Елена МОРОЗОВА     ФИАСКО КАЗАНОВЫ

Мужчина и Женщина, или
Рассуждения о Великом Соблазнителе Казанове,
Извлеченные из Жизнеописания Знаменитого Любовника,
Составленного автором настоящих Рассуждений
с помощью Духа Великого Соблазнителя,
навечно поселившегося в «Мемуарах»
Джованни Джакомо Казановы.

     Мужчина и женщина, две половинки единого целого, именуемого Человеком. Человек «рождается на свет», «звучит гордо», «делает Историю», «творит»… Собственно, все кругом является творением человеческих рук, человеческого разума, ну, и прочих качеств, коими мы сами наделяем это загадочное существо, именуемое Человеком. Загадку эту пытались и пытаются разгадать лучшие умы, но есть все основания полагать, что этого не сможет сделать никто и никогда. Ибо призрачен предмет сего исследования, призрачен потому, что он — существо фантазийное, понятийное, а окружают нас, живут рядом с нами Мужчины и Женщины. То есть, с одной стороны, все мы человеки, а с другой, каждый из нас — либо мужчина, либо женщина. И как только мы об этой разнице вспоминаем, так тотчас о человеческой гармонии забываем, ибо у Мужчины — свое, а у Женщины — свое, все свое, даже гармония. Поэтому дерзнем повторить: фантазийное это создание — Человек, загадочное, и в чистом, так сказать, виде в природе не встречается.
     Но ведь откуда-то он все же появился, откуда-то взялся этот Человек? А появился он из Любви, великой крылатой Фантазии, превращающей Мужчину и Женщину в единое существо, единое целое, единую душу. Одухотворенный, окрыленный, возвышенный Человек, в груди которого бьются два сердца — Мужчины и Женщины. А потому мы все — ибо все мы или Мужчины, или Женщины — не мыслим себя без Любви.
     Но, как и всякая Фантазия, Любовь может принять причудливый облик, а заодно и заставить нас поступать исключительно причудливо, необъяснимо и вопреки здравому смыслу, как мужскому, так и женскому. Хотя, конечно, многие Мужчины Женщинам в здравом смысле отказывают вовсе, полагая, что им он не свойственен от природы. А некоторые Мужчины вообще считают себя венцом творения, вроде как он и Мужчина, и Человек в одном лице, а Женщина — вроде как дополнение, приятное, конечно, но не обязательное. Это, наверное, потому, что Мужчина от природы сильнее и в случае недовольства может даже и побить. А Женщина — существо хрупкое, и за себя постоять может исключительно посредством красоты своей и ума. Так что без Любви никакого бы Человека не было, а исключительно Мужчины и Женщины, и каждый бы тянул в свою сторону.
     Воинственный Мужчина часто превращает погоню за Любовью в поле битвы, но победителем он выходит только тогда, когда противник его сдается добровольно. Мужчина, превративший свою жизнь в великое сражение на любовном поле, сеет соблазн, дарует счастье, отступает, меняет тактику, сражается сразу на нескольких фронтах и на всех побеждает. Он — сама фантазия на тему Любви, но на Любовь как на единение душ у него просто не остается времени. Человек его не интересует, он — Мужчина, который ищет Женщину, и в этом для него заключается смысл его жизни. Этот Мужчина — Джакомо Джироламо Казанова (1725-1798), Великий Любовник и Соблазнитель, чья жизнь являет собой яркую иллюстрацию того постулата, что все мы в первую очередь либо Мужчины, либо Женщины, и только потом — человеки.
     Казанова утверждал: нет такой женщины на свете, которая смогла бы устоять перед ухаживаниями мужчины. Особенно если тот очень захочет, чтобы женщина полюбила его. А тем более, когда этот мужчина зовется Казановой. В искусстве любви Казанова не знал себе равных, и в этом был уверен не только он сам, но — что гораздо важнее! — в этом были уверены женщины, готовые любить Казанову всегда и везде. «Тот, кто полюбил чтение, будет из любопытства прочитывать все встретившиеся ему книги; тот, кто полюбил женщин, будет добиваться любви каждой встретившейся ему особы, невзирая на то, красавица она или дурнушка», писал Казанова в своих «Мемуарах». «Особы» отвечали ему взаимностью, отдавали частицу своей души, в то время как для Казановы любовь являлась, скорее, пищей телесной, нежели духовной. Наверное, поэтому ни разу на его жизненном пути не встретилась Любовь, повинуясь которой Мужчина и Женщина без всякого принуждения соединяют свои сердца в надежде, что союз их будет вечен. Были женщины, готовые соединить свою судьбу с Казановой, но он отказывал им в этом счастье. А когда сам — очень редко! — предлагал своей избраннице вечную любовь, он получал отказ.
     Так же, как не вечны ни Мужчины, ни Женщины, не вечна и страсть Казановы, — пожалуй, определение «страсть» больше подходит под его настроение, нежели понятие «любовь». Страсть прошла, вспыхнула словно молния и исчезла, а обольстительный венецианец помчался дальше, за убегающей юбкой, прелестной улыбкой и наивным взором.
     Казанова ухаживал за женщинами, осыпал их подарками, исполнял их капризы, потакал их прихотям, безошибочно угадывал их тайные желания. И женщины не оставляли без ответа его старания. А если находилась та, кому пылкий венецианец оказывался совершенно не по вкусу, Казанова расставался с ней — без радости и без печали, как расстаются со старыми вещами, которые более не понадобятся. Но даже отвергнувшим его красоткам Казанова был благодарен, ибо они тоже одаривали его — но не любовью, а игрой. Ведь соблазнение — это увлекательнейшая игра, дарующая шанс продемонстрировать все свои таланты. И если их не заметила красавица, которой усилия его были адресованы, значит, его заметит другая красавица. Заметит завтра, в крайнем случае, послезавтра.
     Когда речь заходит об игре, будь то игра за карточным столом или на любовном поле, Казанова являет себя великим стратегом и тактиком. Наверное, к счастью для его современников, ибо, если бы гений вдруг наградил его столь же ярким талантом полководца, возможно, он затмил бы самого Бонапарта. Но изощренный ум Казановы направлен прежде всего на преодоление скуки, лучшим лекарством от которой является любовная интрига, особенно с женщиной образованной, воспитанной и красноречивой. С такими красавицами Казанова чувствует себя на равных, он безумствует и готов терпеть страдания от достойного соперника. Ибо любовные страдания придают похождениям Казановы необходимую пикантность, и он на склоне лет вспоминает о них и о тех, кто причинил ему их, с благодарностью.

Казанова и Шарпийон

     Но как ни банальна истина о розах и шипах, она не перестает быть истиной. Пышный розовый куст, в виде которого мы можем представить себе бессчетные победы Казановы, таил острый ядовитый шип по имени Шарпийон (Злючка). Эта юная лондонская куртизанка не только отказала Великому Соблазнителю в любви, но и жестоко высмеяла его в глазах тамошнего общества. Моральные страдания потерпевшего поражение Казановы были столь велики, что он буквально заболел с досады и даже подумывал о самоубийстве.
     Но так как Лондон пришелся Казанове не по душе, то изнеженный латинянин, привыкший к галантным похождениям с непринужденной болтовней, не собирался вновь возвращаться в холодный и сырой лондонский климат. А посему мнение английского общества, где все поголовно, от простолюдина до лорда, маскарадам и балам предпочитали кулачные бои, а нужду справляли прямо на улице, его, разумеется, не слишком интересовало. В туманной и дымной английской столице телу его не хватало тепла и солнца, а душе — милой «чувствительности» своих соотечественников и французов. Вдобавок ему ужасно досаждало незнание языка — разумеется, французского, и, разумеется, англичанами. Если на континенте за пределами Франции на языке этой страны говорили даже жрицы продажной любви, то на Британских островах в публичных домах изъяснялись исключительно по-английски, что — вкупе с английским типом красоты — Казанову не привлекало вовсе. А чопорность англичанок ставила его в тупик. «Я не могу причислить вас к числу своих знакомых только на основании того, что подвезла вас», — с легкостью заявляла очаровательная девица, накануне милостиво согласившаяся подвезти его в своем экипаже.
     Не нравился Казанове и обычай приглашать знакомых на обед не домой, а в таверну, где каждый расплачивался за себя. Когда же Казанова говорил англичанам, что держит стол, те вежливо кивали в ответ, всем своим видом давая понять, что подобная причуда могла быть присуща только иностранцу. Обходясь за обедом без супа, десерта и практически без хлеба, островитяне полагали, что весьма на этом выгадывают, хотя, по мнению Казановы, количество жареного мяса и «удручающего напитка» — пива — потреблялось за обедом столько, что ни о какой выгоде и речи быть не могло. При этом вареное мясо и бульон из-под него за еду не признавались и считались годными исключительно для собак. Даже слуги не считали возможным есть вареное мясо. Поражало венецианца и количество чая, выпиваемого англичанами, и горы съедаемых ими бутербродов. Салаты готовили только в домах знати, и чрезвычайно редко, а пиво подавали даже у английских лордов. Пить пиво вместо вина Казанова не научился, и, промучившись некоторое время без привычного питья, начал втридорога покупать французское вино. Безмерно дорогим оказался и повар, нанятый Казановой, чтобы обедать дома. Зато этот повар готовил ему не только жареное мясо, но и превосходные супы, закуски, французское рагу и десерты, без коих обед поистине не мог считаться обедом. Поэтому, в отличие от англичан, итальянцы, проживавшие в Лондоне, из числа как старых, так и новых знакомых Казановы, с удовольствием приходили к нему отведать великолепных супов и десертов. Казанова всегда был рад гостям, ибо обедать в одиночестве было для него поистине нестерпимо. При отсутствии собеседников он начинал тосковать, и у него пропадал аппетит.
     Пожалуй, единственной серьезной похвалы Казановы удостоился английский обычай расплачиваться ассигнациями, а не золотом, с которыми, кстати сказать, венецианец познакомился в игорном доме, когда хотел расплатиться звонкой монетой. Страна, где бумажные деньги предпочитают золоту, должна иметь процветающую банковскую систему, обеспечивающую рост благосостояния всей нации, заметил он. Если расчеты в звонкой монете ведутся только с чужими странами, а внутри страны жители охотно расплачиваются бумажками, значит, они доверяют своему правительству и своим банкирам.
     Но так как сам Казанова был в Англии иностранцем, ему доверять кому бы то ни было оснований не было. Особенно после того как злая сила в пленительном облике обворожительной Шарпийон нанесла Казанове вред еще больший, чем сырой климат, грубость нравов и ужасная кухня, к которой Казанова за все свое пребывание в Англии так и не смог привыкнуть.
     Марианна Аугшпургер по прозванию Шарпийон, несмотря на свои семнадцать лет, уже снискала известность и на континенте, и в островном королевстве. Разыгрывая из себя благородную девицу, она выступала в окружении маменьки (бывшей куртизанки) и двух теток-приживалок, за деньги готовых на подлог, лжесвидетельство и обман. В Лондоне вокруг нее кружился ее тогдашний фактотум, заносчивый и беспринципный авантюрист Анж Гудар. (Казанова успел познакомиться с сей темной личностью в Париже; впоследствии ему еще не раз довелось встретиться с ним на дорогах Европы и даже соблазнить его жену, развратную красавицу Сару.) Капризная насмешница Шарпийон обладала поистине ангельской внешностью, и все, кто видели ее впервые, были уверены, что перед ними сама чистота и невинность. Наделенная недюжинным актерским талантом, позволявшим ей блистательно разыгрывать беззащитность перед мужчинами и добродетель перед женщинам, она ухитрялась вертеть и теми, и другими. Но чем больше становилось число ее жертв, тем трудней было ей изображать из себя недотрогу. К тому времени, когда Казанова встретил ее в Лондоне, она уже имела репутацию чувственной, коварной и мстительной жрицы продажной любви. Словно бабочки на огонь, мужчины летели на блеск ее чарующих глаз и, обжегшись, отползали, проклиная изворотливую «мерзавку».
     Однако, как потом вспоминал венецианец, первая его встреча с Шарпийон случилась гораздо раньше, а именно четыре года назад в Париже. В ювелирной лавке Казанова заметил хорошенькую девочку, чей не по-детски вызывающий взгляд поразил его. Девочка упрашивала сопровождавшую ее женщину купить ей серьги, цена которых, по мнению женщины, была слишком высока. В тот день Казанова покупал подарки для очередной любовницы, и лишние три луидора не могли отразиться на состоянии его кошелька. К тому же он любил делать широкие жесты, производившие обычно неизгладимое впечатление на представительниц прекрасного пола. Купив и вручив девочке серьги, он удовлетворенно отметил, как заблестели ее хорошенькие глазки. Не подозревая, какую зловещую роль сыграет девчонка в его жизни, Казанова вскоре забыл об этой встрече. Но девочка запомнила Казанову, и когда через несколько лет они встретились в Лондоне, узнала его и решила не упускать: ведь если синьор был столь щедр «просто так», то сколько можно вытянуть у него, если взяться за дело с умом...
     Отчего Казанова упорно добивался расположения Шарпийон? Отчего та с еще большим упорством отказывала ему в своих милостях, продолжая терзать и изводить его? Будучи натурой сильной, но злокозненной, Шарпийон сумела разглядеть слабые стороны характера венецианца и воспользовалась ими. Понимая, что воздыхатель ее чрезвычайно самолюбив и привык к победам, она была уверена, что в случае неудачи он не станет никому жаловаться, но, стремясь получить свое, будет увеличивать награду. Таким образом Шарпийон смотрела на Казанову как на источник дохода; возможно, ей также было лестно водить за нос известного сердцееда. Но почему Казанова после стольких болезненных ударов по самолюбию продолжал ухаживать за Шарпийон, буквально умоляя ее одарить его своими ласками? Возможно, потому, что он никак не мог забыть красавицу Полину, замену которой в Лондоне найти было чрезвычайно трудно, пожалуй, даже невозможно. Не исключено также, что, узнав в Шарпийоновой матери и ее тетках своих давних должниц, он поначалу всерьез вознамерился получить с них деньги. А может, ему захотелось одержать верх над аристократом, лордом Пембруком, одураченным Шарпийон...
     Шарпийон была самой злой и коварной из всех женщин, с которыми когда-либо имел дело Казанова. Однако воздействие ее красоты и насмешливого обаяния было таково, что тщеславный венецианец, даже потерпев поражение, не находил в себе силы отказаться от нее и продолжал лихорадочно делать все возможное, чтобы заполучить красавицу любой ценой. Но ловкая и дерзкая интриганка переиграла его; он вышел из этой истории разбитый и истощенный морально и физически. Шарпийон не была каким-то особенным гением зла, просто Казанова всегда инстинктивно сторонился подобных женщин; лондонский туман, видимо, сбил его с проторенного пути.
     Возобновив парижское знакомство, Шарпийон принялась изводить влюбленного в нее Казанову. Человек проницательный и осмотрительный после нескольких выходок «крошки Шарпийон» навсегда отказался бы от нее и уж тем более не позволил бы ее матери и теткам вытягивать из него деньги. Однако Казанова, словно завороженный, был готов плясать под дудку распутной красавицы, стоило лишь той заиграть на ней чарующую мелодию любви. Правда, не стерпев, он пару раз поколотил «эту шельму Шарпийон», но каждый раз раскаивался в содеянном и вновь превращался в робкого и преданного воздыхателя, осыпающего предмет своей безумной страсти дорогими подарками. Он даже отдал ей долговые расписки ее матери и теток, которые несколько лет назад через одного швейцарца приобрели у него драгоценностей на кругленькую сумму, но денег не заплатили. Отдать Шарпийон векселя «за просто так» было со стороны Казановы весьма опрометчиво: располагая ими, он мог подать на должниц в суд и наверняка выиграть дело; зная об этом, коварные женщины остерегались доводить его до крайности. Осознав, какую ошибку он совершил, Казанова, побуждаемый уязвленным самолюбием, написал куртизанке письмо, в котором в изысканных, но достаточно жестких выражениях потребовал вернуть ему расписки вместе с забытым им портфелем. Вместо ответа к нему прибыл Гудар и заявил, что Шарпийон готова вручить ему векселя — в том случае, если он лично явится к ней и попросит ее об этом. Понимая, что партия проиграна, Казанова, тем не менее, сделал еще один ход и написал ироничное послание матери коварной красавицы. Вечером по городской почте пришел ответ: матрона надменно сообщала, что знать не знает никаких расписок. Ежели он отдавал какие-то бумаги ее дочери, то пусть их с нее и спрашивает. Сама Шарпийон даже не сочла нужным ему ответить. Фиаско было полным. Оставалось только навсегда забыть коварную красотку и утешиться в чьих-нибудь милосердных объятиях.
     Тут кстати подвернулось приглашение на обед — в тот самый дом, где он в Лондоне повстречался с Шарпийон. Помня об этом, Казанова обстоятельно выспросил хозяина обо всех приглашенных, и, не обнаружив среди них никого, кто был бы ему неприятен, пообещал прийти. Однако посреди обеда в залу подобно легкокрылой бабочке впорхнула Шарпийон; увидев, что все сидят за столом, она бесцеремонно выразила желание присоединиться к трапезе и словно нарочно втиснулась между Казановой и его соседкой. К концу обеда венецианец сидел будто на раскаленных угольях, ибо Шарпийон то и дело — к месту и не к месту — обращалась к нему, всем своим видом изображая пылкую влюбленность. Он же, напротив, изо всех сил — насколько то позволяли приличия — старался не замечать ее. Когда же трапеза, наконец, завершилась, Казанова имел неосторожность пригласить всю компанию на загородную прогулку, уточнив, что восемь человек как раз разместятся в двух имеющихся у него экипажах. Шарпийон в число приглашенных, разумеется, не входила. Но коварную красотку это не смутило — она весело воскликнула, что будет девятой, а чтобы все смогли сесть, посадит хозяйскую дочь к себе на колени. Казанова побелел от гнева, но промолчал, сделав вид, что ничего не произошло.
     Во время поездки комедия продолжилась. Шарпийон усиленно разыгрывала безответную влюбленность в Казанову, а тот, багровея от злости, старался не замечать назойливой девицы. Глядя на эту парочку, веселая компания потихоньку хихикала. После обеда, когда все отправились осматривать обширный парк, Шарпийон, словно клещ, вцепилась в руку Казановы, и едва они отстали от остальных гуляющих, принялась упрекать его в холодности и жестокосердии. Она так его любит! А он обходится с ней так сурово! «А как же та ночь?» — не выдержав, раздраженно спросил Казанова, имея в виду злополучную ночь, когда он подарил ей расписки, но — в который раз! — не сумел достичь желаемого. Ах, она не виновата, просто она дала обет не отдаваться никому у себя дома. Зачем же тогда она позвала его? — накаляясь, продолжал допрашивать венецианец. Это не она, это маменька все устроила, сама же она хотела прийти к нему... От щебета Шарпийон у Казановы закружилась голова; с трудом взяв себя в руки, он потребовал ее вернуть ему расписки. «Они лежат у меня дома, приходите, и вы их получите», — ответила она. Растерявшись, Казанова молчал. Инициатива вновь перешла к Шарпийон. Она повлекла венецианца в лабиринт из кустов можжевельника и, выбрав уголок поуютнее, заставила улечься рядом с ней на мягкую траву. Уверяя его в своей любви, она принялась распалять его страсть, не давая ему ни встать, ни отвернуться. Сопротивлялся он недолго; увлекшись ее игрой, он начал отвечать на ласки, целовать ее и наконец, привлек ее к себе, намереваясь утолить проснувшуюся страсть. Внезапно его словно ледяной водой окатили: «Что это с вами? Я дарю свою любовь только друзьям, а вас я причислить к таковым никак не могу», — дерзко заявила Шарпийон, и, выскользнув из его объятий, вскочила, отряхнулась и с усмешкой направилась по тропинке к выходу. Не выдержав подобного оскорбления, Казанова налетел на нее, схватил за руки и, вытащив кинжал, приставил его к ее груди. «Коли вы сделаете мне больно, я с места не сдвинусь, и вам — когда воротитесь — придется объяснять, куда вы меня дели и что со мной сотворили», — насмешливо произнесла она. Увы, она была права; Казанова отступил, а Шарпийон как ни в чем не бывало пошла вперед, щебеча что-то о красотах местной природы. Стоило им выйти из лабиринта, как она вновь повисла на руке у Казановы и принялась разыгрывать нежную влюбленную. Тот угрюмо молчал и только время от времени скрипел зубами. Компания украдкой посмеивалась, решив, что «милые бранятся — только тешатся».
     Мысль вернуть долговые расписки и либо получить со старых мегер деньги, либо засудить их, не покидала Казанову. Первое, конечно, было предпочтительнее, ибо, изрядно поиздержавшись на подарки для Шарпийон, он влез в долги. Но в любом случае прежде следовало раздобыть расписки. И вот, вооружившись на всякий случай пистолетами, пригодными, по его мнению, для устрашения посещавших дом подозрительных личностей, он, дождавшись наступления темноты, отправился к Шарпийон. Возле дверей ее дома он наткнулся на неожиданное препятствие в лице молоденького парикмахера, являвшегося каждый четверг завивать волосы девицы в мелкие кудряшки. Решив подождать, пока парикмахер уйдет, он спрятался поодаль и стал наблюдать. Вскоре из дома вышел француз-сводник, любовник Шарпийоновой матери; это означало, что ужин завершен. Через некоторое время следом за французом отправилась и маменька. «Тем лучше, — подумал Казанова, — некому будет поднимать шум». Вспоминая про теток, он полагал, что те при виде пистолета упадут в обморок и пробудут в нем, пока он не покинет дом. Из нежелательных свидетелей оставался только парикмахер; но тот, похоже, уходить не собирался. Наконец терпение Казановы лопнуло, и он позвонил в дверь. Оттолкнув открывшую ему служанку, он ворвался в гостиную и увидел на кушетке сладкую парочку: Шарпийон дарила свою любовь смазливому куаферу. Подобно разъяренному быку, Казанова налетел на любовников и принялся колотить их тростью. Парикмахер оказался шустрее, ему почти ничего не досталось, зато Шарпийон приняла немало ударов, прежде чем, изловчившись, вскочила с кушетки и, распахнув дверь, выскочила на улицу. Догонять ее Казанова не стал. Едва она исчезла в темноте, как гнев его мгновенно прошел, и он, обеспокоенный, послал перепуганую служанку на поиски девицы. Когда появилась Шарпийонова мамаша, ни служанка, ни девица еще не вернулись. Быстро сообразив, что произошло, мегера стала громко причитать, призывая на голову Казановы громы и молнии, и тот почел за лучшее ретироваться.
     На следующий день к нему явилась служанка Шарпийон и заявила, что хозяйка ее при смерти и, быть может, не дотянет даже до вечера. Все обитатели дома рыдают горючими слезами и проклинают тот день, когда Шарпийон встретила Казанову. Служанка виртуозно исполнила отведенную ей роль; поверив каждому ее слову, венецианец разрыдался. Ему было жаль прибитую им Шарпийон, но еще больше жаль себя, ибо теперь английский суд наверняка приговорит его к смерти. Старая мегера найдет необходимых двух свидетелей, подаст жалобу, и он кончит дни свои на плахе. Преисполнившись сих горьких мыслей, он сложил в шкатулку остатки драгоценностей, сверху положил прощальное письмо, зарядил пистолет и, набив карманы редингота свинцом, в сумерках вышел на улицу и направился к Темзе, к Вестминстерскому мосту. Он решил стать возле перил и выстрелить себе в висок, дабы тело его упало в воду и тотчас пошло ко дну. Он не хотел, чтобы после смерти труп его попал в руки хирурга-анатома, как это нередко случалось с телами безвестных утопленников, а его телу грозила именно таковая участь, ведь у него в Англии не было ни родных, ни близких...
     Возле моста Казанова встретил одного из своих приятелей-англичан. Отрешенно-торжественный вид венецианца поразил приятеля, тот принялся тормошить его и уговаривать рассказать, что случилось. Не получив вразумительного ответа, приятель предложил ему пойти вместе с ним поужинать. Некоторое время Казанова сопротивлялся, но потом решил, что в последнем перед смертью ужине нет ничего дурного, и, приняв приглашение, отправился с ним в таверну. С наслаждением съев огромный полусырой бифштекс, Казанова попросил вина, и когда хмельные пары ударили обоим мужчинам в голову, венецианец поведал о своих злоключениях. Выслушав его, приятель посоветовал махнуть на все рукой и как следует повеселиться, а для начала пригласил к ним за столик двух жриц продажной любви. Но в тот вечер Казанова не сумел вкусить любовных радостей: Шарпийон лишила его былой силы. Распрощавшись с куртизанками, мужчины отправились на танцы в сад Ранелаг. Каково же было изумление Казановы, когда среди танцующих он увидел Шарпийон — бодрую, живую и здоровую! А он-то уже похоронил ее и оплакал! Тут он, наконец, с необычайной ясностью осознал, что Шарпийон и на этот раз обманула его, что она всегда его обманывала, и все ее кокетство и ее заигрывания имели единственную цель — вытянуть из него побольше денег. Быстро посчитав, он обнаружил, что лицемерие ее обошлось ему в две тысячи гиней. Бросившись к приятелю, он излил ему всю накопившуюся горечь и злость. Приятель посоветовал подать на мамашу и дочь в суд за вымогательство. Женщин арестовали, но те, в свою очередь, обвинили Казанову в насилии, и его посадили в тюрьму, откуда, правда, через несколько часов освободили под залог. В бессильной злости Казанова купил попугая, выучил его произносить фразу «Шарпийон — еще большая шлюха, чем ее мамаша» и поручил своему слуге несколько раз в день гулять с птицей по самым людным местам Лондона. Скоро над выдумкой Казановы смеялась вся английская столица, а Шарпийонова мамаша пригрозила снова подать на него в суд. К сожалению, попугая нельзя было осудить за оскорбление личности, ибо птица — существо безответное, а чтобы привлечь ее хозяина, нужны были два свидетеля, готовые подтвердить, что именно он научил птицу этой фразе, а не купил ее уже говорящей. Как писал Казанова, лжесвидетелей в Лондоне было хоть отбавляй, но всем им надо было платить, а этого ни Шарпийон, ни ее мать делать не любили.
     Соблазнитель тяжело переживал историю с Шарпийон. Бывало, женщины отказывали ему, но никто и никогда не издевался над ним столь жестоко и в столь изощренной форме. Шарпийон уязвила его самолюбие, поколебала его веру в свою неотразимость, уничтожила его морально, заставив поступиться всеми своими принципами, высмеяла его щедрость, подорвала его здоровье, коим он чрезвычайно дорожил и о котором постоянно и неустанно заботился, попрала его мужское достоинство, то приближая его к себе, то отталкивая, но ни разу не позволив добиться желаемого. По сути, она превратила его в в жалкое подобие Казановы, ибо когда тот, наконец, вырвался из ее паутины, в нем уже нельзя было узнать прежнего самоуверенного сердцееда. К счастью, увлечения Казановы никогда не были продолжительными, и здоровый эгоизм, взял свое. Рана, нанесенная Шарпийон, затянулась, однако яд от ее укуса успел проникнуть глубоко в душу Казановы, и Соблазнитель впервые задумался о том, не лучше ли, исцелившись от одной пагубной страсти, не бросаться в омут следующей, а остановиться и поразмыслить.

Казанова в Мадриде

     Но остановка для Мужчины, посвятившего всю свою жизнь погоне за удовольствиями, даруемыми Женщиной, непременно окажется гибельной, ибо она будет означать, что его время подходит к концу. Крылья его Фантазии устали, и уже не могут с прежней скоростью носить его из конца в конец изъезженной вдоль и поперек Европы. И оказавшись в теплом климате Испании, Казанова неожиданно ощутил холод неустроенности и одиночества.
     Ни в одной другой стране не сталкивался он с таким множеством предрассудков и с насквозь пропитанной ханжеством моралью, вызывавшей у него чувство протеста. Суеверные испанцы, лицемерно разыгрывающие святош перед чужестранцами и собственными инквизиторами, не понравились ему сразу. Верхом лицемерия он полагал обычай, согласно которому воздающие дань утехам Венеры прикрывали платками распятия и поворачивали лицом к стене картины с изображениями святых и сцен из Писания. К счастью, правило это соблюдали не все, иначе, по мысли Казановы, население Испании, не имея прироста, значительно сократилось бы. На страже нравственности испанцев, а еще более — путешествующих, стояла инквизиция. В первую же ночь, кою Авантюрист провел на испанской земле, он столкнулся с пристальным вниманием инквизиции к своей персоне. В гостинице, где он остановился, задвижка на двери была не в комнате, а снаружи. Потерпев раз-другой подобное неудобства, возмущенный венецианец решил устроить скандал, но хозяин погасил его в самом зародыше, объяснив, что здесь так принято, дабы святая инквизиция могла знать, чем по ночам занимаются чужестранцы в своих комнатах.
     Воздух Мадрида, легкий и прозрачный, был, по словам Казановы, исключительно вреден для иностранцев и подходил только для самих испанцев, худых и тщедушных, кои при малейшем ветерке начинали замерзать и кутаться в длинные плотные плащи. Мужчины, на его взгляд, были ограничены до крайности по причине изобилия предрассудков, женщины, напротив, манерами в основном отличались свободными, но и те и другие были подвержены пылким страстям, воспламенению коих весьма способствовала легкость воздуха. Мужчины не любили иноземцев, но какой-либо вразумительной причины тому не находили; нелюбовь эта была у них в крови, вкупе с презрением, с коим они взирали на каждого, кому не повезло родиться в Испании. Женщины сознавали несправедливость подобного отношения к путешественникам и охотно дарили им свою любовь — украдкой, ибо мужчины были чрезвычайно ревнивы (однако же сами изменяли, и нередко). Возможно, причина была в том, что в Испании среди мужчины безобразных гораздо больше, чем красавцев. Женщины же почти все красавицы — пылкие, страстные, обожающие дерзких и решительных кавалеров гораздо больше, нежели робких воздыхателей. Они в совершенстве владели языком взглядов, и тот, кто его понимал, мог быть уверенным в успехе; но тот, кто не понимал обращенного к нему взора, на успех мог не рассчитывать. Желая пообедать вдвоем с возлюбленной, следовало смириться с тем, что слуга, прислуживавший за столом, не выйдет из комнаты ни на секунду, дабы хозяин был уверен, что гости его только едят и пьют, и ничего более. Тем не менее все ухитрялись обходить запреты, жриц продажной любви в Мадриде было хоть отбавляй, и разврат процветал.
     Среди увеселений испанской столицы числились театр, коррида и прекрасные куртизанки. Но более всего понравились Казанове публичные балы и танец фанданго, исполняемый несколькими парами под звуки гитары и ритмический перестук кастаньет. На каждом балу непременно наступало время для фанданго, и он с завистью смотрел на выстраивавшихся друг напротив друга танцоров и их танцовщиц. Движения сего танца были чувственными и возбуждающими, и он решил непременно научиться танцевать фанданго. И преуспел в сем искусстве — как благодаря умелому учителю, так и собственному старанию.
     Напротив гостиницы, где остановился Казанова, стоял дом. Улочка, разделявшая два здания, была столь узка, что из окон одного было прекрасно видно, что делается у соседей. Через несколько дней Казанова заметил, что каждое утро в окне дома напротив появляется очаровательная девушка, черноволосая, с алыми губками и огромными влажными глазами; некоторое время она смотрела на улицу, а потом исчезала, и весь день в доме не было заметно никаких признаков жизни. Казанова махал красавице рукой, улыбался, закатывал глаза, но она делала вид, что не замечает его призывов (он был уверен, что она именно «делает вид»). Однажды вечером, преисполнившись мыслями о загадочной красавице, венецианец вышел на улицу и принялся расхаживать напротив дома, где жила возбуждавшая его чувства девица. Неожиданно ставень на окне красавицы приотворился, показалась изящная белая рука, и к ногам венецианца упал ключ и записка. Ключ был от узкой потайной двери загадочного дома, а в записке говорилось, как эту дверь найти.
     Ровно в полночь Казанова проник в темный дом; трепещущая женская фигурка, плотно закутанная в плащ, взяла его за руку и осторожно повела по лестнице. Войдя в комнату, красавица сбросила плащ и приказала упавшему к ее ногам Казанове дать клятву в нерушимой любви. Целуя подол ее платья и одновременно пытаясь поймать тонкую прелестную ручку, венецианец поклялся. В подобных случаях он вообще был готов пообещать все, что угодно, лишь бы утолить свою страсть. Но когда глаза Соблазнителя постепенно привыкли к густому полумраку, девушка отдернула полог кровати, и он отчетливо увидел на смятых простынях полуобнаженный труп молодого человека. Любовный фарс обернулся драмой. Обнаружив измену, красавица убила своего юного возлюбленного и теперь хотела избавиться от трупа. Для этого ей и понадобился пылкий иностранец. Привыкший угождать женщинам, галантный кавалер завернул труп в ковер и, сгибаясь под его тяжестью, оттащил на берег реки и швырнул в воду. Взбудораженный, в предвкушении награды, он вернулся к неизвестной красавице — но, увы, ее уже и след простыл. Теплой, благоухающей ночью Великий Соблазнитель вновь остался один.
     Благодатный климат и заразительное благородное безделье ее жителей смягчили неприятности, обрушившиеся на голову Казановы в Испании. Мир, разделенный на Мужчин и Женщин, вновь обретал свои привычные контуры. В Барселоне Казанова встретит Нину Бергонци, коварную, опасную и прекрасную куртизанку, которая настолько вскружит ему голову, что он угодит в тюрьму, откуда его выпустят только с условием, что он немедленно покинет страну.
     Он вернется во Францию, страну, ставшую его второй родиной, где ярче, чем где-либо, засверкал его талант Мужчины, для которого жизнь без Женщины немыслима, равно как и немыслима совместная жизнь с одной лишь Женщиной — под одной крышей, с общими хлопотами и заботами. Промчавшийся словно метеорит по небосклону Истории, Великий Соблазнитель Казанова всегда будет напоминать нам о том, что в мире существуют Мужчины и Женщины, такие разные и одновременно такие похожие. И что без этих двух половинок никогда не смогло бы сложиться сообщество, именуемое Человечеством.