Виктор Кудрявцев родился в 1958 году в д. Капустино Смоленской области. Служил в Советской Армии, был художественным руководителем сельского Дома культуры. Живет в г. Рудне Смоленской области, последние 37 лет работает в редакции районной газеты «Руднянский голос». Руководит старейшим на Смоленщине литературным объединением «Современник». Автор книги стихотворений «Тварь беззащитная». Около 30 лет занимается составлением тематических и жанровых поэтических антологий, в том числе: «Невод» (русская поэтическая миниатюра), «Круговая чаша» (поэзия Серебряного века), «Белая лира» (поэзия Белого движения), «Дальние берега» (поэзия Русского Зарубежья), «Кипарисовый ларец» (поэзия Серебряного века), «1001 поэтесса Серебряного века», а также поэтической библиофильской серии «Серебряный пепел» в 30 томах. Печатался в журналах «Новый мир», «Арион», «Юность», антологии «Лучшие стихи 2013 года», альманахе «День Поэзии»... Награжден памятной медалью «100-летие А. Т. Твардовского». Лауреат литературных премий им. М. В. Исаковского и им. А. Т. Твардовского. Лауреат VII Международного поэтического конкурса «45-й калибр» имени Георгия Яропольского (2019).Член Союза российских писателей и Союза журналистов России.

ВИКТОР  КУДРЯВЦЕВ

ВСЕ МЫ ТОЛЬКО ДЕТИ

Родина

На всем пути – погосты и погосты,
Печные трубы, ветер да бурьян...
Из памяти не выбросить так просто
Угрюмых лиц затурканных крестьян,
Что вдоль дорог, собрав остатки силы,
Копают бульбу в тощее рядно,
Как будто роют братские могилы,
Чтоб лечь самим на глинистое дно.


* * *

Опять Победа. Но без мамы,
Ее кургузого плаща,
Косынки, вянущих тюльпанов...
(«Умаялась, пока дошла!»)

Опять нестройный залп салюта.
Шульженко. Витька с Моховой.
И бесконечная минута
Над непокрытой головой.

...Мерцают на могилах свечи:
Андрей, Настёна, дед Иван...

И расправляет мертвым плечи,
Как в 41-м, Левитан.


* * *

Якушкино. Минькина гора.
Гладкино и Шестаково поле.

Детства беззаботная пора.
Жаркая лапта на косогоре.
Песни баб тягучие, как мед,
Аромат антоновки и мяты,
Ласточек неудержимый лёт
Над стрехою материнской хаты.
Теплая полуденная пыль
Разомлевших безымянных улиц,
Дяди Коли стоптанный костыль –
Пьяная гроза соседских куриц.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Было. Сплыло. Ни людей, ни хат.
Время образцовой обезлички.
Горькою усмешкою звучат
На руинах свежие таблички:

Школьная, Садовая, Труда,
Зерновая, Выгонная, Счастья...

Кланяется в пояс лебеда,
Следом иван-чай кивает – здрасьте!..
У плетня – консилиум старух:
«Всё ль разворовали, оглоеды?»

...Накрывает легкий смертный пух,
Как простынкой, улицу Победы.


* * *

Прячу в детскую курточку мерзкую дрожь
У распоротой лезвием братской могилы.
Что там в месиве липком, не сразу поймешь.
Тракторист побелел. Следом баба завыла.

В горле бился затравленной мышью комок,
Словно Соня из гетто, просился наружу.
Я хотел сделать шаг из толпы, и не мог,
Опустившись безжизненной торбою в лужу.

Конопатый пацан отразился в воде,
Потянувшись ладонью, отпрянул с опаской.
Губы молча кричали: «Мы живы? Мы где?» –
Почерневшие, глиной забитые вязкой...


* * *

«Без меня вам трудно будет, детки», –
Повторяла перед смертью мама.
...Уходил во двор, стыдясь соседки, –
Сколько можно, – как с ребенком, прямо!
Обойдусь без причитаний длинных
(Позади, считай, полжизни с гаком).

...Липла к сапогам слепая глина.
Выла за бугром, в селе, собака.

Прожит день, пустой и неуютный,
Мается вдовцом холодный вечер.
Мать встает из гроба на минутку:
Мальчику накинуть плед на плечи.


* * *

Ведь это ты, скажи мне, мама,
Приходишь каждый раз к шести?
И все зовешь меня упрямо:
«Сыночек, Витенька! Впусти!..»

А мне – не вымолвить ни звука.
(На мокром скошенном лугу
Стою, схватив тебя за руку,
И все проснуться не могу.)

Ну вот опять: «Сыночек, Витя!..»
А мне и губ не разлепить, –
В удавке пуповинной нити
Решаю: «быть или не быть?» –
Ни там ни здесь, а где-то между
Судьбы, зажатой в кулаке...

И голос, потеряв надежду,
В рассветном тает далеке.



* * *

Меня хранили женщины и ливни,
Пройдя, не оставлявшие имен.
В. Еременко

Лежу и думаю о разном,
Хотя, наверно, об одном:
Смогу ли быть таким же праздным,
Когда предстану пред Судом,
Когда язык присохнет к глотке
И станет липкою спина?

Ведь будет разговор коротким
Пред тем, как получить сполна
За лень, за стыд, за любострастье,
Сомнений тяжкие грехи...

Ну что ж, – мы все в Господней власти.

Но я зато писал стихи
И проживал чужие жизни,
Всю боль беспамятных времен,
Молясь в поруганной отчизне
За не оставивших имен.


* * *

Как-то все бледнее, глуше,
Приземленней, чем вчера:
Оцинкованные души,
Ледяные вечера.

Как-то все до боли плоско,
До обидного смешно:
Лица мятые из воска,
Слов замусленных пшено.

Как-то все...
Оставь, – пустое.
Лучше оглянись, замри:
Небом звездного покроя
Снова бредят пустыри.

Купы белые сирени
С пенной влагою оплечь.
Близнецов сиамских тени.
Пальцев трепетная речь.

Это было и с тобою.
Нет? Так что же ты, – держи
Миг, отпущенный судьбою
У неласковой межи.

Полюби хотя бы морок,
Дымку, облачко, шаги,
Виноватый платья шорох,
Имя с привкусом пурги.


* * *

Ночь без тепла. Весна без снега.
На небе – половодье звезд, –
Как в зябком поиске ночлега
Слепое шевеленье гнезд.

Древнее кораблей Гомера
Вся их бесчисленная рать.
Но что мне Вега иль Венера,
Коль и во сне их не обнять.

Смотрю на палевую точку:
Костер в ночи? Или луна
Льняную девичью сорочку
Полощет в проруби окна?


* * *

Импровизированный рынок.
Старухи. Мухи. Требуха.
От снедью пухнущих корзинок –
Густые запахи греха.

Сожженное закатом небо.
В углу – знакомый силуэт.
Несет ломоть ржаного хлеба
К губам, как в юности кларнет.

Узнала или не узнала?
«Мужчина, ливерку берем?!»
Как в этой... той осталось мало,
А все же бьется в горле ком.

Стою. Гляжу на руки в саже:
След от кольца, в морщинах – грязь
(Я, помню, целовал их даже).

И у нее не удалась...


* * *

Надеялись – всё впереди,
Затем искали на погосте
Местечко, чтоб нагрянуть в гости.
Вдох-выдох – и конец пути...

Я бестолково жил, как все,
Года транжирил, как минуты,
Российским бытом стебанутый,
Шустрил как белка в колесе...

В ночи кричали поезда,
А над шестою частью суши
Все безнадежнее, все глуше
Мерцала поздняя звезда...

Манящей бездны на краю
Помедлимте еще немного:
Пусть в Ад приводят все дороги,
Но с пересадкою в Раю.


* * *

А вечно только зло.
Ну, может быть, разлука.

Опять белым-бело.
На кладбище – ни звука.
На кладбище – покой
(С картины Левитана).
И хлебушек ржаной
Над полыньей стакана.


* * *

...уходит... уходит... уходит... уходит...
А ты еще крепок и голоден вроде.
Хоть чаще и чаще во взгляде пустом
Сквозит безнадега: «а что же потом?»
Потом – вдоль обочин машин вереница.
Случайных зевак любопытные лица.
Ехидное женское «тот еще плут!»
Воро́н над ракитами пышный салют.
Ухабы раскисшие. Тихий пригорок.
Нетрезвых лопат разговор минут сорок.
И всё... Как и не было вовсе мужчины.
Лишь крест деревянный (другой – не по чину),
Да поле. Да звезды над глиною свежей.
Последняя пристань иных побережий...


* * *

Те старики, которых стариками
Считали мы в начальных классах школы,
Все умерли давно. Мы стали старше
Их, сорока-пятидесятилетних,
Но стариками не зовем себя,
И обижаемся, и долго молча плачем,
Уткнув худой небритый подбородок
В отцовский китель, мамин плащ немодный,
Висящие на пыльном чердаке.

Ну что тут скажешь, – все мы только дети,
Играющие на краю обрыва,
Манящего прохладою речною,
Покоем, и вечерним тихим светом
Под пологом родительских небес,
И тайной, бесконечной жуткой тайной,
В присутствии которой стынут руки,
Немеют губы и мрачится разум...

Возьми скорей нас на руки, Господь!


* * *

Мокрые ветви скребутся в окошко.
Мокрые ветви, о чем ваша речь?
Я еще жив, подождите немножко,
Не рассыпайте по стеклам картечь
Капель упругих продрогшего сада
(Вишни в листве, как под душем соски).

Мне напоследок немногое надо:
Не прозевать бы посадку до Ада,
Не удавиться б, случайно, с тоски.

Толку ль, что цену в конечные сроки
Знаешь всему: и строке, и рублю…
Ведь не понять в муравьиной мороке, –
Мир уходящий, прекрасный, жестокий, –
Я проклинаю иль нежно люблю.


* * *

Четвертый раз проходит
Под окнами старик:
Сутулый. Трезвый, вроде.
Индюшечий кадык.

Обветренные скулы.
Сухой пергамент щек.
Что я привстал со стула,
Ему и невдомек.

Он шаркает ногами,
Он загребает снег.
Не усидел в бедламе?
Иль потерял ночлег?

С какой-то тихой думой
Скрываясь за углом,
Старик молчит угрюмо,
Ему общаться влом.

...Снежинок бойких улей.
Вечерних улиц медь.
А мне уже на стуле,
Боюсь, не усидеть.

Появится ль? во сколько?
Старик из-за угла.
(Не раздавить бы только
Холодного стекла.)

...И, шаркая сторожко,
Торя свою межу,
Под темное окошко
Опять я выхожу.


* * *

Свечой грошовой догорает Русь,
Куда ни взглянешь, – всюду пепелище.
По пустырям огонь голодный рыщет,
Стращая смердов: «Скоро я вернусь,

Вернусь войной, разором, мятежом,
Весенним палом, Костромой гулящей
И беспощадным красным петухом,
Что только притворился мирно спящим...»


* * *

Снова ночь. Ни конца ни краю.
За окном не видать ни зги.
На кого я вас оставляю,
Неотпущенные грехи,
Жестяные мятые трубы,
И кумач, посреди двора,
В предрассветном ознобе губы,
Голубое лекало бедра,
Соловьи, гудки, лепетанье
Полусонных березовых рощ,
И последнее, с Ларой, свиданье,
И нездешний, стеною, дождь...

Снова ночь. Ни конца ни краю.
(Подскажи, Господь, помоги!)
На кого я вас оставляю,
Ненаписанные стихи...