводил перемены в полном одиночестве, предаваясь
собственным мыслям. Почти то же самое пишет в своем докладе и
термидорианец Куртуа, утверждая, что в коллеже Максимилиан был тем же,
кем он стал в Конвенте. «Он никогда не видел в своих соперниках своих
ближних», — писал Куртуа. Неужели и Пруар, чье первое издание мемуаров
вышло в 1795 году, и Галарт де Монжуа, чья книга вышла в 1796 году,
вместо собственных воспоминаний пользовались докладом Куртуа, изданным
в феврале 1795 года? Сомнительно… Совершенно иным предстает Робеспьер на
страницах мемуаров своей сестры, утверждающей, что за время его обучения
в коллеже Людовика Великого он ни разу не поссорился с товарищами,
всегда заступался за младших, и даже мог вступить в драку, защищая
справедливость. Кто из них прав? Ясно лишь одно: Максимилиан был
замкнутым, недоверчивым, погруженным в себя и трудно сходившимся
со сверстниками, которые, как ему — вполне вероятно — могло казаться,
недооценивали его и не понимали. И в плену этих мыслей он еще больше страдал
от одиночества.
Чтобы в большом, чужом для него городе Максимилиану не было слишком
одиноко, семья поручила его заботам де Лароша, каноника собора Нотр-Дам,
который, по словам Шарлотты, полюбил ее брата; когда через два года
каноник скончался, Максимилиан тяжело перенес эту потерю. За время учебы
Робеспьера постигли еще две утраты: в 1778-м скончался его дед, Жак Карро,
а в 1780-м неожиданно умерла его восемнадцатилетняя сестра Анриетта.
«…Наше детство было омыто слезами, ибо едва ли не каждый год мы теряли
дорогого нам человека. Трудно даже представить себе, сколь глубокое
воздействие оказало сие роковое стечение обстоятельств на характер
Максимилиана; он стал задумчив и печален», — пишет Шарлотта. Ее слова
отчасти подтверждают и Пруар, и Галарт де Монжуа, подчеркивающие, что
Максимилиан жил, словно в раковине, не стремясь общаться ни
с товарищами, ни с преподавателями и проводя все время за книгами. Хотя
среди соучеников Максимилиана были весьма интересные личности, и
в частности, те, кто впоследствии сыграет весьма заметную роль
в революции: Франсуа-Луи Сюло, будущий редактор роялистского листка
(будет убит во время народного восстания 10 августа); Дюпор дю Тертр и
Пьер Анри Лебрен, будущие министры-жирондисты (их обвинят в заговоре и
отправят на гильотину); друг Робеспьера, будущий журналист Камилл
Демулен (будет отправлен на гильотину как «снисходительный»); Станислас
Фрерон, будущий депутат Конвента, монтаньяр, термидорианский заговорщик,
он один переживет своих товарищей по коллежу.
Возможно, в одиночку Максимилиану было легче переживать утраты
близких, равно как и свое положение, которое его, скорее всего, не
удовлетворяло; но ничего, кроме отличного учения, сделать для своего
будущего он не мог. В коллеже скоро привыкли, что этот не в меру
серьезный ученик практически каждый год получает награды за высокие
показатели в учебе, и никто из соучеников даже не пытался растормошить
его, оторвать от книг. Разве что «пылкий, храбрый, безрассудный и
нескромный» Демулен, к которому, как пишет Рейбо, Максимилиан испытывал
дружескую симпатию. От имени своего героя он характеризует младшего
друга Максимилиана как уродливого заику, наделенного обаянием
непосредственности, а потому «нуждающегося в разумном руководстве», дабы
«сокровища его души» не растрачивались попусту. Без сомнения,
Максимилиан питал симпатию к яркому, не слишком прилежному Камиллу, ибо
через несколько лет он станет свидетелем на свадьбе Камилла и
очаровательной Люсиль. Но еще через несколько лет он отправит на
гильотину и Камилла, и Люсиль. Соперничество на политическом поприще
окажется сильнее дружеских симпатий…
Похвалы преподавателей постоянно подогревали тщеславие Робеспьера.
В письме к известному адвокату Тарже1 Робеспьер, ссылаясь на
благосклонность, с которой тот относится к «людям с талантом», просил
дозволить ему ознакомиться с речью, автор которой «стремился показать,
в каком духе с точки зрения Академии должно быть составлено похвальное
слово королю Людовику». Похоже, интерес к этой речи внушило Максимилиану
само Провидение, ибо ему, действительно, было суждено приветствовать
короля.
Рассказ о том, как лучший ученик коллежа, щуплый мальчик с холодным
проницательным взором, стоял на коленях под проливным дождем, обращаясь
с латинскими виршами к Людовику XVI, а тот, сидя в карете вместе
с Марией Антуанеттой, даже не удосужился открыть окошко, обошел едва ли
ни все биографии Робеспьера. А так как впоследствии именно этот мальчик
решил судьбу злосчастного короля, многие считали своим долгом усилить
драматический накал сцены. Но когда предание, основанное только на
словах аббата Пруара, привлекло внимание историков, возникли
определенные сомнения. Согласно Пруару, королевская чета сделала
остановку возле коллежа Людовика Великого, проезжая через Париж после
коронации в Реймсе, состоявшейся июне 1775 года. Но после коронации
королева и король порознь отправились в Версаль, без заезда в столицу.
Когда же тогда произошла знаменитая встреча? Как показали недавние
разыскания Э. Лёвера, скорее всего, это случилось 8 февраля 1779 года,
когда королевская чета приехала в Париж возблагодарить Господа за
рождение дочери Марии Терезы. Правда, погода в тот день была хорошая:
теплая и безветренная. Не исключено, что встреча состоялась еще раньше —
8 июня 1773 года, когда кортеж дофина и дофины, впервые после свадьбы
приехавших в Париж, следовал по улице Сен-Жак к церкви Св. Женевьевы. А
в тот день погода и вовсе баловала парижан. Так что встреча с королем,
скорее, польстила ученику, которому оказали столь высокую честь, нежели
уязвила его до глубины души. И хотя Амель пишет, что речь Робеспьера
была исполнена нелицеприятных намеков на злоупотребления королевского
кабинета, в этом случае, скорее всего, прав Пруар, написавший, что
приветствие было составлено одним из профессоров коллежа. Людовик XVI
являлся главным благотворителем этого учебного заведения, и
произнесенная юным Робеспьером речь состояла в основном из слов
благодарности. Постоянные поощрения учителей не только подпитывали
честолюбие Робеспьера, но и взращивали в нем смешной и в то же время
опасный порок — тщеславие.
Особое внимание Робеспьеру уделял преподаватель риторики профессор
Эриво, искренне восхищавшийся Римом, его историей и его ораторами, за
что ученики прозвали его «римлянином»; его неустанное прославление
гражданских добродетелей Римской республики и суровых нравов Спарты
вызывали живейший отклик у Максимилиана. По словам Пруара, Эриво
«заразил Робеспьера республиканским вирусом». Но мы не знаем, кто
произвел на юного Робеспьера наибольшее впечатление: Цицерон,
разоблачавший заговорщика Катилину; или жестокий республиканский
диктатор Сулла, добровольно отказавшийся от власти; трибуны с Авентинского
холма, боровшиеся с коварными патрициями, покушавшимися на права народа;
или республиканец-цареубийца Брут. Римское красноречие, с его патетикой
и эмфазами, лирическими отступлениями и юридической точностью впитается
в плоть и кровь Максимилиана, а прославленные Плутархом великие мужи
древности станут его постоянными незримыми спутниками. Впрочем, не
только его. Во всех коллежах Франции изучению античной литературы,
латыни, истории Греции и Рима отводилось едва ли не основное место;
идеалы античных республик исподволь становились убеждениями, образом
мышления и мироощущения, и, подкрепленные прославлением долга и
справедливости в пьесах Корнеля и Расина, заставляли учеников
задумываться о несовершенном устройстве мира. Разумеется, не все
профессора одобряли республиканский, пусть даже на античный манер, образ
мыслей, поэтому с аббатом Руаю, преподававшим философию, Робеспьер вел
себя сдержанно.
С философией у Максимилиана складывались особые отношения. Аббат
Пруар рассказывает, как однажды аббат Одрен застал первого ученика
в местах уединения с «дурной книгой», и, к негодованию Пруара, простил
его и не стал требовать его исключения из коллежа. «А ведь если бы
Робеспьера выгнали из коллежа, то, не имея средств для продолжения
учебы, ему пришлось бы обучиться какому-нибудь ремеслу, что, возможно,
позволило бы сохранить жизнь множеству невинных жертв!» — восклицает
Пруар. Но что, по мнению аббата, могло считаться «дурной книгой»?
Сочинения Вольтера или Монтескье, или скабрезный роман в духе
«Терезы-философа»? Благодаря модному в аристократических кругах
фрондерству, Париж наводняли запрещенные брошюры как эротического, так и
политического содержания, которыми книгопродавцы торговали из-под полы.
Впрочем, негативное отношение к своему бывшему подопечному у Пруара
возникло гораздо позже, а пока Робеспьер учился в коллеже, аббат явно
неплохо относился к нему. Так, например, желая посетить прибывшего
в Париж аррасского епископа, Робеспьер обращается к Пруару с просьбой
выхлопотать у епископа вспомоществование на экипировку: «…у меня нет
парадного кафтана и других вещей, без которых я не могу выйти. Я
надеюсь, что вы возьмете на себя труд изобразить епископу мое положение,
дабы я мог получить от него все то, без чего мне невозможно предстать
в его присутствии»2. Не имея возможности тратить деньги на одежду, он
старательно ухаживал за своим старым платьем и с какой-то болезненной
яростью начищал до сияния пряжки на старых башмаках. Пишут, что когда
средства ему позволяли, он приглашал парикмахера, дабы тот причесал его
и напудрил волосы. Максимилиан всегда уделял повышенное, едва ли не
болезненное внимание своему внешнему виду, но при этом цели понравиться
прекрасному полу он явно себе не ставил. «В отличие от своих ровесников,
я старательно избегал интимных связей с женщинами» — пишет от его имени Рейбо. И пока его соученики отправлялись бродить по Парижу в поисках
галантных приключений, Максимилиан шел в парижский Парламент (судебную
палату) слушать выступления прославленных адвокатов: Жербье, Тронше,
Тарже. И, может быть, глядя на величественные фигуры ораторов,
облаченных в черные мантии и белые парики, он в мечтах видел на трибуне
себя; это ему внимали, затаив дыхание, зрители… Может быть, покрытая
пудрой, словно убеленная сединами мудрости, голова законодателя стала
для него воплощением величия? Как бы там ни было, даже во время
революции, изменившей не только государственный строй, но и манеру
одеваться, он продолжал носить одежду почтенного буржуа времен Старого,
то бишь королевского, порядка. Фрак, жабо, штаны-кюлоты, парик или
напудренные волосы — таким запомнится Робеспьер современникам.
Непременным эпизодом биографии юного Робеспьера является встреча
с Жан-Жаком Руссо, столь же символическая и гипотетическая, как и
встреча с королем. Почему именно Руссо стал кумиром Максимилиана, а не,
к примеру, властитель дум Вольтер, скончавшийся в один, 1778-й, год
с Руссо? Живя в столице, средоточии интеллектуального мира,
двадцатилетний книгочей Робеспьер не мог не знать сочинений Локка,
Монтескье, энциклопедистов, не интересоваться борьбой за независимость
американских колоний, вдохновившей многих французов отправиться за океан
воевать за свободу. Он не мог не задумываться о причинах провала
политики министра-реформатора Тюрго, вызвавшей народные волнения,
известные под названием «мучной войны», о постоянных министерских
перестановках, осуществляемых Людовиком XVI то ли от собственной
неуверенности, то ли по капризу королевы, о растущем дефиците бюджета,
для спасения которого призвали швейцарского банкира Неккера… Не мог же
он не читать газет?
И все же, почему среди блестящей плеяды философов-просветителей
именно Жан-Жак Руссо оказал на Максимилиана Робеспьера столь сильное
влияние? Скорее всего, склонному к меланхолии, сентиментальности и
пессимизму Робеспьеру импонировала возвышенная и одновременно слезливая
чувствительность Жан-Жака. Ирония, насмешка, скептицизм, оптимизм,
атеизм — все это было глубоко чуждо Максимилиану. Воспитываясь в школе
ораторианцев, а затем в коллеже, находящемся под патронажем короля и
церкви, на стипендию, выделенную аррасским епископом, он, несмотря на
упреки Пруара в отсутствии рвения в исполнении церковных обрядов,
сохранил потребность в вере. Руссо предлагал гражданскую религию, без
храмов, без алтарей, без обрядов, с простыми догматами («существование
божества, заботливого и благодетельного; загробная жизнь; счастье
праведных, наказание злых, святость общественного договора и законов»).
Его предложение нашло в сердце Робеспьера живейший отклик, а во время
революции он даже попытается ввести в стране руссоистский культ
Верховного Существа. У Руссо Робеспьер научился «нежной любви к народу»,
находя в «Общественном договоре» ответ на вопрос о причинах
несправедливого устройства мира. Утверждая суверенитет народа и
политическое равенство, философ, тем не менее, относил к народу отнюдь
не все общество: помимо богатых, он не считал народом и бедных,
именуемых им «чернью, порождающей беспорядки». Впрочем, даже и среднему
классу он не слишком доверял, полагая, что «самый лучший и самый
естественный порядок» — это когда «самые мудрые управляют множеством»,
ибо «сам по себе народ хочет блага, но не всегда видит, в чем оно» и
«нуждается в поводырях». И эти принципы тоже запомнит юный Робеспьер, и
потом попытается воплотить в жизнь. Слова Руссо падали на подготовленную
почву: священный огонь свободы, вдохновлявший римских республиканцев,
уже зажегся в душе его юного ученика. Сентиментальная «Новая Элоиза»
Жан-Жака явила Максимилиану модель отношения с женщинами, «Эмиль» привил
вкус к морализаторству.
Самое большое впечатление на Робеспьера произвела «Исповедь».
«…Твоя божественная Исповедь, искренняя и отважная, эта эманация твоей
чистейшей души будет воспринята потомками не столько как образец
искусства, сколько как чудо добродетели», — писал в 1789 (или 1790) году
Робеспьер в наброске под названием «Памяти Жан-Жака Руссо». Но страстная
«Исповедь» сентиментального философа с тяжелым характером была не только
достойным образцом изящной словесности; «эманацией души» являлся
страстный искренний монолог автора о себе. Проповедуя искренность, Руссо
оправдывал ею также и неблаговидные поступки, подводя к мысли, что
степень добра и зла определяется намерениями человека, переводя, таким
образом, любой конфликт в сферу морали. Чувствуя себя, подобно Руссо,
несправедливо обиженным, одиноким и духовно превосходящим окружающих,
Робеспьер перенял от него манеру по любому поводу говорить о себе и о
своих чувствах. Кажется, что его сентиментальность, не имя иных
объектов, изливалась на самого себя — как у Жан-Жака. Руссо писал:
«Одинокий на весь остаток жизни, поскольку лишь в себе нахожу я
утешенье, надежду и мир, я не должен и не хочу заниматься ничем, кроме
себя». И, по примеру учителя, его замкнутый, чуравшийся шумных компаний
(из-за отсутствия хорошего платья, как пишет ряд биографов) ученик
уходил в себя, не испытывая потребности ни в друзьях, ни в нежной
страсти к прекрасному полу. Новая администрация коллежа снисходительно
относилась к философам и их поклонникам. Беспрепятственно читая
сочинения Руссо, Робеспьер, с детства уязвленный «гнетом благодеяний»,
преисполнялся ненавистью к тирании, неравенству и богатству и проникался
пиететом к народу, тому сакральному народу, который превозносил его
учитель, «продолжавший любить людей даже против их желания».
Пишут, что пока Руссо жил в Париже на улице Платриер Максимилиан
нередко ходил к его дому и следил за подъездом, надеясь увидеть
обожаемого учителя. В те времена кумиров просвещенной Европы можно было
подкараулить, как нынче подкарауливают звезд эстрады, дабы выразить им
свой восторг. Последние полгода Руссо жил в Эрменонвиле, в поместье
маркиза де Жирардена, предоставившего философу небольшой домик
в прекрасном парке. И, как пишет Амель, однажды юный Робеспьер
отправился в Эрменонвиль, дабы выразить дорогому учителю свои чувства.
Или все же задать вопросы? Поделиться сомнениями? — Неизвестно. Также
неизвестно, состоялась ли таковая встреча вообще, ибо основания говорить
о ней дает всего одна фраза из наброска «Памяти Жан-Жака Руссо»: «Я
видел тебя в твои последние дни, и память об этом служит для меня
источником гордости. Я созерцал твои величественные черты; я видел
отпечаток горьких чувств, с которыми ты осуждал несправедливость людей».
Даже Шарлотта, упоминая об этой встрече, ссылается на этот же документ.
Так что мы не знаем, что стоит за словами «я видел» — беседа с философом
или же благоговейное созерцание, как тот, опираясь на трость, медленно
идет по аллее эрменонвильского парка. А может, речь идет о том, как
в вечерних сумерках старый философ, возвращаясь домой, шел по улице и
скрывался в подъезде, где под его тяжелыми шагами долго скрипели
ступени, пока он поднимался на верхний этаж, а его юный почитатель
с трепетом наблюдал за ним, не решаясь ни приблизиться, ни заговорить.
Или, может, «я видел» и вовсе относится к фигурам речи?
Стипендия Робеспьера (450 ливров в год), равно как и его проживание
в коллеже Людовика Великого предполагала высшее, завершенное
образование, и, получив звание бакалавра, ученики могли выбрать себе
один из трех университетских курсов: право, медицину или теологию.
Максимилиан выбрал право, ибо решил стать адвокатом. Есть предположение,
что такое решение подсказали родственники. А по словам сестры, он
объяснил свой выбор желанием «защищать угнетенных от угнетателей, в суде
выступать в защиту слабых, против жаждущих их растоптать сильных».
Воодушевленный идеями Руссо о народном суверенитете, окруженный тенями
великих мужей древности, Максимилиан пребывал в возрасте, когда
возвышенные идеалы воспринимаются быстрее и охотнее, а заботы о бренном
отходят на второй план. И, возможно, сестра его была права, и брат ее,
действительно, мечтал о некоем идеальном служении. Во всяком случае,
курс юридических наук Робеспьер закончил с блеском, ибо, по обыкновению,
время его занимала исключительно учеба. Впоследствии кто-то отметит, что
став депутатом и переехав в Париж, Максимилиан не сразу в нем освоился,
ибо плохо знал его. И это после того как он проучился и прожил там
более десяти лет! Можно только гадать, какой напряженной внутренней
жизнью жил юный Робеспьер, если его совершенно не интересовал город,
считавшийся столицей тогдашнего интеллектуального мира. Впрочем,
возможно, он, как и Руссо, не полюбил город с его пороками и суетой, и
его, как и учителя, влекла природа, этот приют невинности, добродетели и
счастья.
В награду за успехи в обучении Робеспьер был награжден 600 ливрами,
которые он передал в пользу брата, Огюстена, тоже отправленного в коллеж
Людовика Великого. (Как и его старший брат, Огюстен отлично его окончил,
и получил награду в 300 ливров.) Предполагают, что во время практики
в парижской адвокатской конторе Нуло Робеспьер познакомился с Бриссо,
также поклонником Руссо и будущим вождем жирондистов, в ту пору
служившим у Нуло клерком. Дружбы не получилось. Возможно, именно тогда
Максимилиан понял, что в Париже без денег и протекции пробиться среди
таких же как он честолюбивых молодых людей, не обладавших тугими
кошельками, но исполненных верой в собственные силы, ему не удастся.
Несмотря на все его знания. И двадцатитрехлетний Максимилиан Робеспьер
(точнее, де Робеспьер, как он будет подписываться вплоть до 1790 года)
принимает разумное решение — вернуться в Аррас.
Итак, отрочество и юность, наполненные учебой, чтением книг и
интенсивной работой мысли, остались позади. В них не нашлось места ни
любовной страсти, ни путешествиям, ни дружеским связям и юношеским
метаниям. Сохранилась любовь к дому, к сестре и брату и появилось
убеждение в собственной непогрешимости. Постоянное стремление выглядеть
респектабельно стало сродни стремлению к добродетели, ибо
респектабельность — враг хаоса, откуда до порока один шаг. Порок же —
это богатство и неравенство, это дурные нравы, развращенные, по мысли
Руссо, образованием, наукой и искусствами. Появился весомый груз книжных
знаний, но представления о жизни народа остались смутными. Рана,
причиненная распадом семьи, не затянулась; появились холодность и
чопорность. Есть основания полагать, что именно с таким багажом молодой
Робеспьер вернулся в родной Аррас. Счастья в его чемоданах явно не было.
И никаких женщин…
_____________________________________________
1) Письмо от 11 апреля 1778 года. (М. Робеспьер.
Переписка. Пер. с фр. Л., Прибой, 1925.)
2) Письмо от 24 января 1776 года (там же).
|
