Наш Конкурс

Татьяна Колмакова по образованию экономист-математик. Очерки и рассказы публиковались в "Учительской газете", а также в газетах "Заполярный вестник" и "Архангельск". Живет и работает в Москве.

ТАТЬЯНА КОЛМАКОВА

Уходя — уходи

     — Это ты? Как ты меня нашел? Ты в Москве? Прямо не верится… Сережа? Ты надолго?
     Глаза Наташи наполнялись слезами. Она не слышала его голоса четыре года. И сейчас она его не слышала. В ушах стоял гул, как в самолете, когда он набирает высоту. В висках стучало. Она не слышала и своего голоса. Слизывая с губ слезы, хлюпая носом, она только повторяла: «Это ты? Как же это? Тебя не было так долго!» Одной рукой она держала трубку телефона, другой нарезала ножницами тонкие полоски бумаги из листа, лежащего на столе. Наполовину превратив его в лапшу, спохватилась, резко отбросила ножницы и прислушалась к тому, что он говорит.
     — …не звонил, потому что был очень занят. Работал. Так сложились обстоятельства. Но я очень скучал по тебе.
     — Как твоя семья? Жена, сын.
     — Я все уладил, оформил развод. Она с сыном осталась жить в Канаде. А я вернулся, не могу без тебя. Хочу тебя видеть.
     — Я, я…не готова, я так не могу, тебя так долго не было. Я должна подумать. Не могу так сразу.
     — Давай вечерком встретимся. Запиши мой мобильный, — уверенным голосом сказал Сергей.
     Наташа записывала цифры, сомневаясь, решится ли она набрать их когда-нибудь. Они проговорили еще. Она что-то рассказывала о себе, о новой работе. Об общих знакомых. Умолчала только о том, что первые полгода после его отъезда ждала, когда он ее позовет, вызовет к себе, как обещал. Пыталась напомнить о себе через общих знакомых. Как обрадовалась, когда он однажды позвонил, но услышала только довольно резкие слова, что она, де, нетерпелива, что он занимается делами, и когда придет время, он ее вызовет. А затем была тишина на четыре года. Она умолчала о том, что больше года Аня, ее сестра, дежурила около нее, вытаскивала из жестокой депрессии, пыталась отвлечь от дурных мыслей. Тогда почти каждый день мучили головные боли. В душе было пусто.
     Как-то в субботу она поехала с Аней на Крымскую набережную, к художникам. Они бродили по рядам, взгляд скользил по холстам: пейзажи, натюрморты, портреты... И тут она увидела мальчика. Ему было лет десять. На голове панама с узкими полями, опущенными вниз, на носу очки. Белая рубашка, галстук-бабочка, темная жилетка. На руках он держал щенка с мордочкой мопса. В портрете было столько жизни, радости, детской безмятежности!.. Она остановилась и долго разглядывала картину. Подошел молодой парень, продавец.
     — Вам нравится? Будете брать — уступлю.
     Она рассмеялась.
     — А если не буду — не уступите?
     Парень не понял.
     — Сброшу долларов пятьдесят.
     — Так сколько стоит?
     — Двести пятьдесят.
     — Значит, отдаете за двести?
     Она, не торгуясь, достала деньги.
     Дома Наташа поставила картину на комод, села на диван напротив. Она смотрела на картину. В душе было светло и спокойно. Тяжесть от ощущения того, что тебя предали, ушла.
     На работу она надела свой лучший костюм, кокетливую белую блузку. Макияж делала с удовольствием, соскучившись по уходу за собой, ведь она забыла про косметику с того злополучного звонка с отповедью и упреками. Было такое чувство, что начинается другая жизнь.
     Она сменила работу, там никто не знал о ее прошлом. И перестала ловить на себе сочувствующие взгляды, мол, бедненькая, ее бросили. И в этой новой жизни не было места грустным воспоминаниям, не было места ему, Сергею. Все пошло хорошо. Появились поклонники, но Наташа пока никого не допускала в свой мир. Ей с картиной-мальчиком было спокойно.
     …И вот его звонок: «Я вернулся». Она не хочет возвращаться к той жизни, не может его простить. День, когда он позвонил, прошел в сомнениях: позвонить, не позвонить? Она не позвонила. И он не звонил. Так прошло еще два дня. «Хорошо, что он не позвонил», — говорила она себе, но где-то глубоко, в самом дальнем уголке души она ждала его звонка, она хотела видеть его, она жаждала опять окунуться в безрассудный круговорот любви и страсти.
     Сергей позвонил в пятницу, на четвертый день. И Наташа сдалась — цветы, подарки, ресторан. Она вошла в этот праздник, купалась в его нежности, внимании и предупредительности.
     Она светилась счастьем, и сослуживцы останавливали на ней взгляд:
     — Наташа, вы сегодня такая красивая, какая-то особенная.
     — Весна, кончилась зимняя спячка, — отшучивалась она.
     Через неделю она переехала к нему. Он снимал квартиру, небольшую, но уютную, в тихом районе Юго-Запада.
     — Через год сдадут дом, где я квартиру купил, и мы с тобой заживем в своем гнездышке. Вот, машину даже продал, все вложил в квартиру.
     Они подъезжали к дому, где была и их будущая квартира, любовались, считали этажи, оценивали примерные сроки сдачи.
     И она дала ему свою новую «Хонду», он отвозил ее на работу и встречал, а днем разъезжал на автомобиле по своим делам.
     — Я взял кредит для покупки квартиры, гашу его ежемесячно, да еще проценты. На съемную квартиру не хватает.
     И она стала оплачивать квартиру, где они жили. Она шла на эти расходы легко: ведь у них семья, а в семье все общее, и они скоро будут жить в СВОЕЙ квартире. Она с удовольствием ходила в магазины и присматривала СВОЮ стиральную машину, СВОЮ плиту, даже краешком глаза поглядывала на детские кроватки, но… нет, это еще не скоро, надо устроиться, и тогда…
     Как-то в начале лета Сергей, как всегда, встречал ее с работы.
     — Завтра друг прилетает из Канады, партнер по моим бизнесовым делам. Я его встречу и привезу к нам. Надо его хорошо встретить, — объявил Сергей, как только они сели в машину.
     — Очень хорошо, а то мы последнее время никого не приглашаем и сами в гости не ходим.
     — Он поживет у нас недельку. Мы плотно с ним поработаем. А сейчас заедем в супермаркет, купим все к столу.
     Наташа тщательно выбирала продукты, мысленно составляя меню: «Так, мясо по-французски, жульен, да, еще рыбка…» Она не умела готовить изыски, но кое-чему ее научила бабушка, она вспоминала ее наставления и подбирала продукты.
     Дома она сразу взялась за уборку, Сергей ей активно помогал, и от этого ей было тепло и уютно.
     Гость прилетел вечером. К его приезду стол был накрыт, в доме аппетитно пахло пирогами.
     После обычной церемонии знакомства: — «Наташа». — «Григорий», — наконец вошли в комнату, где был накрыт стол.
     — Как красиво! Люблю домашнюю стряпню. Соскучился по пирогам. А в Канаде не пекут, готовят торты, да и те из взбитых сливок, фигуру берегут и от холестерина бегают.
     — К столу, к столу. Наташа старалась, так что все попробуем, — Сергей подмигнул ей.
     За столом шутили, смеялись. Друзья вспоминали годы учебы, оказывается, они вместе учились. А в конце 80-х ушли в «свободное плавание» — кооперативы, товарищества, коммерция. Григорий, накопив кое-какой капитал, первым уехал в Канаду. Сергей остался работать в России, но через несколько лет тоже выехал за границу. Это и было тогда, четыре года назад.
     Наташа за целый день хлопот устала, у нее слипались глаза.
     — Наташка, иди отдохни. А мы еще поболтаем. Пойдем, я тебя провожу.
     Сергей нежно уложил ее в постель, нежно поцеловал и пообещал вскоре к ней прийти.
     Она мгновенно провалилась в сон, как только голова коснулась подушки.
     Разбудил ее довольно резкий голос Григория:
     — Как ты можешь? Ты же морочишь голову этой девчонке. Как ты ей все объяснишь? Будешь опять врать? Живешь на ее деньги, ездишь на ее машине.
     — Ты же знаешь, в какую историю я влип. С долгами расплачиваюсь, да еще кредит на квартиру в Канаде. А долги-то из-за той самой сделки, помнишь? Ты отказался, а я рискнул. Черт меня дернул поверить этому прохвосту, а он обул меня как мальчишку. Да и сюда я бежал из-за долгов, достали все. А квартиру не могу продать, там же жена с сыном живут. Поднакоплю здесь, начну расплачиваться с долгами и вернусь. Еще, может быть, годик-полтора. Здесь море непаханое, нишу можно найти. Предложения есть, я их прорабатываю.
     — Смотри, опять влипнешь, да и криминала тут полно, кинут опять, это тебе не Канада. Выбирай, с кем работать. Пробивай фирмы у наших ребят, и с мелкотой не работай, а то нарвешься на однодневки.
     — Да знаю я все. А за Наташку ты не переживай. Ей хорошо со мной. Как-нибудь все утрясется.
     — Ох, авантюрный ты человек. Ведь любит она тебя, а ты, говнюк, ей лапшу на уши вешаешь. А Алиса тебе подарочки шлет из Канады. Потом достану. Там и письмо от Мишки. Ждут они тебя. А ты, урод, тут развлекаешься…
     Наташа больше не хотела слушать. Босая, в ночной рубашке, она стояла у двери, и в голове стучало: «Год-полтора — и на помойку. Год-полтора…» Накатывала головная боль, слез не было, но в горле стоял ком. «Как подло, гадко! Опять поверила! Бежать, бежать из этого дома. Как последняя дура, поверила, простила. Предательство какое! Да и сестра хороша: — он тебя любит, он к тебе вернулся, прости его. Да причем здесь сестра? А своя голова на плечах? Ох, дура, дура!»
     Тут она услышала звук передвигаемых стульев, шаги. Она быстро юркнула в постель. «Не хочу объяснений. Уйду, когда Сергей заснет».
     Она притворилась спящей. Сергей рухнул на кровать тяжелым мешком, захрапел. Она посмотрела на него, на приоткрытый рот, в котором что-то клокотало, бурлило, сипело. Стало противно, как будто дотронулась до чего-то мерзкого и скользкого. Она выскользнула из-под одеяла, быстро оделась и вышла из комнаты. Не зажигая света в прихожей, нащупала в куртке Сергея документы и ключи от машины. Хотелось пить, и она заскочила на кухню. Григорий стоял лицом к окну и смотрел на едва забрезжившие лучи солнца.
     — Ой, я думала, вы спите… Поздно уже, вернее, рано.
     — А вы, Наташа, почему не спите? Собрались куда-нибудь? — оглядывая ее экипировку, спросил Григорий.
     — Голова что-то разболелась, пойду пройдусь, свежим воздухом подышу.
     Григорий промолчал, только понимающе кивнул.
     Она налила воды, отпила несколько глотков и тщательно вымыла за собой чашку.
     — Я провожу вас, — тихо сказал Григорий.
     В прихожей она достала из сумки ключи от этой квартиры, бросила их на тумбочку.
     — За вещами сестра заедет. До свидания, Григорий. Привет можете не передавать, — и она кивнула в сторону комнаты, где спал Сергей.
     — Счастливо, Наташа.
     Он, конечно, догадался. И хорошо, не надо ничего объяснять.
     Она медленно ехала по безлюдной Москве. Москва была чистая, умытая. Розовые круги света на влажном асфальте. И тут она вспомнила о мальчике, которого долго не видела. Она заторопилась, поехала быстрее.
     Через полчаса она была дома. Долго стояла под душем, как будто смывая с себя налипшую грязь. Потом села на диван, посмотрела на мальчика и сказала:
     — Вот я и вернулась. Больше от тебя никуда не уйду.
 

Красота чернобровая

     Эта история произошла в те времена, когда в дальних гарнизонах офицеры надолго уезжали на учения, а их жены по очереди мыли полы в офицерских клубах и магазинах. С работой для женщин в воинских частях всегда было трудновато, устраивались хорошо только учителя да медработники, и то если поблизости имелся большой госпиталь или поликлиника. Жены старшин, а как правило, это были девчонки в лучшем случае с семилеткой — специальности никакой — сидели дома, варили борщи, воспитывали детей и сплетничали с соседками о том, что завезли в военторг, какая нынче погода, скоро ли вернутся мужья с учений да когда подойдет очередь мыть полы в клубе. Видимо, по причине слабой занятости женского населения в воинских частях и создавались так называемые женсоветы. Они следили за бытовыми условиями проживания военных семей, успеваемостью в школе подрастающего поколения и даже устанавливали очередь на возможность прибраться в клубе или магазине.
     Гарнизон располагался в небольшом таежном поселке, в Сибири. Вокруг дремучий лес, вековые кедры. Безымянная речка, неглубокая и очень быстрая, огибала поселок. Вода в ней была студеная, но рыба кой-какая водилась, и летом ребятня забавлялась с удочками, добывая прокорм домашним любимцам. А женщины, перейдя через деревянный подвесной мост, не заходя далеко в лес, на опушке, собирали грибы и ягоды. Прямо райская идиллия, тишь да гладь да божья благодать!
     И жила в гарнизоне семья одного старшины. Сам он был с Украины, из Сумской области. Статный, красивый, с зычным командным голосом. И жена его, Ксюша, была из тех же краев. Так и светилась красотой чернобровых и пышногрудых казачек. Народили они троих сыновей, старшему — пять, а малому — год. Они всегда крутились у мамкиной юбки. Из-за домашних забот Ксюша редко сидела с соседками на скамейке — то стирала, то обед готовила, то в доме прибирала. А дома в военном городке топились дровами. Да и готовили щи-борщи в печи. Привезти, нарубить дрова — в этом всегда помогали солдаты. И делали это с удовольствием, ведь сердобольные офицерские жены то накормят, то сунут пачку сигарет, то сладким угостят. И Ксюше помогали молодые солдатики печь натопить.
     И вот стали замечать активистки местной женской общественности, что зачастил к Ксюше один рядовой, больно часто дрова возит, скоро весь двор поленницей выложит. Муж, значит, на учениях, а Ксюша тут солдата привечает. Посудачили активистки между собой, поохали, поцокали, глядь — уж другой солдат дрова возит. Через два дня — третий. Передают, значит, они Ксюшу, как эстафетную палочку. Заурчал, зашептал гарнизон. Нет, это безобразие надо остановить. Не было у них в гарнизоне подобных семейных скандалов.
     И вызвали Ксюшу на заседание женсовета. Вопрос повестки дня один: «Недостойное поведение Ксении Безбородько».
     Ксюша пришла нарядная, красивая, в батистовой кофточке, расшитой шелковыми цветными нитками, в юбке, украшенной атласными лентами. Волосы уложены короной — ну, первая красавица в гарнизоне.
     Села она на стул напротив всех членов женского совета, тихая, спокойная.
     — Ксения, — заговорила председатель женсовета, жена командира части, подполковница, лет сорока, сухопарая и бледная, с собранными в пучок седеющими волосами, — не будем ходить вокруг да около, — говорила, как кесарем мясо рубила, — скажем прямо. Как же ты можешь так поступать? Ведь у тебя такой прекрасный муж, любит тебя. А ты без него творишь всякие безобразия, Надо это прекращать. Мы, конечно, ему не скажем про твоих солдат. Но тебе должно быть стыдно.
     Нос подполковницы, расширяющийся книзу, дергался к губе, когда она произносила все эти слова, как будто готов был клевать любого, кто не соответствовал нормам морали его хозяйки.
     Жена майора, заместителя начальника гарнизона, взвалившая на себя должность заместителя председателя женсовета, уверенно кивала кудлатой головой в знак согласия с подполковницей. Ее кудри, имеющие природу химической завивки, наполовину обесцвеченные, у корней имели тот цвет, который в народе называют серо-буро-малиновым. Во время движения головой колыхалась светлая часть волос, и Ксюше казалось, что если дунуть, то с головы майорши, как с одуванчика, разлетятся в разные стороны белые кудри. И останется она с тифозным ершиком темных волос…
     — Да, Ксения, это не шутки. Ради семьи, ради детей ты должна прекратить это безобразие. Я не нахожу слов, как назвать твое поведение.
     Ксюша задумчиво перевела взгляд с волос майорши на стол, покрытый зеленой скатертью, за которым сидели члены женсовета, опустила голову, и затеребила руками украшенный мережкой белый платок.
     — Ксения, ты меня слышишь? У тебя же трое детей, — продолжала стоящая на страже морали и нравственности подполковница, — я не проговорюсь, члены совета будут молчать, а вдруг кто-то найдется, да и выложит твоему мужу всю правду? Что тогда? Побьет — хорошо, а вдруг покалечит или, того хуже, убьет. Дети сиротами останутся.
     У Ксюши полились слезы, они текли по пухлым щекам, по губам, попадали на подбородок и капали на нарядную кофту, оставляя темные мокрые пятна. Ксюша не всхлипывала, плакала молча, слизывая слезы с губ. Детей было жалко.
     Члены женсовета в голос стали ее уговаривать:
     — Ксюш, да зачем тебе они, эти солдаты? Вон у тебя какой красавец муж, и детки у тебя замечательные. Да оставь ты этих солдат.
     Ксюша подняла заплаканные глаза, удивленно посмотрела на женщин, сидящих напротив, таких правильных, таких строгих, и сказала:
     — Да як же ш я могу?.. Хлопцы ж просят!
 

Бабушкин чугунок

     Иришке было чуть тревожно, как перед экзаменом. В груди то холодело, то подступала жара. Как ее встретят родные Павла? Понравится ли она его родителям, брату? Мама, по рассказам Павла, была очень строгой. Она преподавала в школе русский и литературу, была членом попечительского совета школы. Отец работал на Красноярской ГЭС сменным инженером. Паша говорил о нем как о неудачнике, чуть пренебрежительно. Отличный инженер-энергетик, так и не поднялся выше по карьерной лестнице. И самостоятельного дела организовать не смог, говорил, мол, нельзя растаскивать Родину, надо всем сплотиться и отстоять государственную собственность. И с годами отец Павла стал брюзжать, критиковать всех и вся. И занятия Павла не одобрял: какая реклама? Она и так всех достала по телевизору. Зарабатывать деньги на нервах народа? А рекламируют что? Да народ разве в состоянии купить себе эти иномарки? Только «Орбит» с крылышками…

     Весь перелет к родным местам Павла Иришка смотрела в иллюминатор. Они вылетели в ночь, и до Урала она наблюдала огни больших городов и тонкие линии светящихся дорог. Чем дальше на восток, тем больше было темных пятен — леса расширяли свое пространство. Но вот забрезжил восход, светлеть стало все быстрее, часовые пояса преодолевались со скоростью движения самолета и скоростью вращения матушки-планеты. Серые краски земной панорамы переходили в зеленые и голубые цвета, небо розовело, перемежаясь белыми облаками. Иришка повернулась к Павлу, желая разделить с ним восторг, но Павел спал, и она не решилась его будить.
     Самолет пошел на снижение. На табло высветилась надпись: «Пристегните ремни». Пассажиры оживились, стали поднимать спинки кресел, и вот теперь Иришка погладила Павла по руке и тихо прошептала ему на ухо:
     — Пашенька, просыпайся, пора. Уже подлетаем.
     Павел приоткрыл глаза, чмокнул Иришку в нос.
     — Ох, как хорошо! Утро уже, и ты рядом.

     В аэропорту их встретил Дмитрий, брат Павла. Он был старше Павла года на четыре, имел жену и сына-первоклассника. У него была старенькая, красного цвета, «Тойота» с правым рулем. В салоне было полно всяких висячих и лежачих игрушек, «бардачок» обклеен яркими картинками. Набалдашник ручки для переключения передач был сделан из разноцветной наборной пластмассы. Приторно пахло яблочной эссенцией. Да, это было не просто средство передвижения, а гордость семьи, СОБСТВЕННОСТЬ, за которой ухаживают, любят, холят, лелеют.
     Дмитрий чуть скользнул взглядом по Иришке — сверху вниз, задержался на топике, чуть открывающем голое тело, цыкнул зубом и поздоровался:
     — Ну, Павло, привет. А тебя Ирина, кажется, зовут?
     — Кажется, Ирина. А вас?
     — Дима, Дима это, брат мой, — Павел обнял брата. — Открой багажник. Иришка, садись. Поехали, — Павел говорил торопливо, как будто хотел словами стереть первоначальную неловкость и напряжение, возникшие при знакомстве.
     Ехать им надо было через весь город, а затем по мосту через Енисей на левый его берег, в городок энергетиков.
     Иришка сидела позади Павла и с любопытством рассматривала пейзаж, проплывающий в окне автомобиля: сосны, кедры, скалы. Солнце стояло высоко, наступал зной. Ее стало укачивать. Пять минут она боролась со сном, а затем сдалась.
     Очнулась Иришка от громкого возгласа Дмитрия:
     — А твоя-то всю дорогу проспала. Что, поспать любит? Буди, приехали.
     Иришка открыла глаза. Что-то недружелюбное было в словах Дмитрия. Она быстро вышла из машины. «Все хорошо, все будет хорошо» — уговаривала себя Иришка. Из подъезда двухэтажного дома, как она догадалась, выходили родители Павла и более пожилая пара — бабушка с дедушкой. Их опередил мальчишка лет семи, сын Дмитрия.
     — Здравствуйте, здравствуйте. Здравствуй, Павлуша, — произнесла мама Павла и подставила щеку для сыновнего приветствия, — ну, сынок, знакомь нас.
     — Ирина. Мои мама и папа: Нина Ильинична, Петр Фадеевич. А это мои дедушка и бабушка: Илья Сергеевич и Любовь Максимовна. А этот пацан мой племянник, Сашка. А невестка где? — обратился Павел к Дмитрию.
     — В квартире, на стол накрывает, — ответила Нина Ильинична.
     Достав дорожные сумки из багажника «Тойоты», процессия двинулась в дом. По скрипучей деревянной лестнице поднялись на второй этаж.
     Квартира была просторной, светлой. В одной из двух комнат был накрыт большой круглый стол. Ирину усадили к окну, рядом сели дедушка и бабушка. Павел оказался на другой стороне стола. Мама Павла села между Павлом и Дмитрием. Папа — между Дмитрием и бабушкой. А невестка Людмила села между дедушкой и Павлом. Иришка чувствовала себя не очень уютно. Надо было сесть рядом с Павлом, опереться на его плечо. Ну, да что уж теперь…
     Маленькие рюмочки были наполнены водкой, хотя на столе стояло вино.
     — Как говорится, с приездом, Павлик, и за знакомство, как говорится, — произнес Илья Сергеевич и, чуть наклонившись вперед и повернув голову, дедушка чокнулся с рюмкой Иришки, все еще стоящей на столе.
     Стекло приглушенно звякнуло, и сидящие за столом стали чокаться и дружно выпили. Иришка никогда не пила водку, но постеснялась об этом сказать. Она пыталась поймать взгляд Павла, но он о чем-то оживленно говорил с Дмитрием. Иришка выпила, опустила голову и быстро начала есть салат, чтобы заглушить этот отвратительный вкус.
     Сидящий рядом дедушка тут же попытался наполнить рюмку Иришки, но она успела накрыть ее рукой.
     — Нет-нет, я больше не буду. Мне лучше вина.
     Иришка обратила внимание, что невестка Людмила не произносила ни слова, да к ней никто и не обращался. Она часто вскакивала, меняла тарелки, бегала к плите, приносила горячее. И все это она проделывала молча.
     Зато Иришка болтала без умолку. Вино сняло напряжение, Иришка расслабилась, ей задавали вопросы, она с радостью отвечала.
     — Мама меня воспитывала одна… Нет, папы я не знала… С нами живет бабушка, Баба Тася… Плехановский, вечерний… Мама работает диспетчером в ЖЭКе… Я — в страховой компании, маркетологом… Изучение рынка услуг… В общем, где открыть магазин, по чем продать, — пояснила она дедушке, — да, с Павлом познакомились в его фирме, столкнулись по работе. Наверное, понравились друг другу... Да, сейчас снимаем квартиру. Но в будущем думаем купить хотя бы однокомнатную… Ой, готовить не умею совсем, пельмени, пицца… Конечно, стираю. Но Паша тоже все умеет стирать, гладить… Нет, не доверяет гладить брюки, — засмеялась она, — боится, что стрелки испорчу…
     Бабушка поджала губы — не понравилось, что Павлуша сам себе стирает и гладит. Но Иришка как будто этого не заметила, а скорее всего не обратила на это внимания.
     — Да, мама не возражала, когда я переехала к Павлу… Нет, мы не думали о детях, еще сами не устроились.
     Иришка, конечно, не сказала об аборте и слезах, которыми он сопровождался. Но Павел настоял: «Рано нам, Ирочка, детей заводить. Давай подождем: дел полно, дома своего нет, квартира чужая, мебель чужая… Давно у родителей не был, надо стариков навестить. Тебя с ними хочу познакомить, а как ты беременная полетишь? Нет, позже, Ириш, позже о детях думать будем»…

     …Договорились на завтра поехать в деревню к бабушке с дедушкой. У них свое большое хозяйство. Там москвичи и отдохнут с недельку.

     Ехали уже полдня. Пару раз останавливались на привал: «дан приказ ему — на Запад, ей — в другую сторону». Кончился асфальт, началась грунтовая дорога. В машине было пыльно и душно. Когда въехали в поселок, где жили старики, двигались медленно, боясь подавить гусей и уток. У Иришки сжалось сердце, она была городским жителем, они с мамой не имели даже дачи.
     Дом стариков оказался большой деревенской избой, с кучей пристроек, сарайчиков и амбаров. В палисаднике, выходящем на улицу, высились разноцветные кусты георгинов — красные, желтые, сиреневые. Цветы парили в воздухе в форме шаров, ромашек и полусфер. Ветерок раскачивал их, и казалось, сейчас раздастся хрустальный звон. Но гоготанье гусей и кряканье уток, гуляющих по дороге, заглушало этот тихий перезвон цветов. К заборчику палисадника примыкали уже отцветшие кусты сирени и черемухи. За домом и сарайчиками было большое поле, засеянное картошкой, которая цвела синими и белыми мелкими цветочками. Где-то хрюкал поросенок, в небольшом загоне важно вышагивали куры и утки. Но от этой патриархальности Иришке стало совсем не по себе.
     Зашли в дом. Бабушка кинулась разводить огонь. Готовили все в русской печи. Иришка присела на краешек стула. Она чувствовала себя неуютно и скованно. Павел с Дмитрием пошли во двор осматривать хозяйство.
     — Вам помочь, Любовь Максимовна? — спросила Иришка.
     — Да вот из погреба огурцы, капустку надо достать. Да уж пусть мужики это сделают, с непривычки убьешься еще. А дед уж нам зарубит курицу, тогда поможешь. Иди вот во двор, осмотрись.
     Иришка вышла во двор. В углу двора на большой колоде дед приготовился отрубать курице голову. Павел с Дмитрием, стоя метрах в трех, наблюдали. Когда топор отсек курице голову, Иришка вскрикнула, дед вздрогнул и отпустил руку, удерживающую птицу. И курица побежала, без головы, с истекающей из шеи кровью. Иришка забежала в дом. Она села на стул. Ноги и руки тряслись, губы беззвучно шептали: «Ужас! Ужас!»
     В дом зашли Павел и Дмитрий. В руках Павла была та самая безголовая тушка курицы.
     — Есть любишь, а смотреть, как забивают, не любишь? — как-то зло, садистски издеваясь над Иришкой, сказал Павел. Дмитрий смотрел на нее, усмехаясь и как бы радуясь ее испугу.
     — Да нет, я просто первый раз…
     «Почему Павел так зло говорит со мной?.. Знает же, что я никогда не была в деревне, — подумала Иришка, — А Дмитрий? Ведь еще там, в аэропорту взгляд его был недобр. Ох, мамочка, хочу домой! А ведь здесь надо пробыть еще неделю!»
     — Да отстаньте вы от девчонки. Вишь, как испугалась. Ира, иди погуляй, дочка. А вы, насмешники, возьмите таз и ощипывайте тушку.
     Иришка вышла во двор, пошла в палисадник. Она бродила между кустами георгинов и повторяла, как заклинание: «Все будет хорошо. Все будет хорошо». Она не заметила, как вышла из палисадника и пошла по дороге. Деревенские дома выстроились по одну сторону улицы. С противоположной стороны было огромное поле. Что на нем росло, она не могла определить, вблизи оно было желтым, а ближе к кромке леса — зелено-черным. От ветра как будто тень пробегала по полю, оставляя светлые и темные шелковые полосы.
     Она была уже далеко за деревней, когда на машине ее нагнал Дмитрий.
     — Ну, ты, подруга, даешь! Садись, поехали. Павел там с ума сходит. Тебя все потеряли.
     Иришка села в машину. Вдруг что-то повернулось в ее голове. А что это она так себя роняет? Да, она живет в Москве. Ну, не видела, как кур забивают. Ну, испугалась. А чем она хуже них? И впервые за всю поездку она резко отделила себя от Павла и его семьи.
     — Что это Павел обо мне забеспокоился? Без меня и сесть за стол не может? — с иронией и металлом в голосе спросила Иришка.
     Дмитрий удивленно посмотрел на нее и промолчал.
     Иришка вошла в дом, высоко подняв голову. Для себя она решила: раз уж приехала, буду отдыхать и наслаждаться природой. А отношения с родными Павла наладятся, она в этом уверена. Ведь не звери же они. И Павел пусть видит, что она имеет гордость и не позволит постоянно над собой подтрунивать.
     Она села за стол, поела отварной картошки, но к курице так и не притронулась.
     — Хочу спать, — твердо сказала Иришка Павлу, и сразу после ужина ушла в отведенную им комнату.
     Дни тянулись медленно. Один раз они выбрались вместе в лес. Разговор между ними не клеился. Больше Павел с ней не пошел. Оставался с дедом, помогал ему по хозяйству или валялся на траве, читал, загорал. Иришка одна ходила на речку, в ближний лесок, не забредая далеко.
     Наконец, настал день отъезда. Иришка с вечера упаковала вещи и с нетерпением ждала приезда Дмитрия. Скорее бы в Москву. Там все встанет на свои места. И будет все по-прежнему: Они с Павлом будут жить, как жили — хорошо и счастливо. Днем — работа, а вечером — ужин при свечах или кафешка с шашлыком. В выходные — встречи с друзьями, походы на выставки или к маме на пироги. Прилетят в Москву, заберет у мамы своего Тишку, большого серого кота, и жизнь с Павлом наладится.
     Она сидела в сенях, спасаясь от жары и прикрывшись пряной травой, развешенной на веревках для сушки.
     — Ты присмотрись, внучек, не люба она мне. Сначала вроде ничего показалась, а потом характер свой и проявила. Заносчива, упряма. Вон, Митя говорит, не уважает она тебя. Стирать заставляет. Не готовит. Что это за жена такая?
     Иришка замерла. Это говорила бабушка. Ах ты, старая, а меня все «Ирочка» да «Ирочка». А сама…
     Вон и дед говорит, не нравится она ему. Мать с отцом тоже ею недовольны. Говорит много, скромности нет. Не глянулась она никому.
     — Да хорошая она, и меня любит, да и я ее люблю. Здесь как-то все наперекосяк пошло. Умная она, веселая, — Павел говорил тихо, как будто оправдываясь. Иришке за него стало неловко: «Вяленько ты меня защищаешь, как тебе, бедному, сейчас тяжело! Не оценили твой выбор родные, не признали!»
     Услышав шум мотора, Иришка кинулась из сеней, как будто ей прижгли пятки.
     — Димон, привет! — вызывающе развязно поздоровалась она.
     — Привет, привет. А где наши?
     — В доме, Павел последние наставления от родных получает. Как жить, как быть. Присоединяйся, а я погуляю.
     Иришка бодрым шагом направилась вон со двора. Через полчаса она вернулась. «Ну, наверное, всё. Наставления окончены. Пора ехать», — решила она.
     В доме ее ждали. Бабушка со словами «Возьми, Ирочка, может, готовить приучишься» пыталась вручить черный чугунок Иришке.
     — Нет, нет. Что вы. Я не возьму. Да и готовить я в нем не буду. Зачем такой красоте у меня пропадать? Оставьте, еще будет кому подарить, — и Иришка отвела от себя бабушкины руки, державшие старинную утварь.
     Если бы не случайно услышанный разговор бабушки с Павлом, она непременно взяла бы этот чугунок, но сейчас в этом подарке Иришка усматривала лицемерие и неискренность.
     Иришка взяла свою дорожную сумку, сказала «до свидания» и без слез и прощальных поцелуев вышла из дома.

     За всю обратную дорогу они с Павлом не проронили ни слова. Уже в Москве перед посадкой в автобус Иришка решилась объяснить, куда едет:
     — Паша, я за котом, к маме.
     Иришка все еще надеялась, что все у них с Павлом будет хорошо, как до поездки к родственникам Павла. Те далеко, некому капать Павлу на мозги. Да и жизнь в Москве другая, ценности другие, ритм и порядок жизни немного другой.
     — Хорошо. Я позвоню, — почему-то ответил Павел.

     Войдя в квартиру, Иришка услышала телефонный звонок. Кинулась к телефону.
     — Да, да! Это я. Сейчас беру Тишку и к тебе.
     — Ириш, не торопись. Я подумал и решил, что нам надо пожить отдельно. Мы с тобой совсем разные люди… Да вот и бабушку обидела, не приняла подарок. А ведь она от всей души…
     — Хорошо, Павел, — оборвала она его, ей не хотелось выслушивать о добром бабушкином подарке, — на неделе я заберу свои вещи.

     Она ожидала такого разговора? Конечно. Хорошо, что все разрешилось сейчас. Хорошо, что он не сказал этого в самолете или в аэропорту. Так легче. И не хочется объясняться. О чем говорить? Что он не смог ее защитить от своих родственников? Что их мнение стало решающим? Кто он есть? Мягкотелый, медузообразный двуногий? Конечно, она будет переживать, искать в себе те черты, которые «не глянулись» его родне. Но ведь не в этом причина их разрыва. ОН НЕ СМОГ ЕЕ ЗАЩИТИТЬ!
     — Мама, я вернулась. Давай устроим праздник в честь моего возвращения!