Наш Конкурс

Павел Куравский  родился в 1979 г. в Новосибирске. Окончил факультет журналистики Новосибирского государственного университета (диплом о творчестве Сергея Довлатова). Работал на Западно-Сибирской студии кинохроники, корреспондентом областного телевидения. С 2006 г. сотрудничает с «Радио Свобода», с 2010 – корреспондент московского бюро. На радио – с 2002 г. Прошёл путь от диктора («Европа Плюс») до главного редактора Русской службы новостей в Новосибирске («Русское радио»). С 2003 г. регулярно публикуется в Интернете, в сибирских печатных изданиях и коллективных поэтических сборниках. В мае 2004 г. в Новосибирске небольшим тиражом вышел первый сборник стихов – «Зимний круг». Сейчас в Москве готовится к изданию второй авторский сборник – «Бес-Словесность».

ПАВЕЛ  КУРАВСКИЙ

КУМИРОТВОРЕЦ

* * *

О, век мой, непрочный и тонкий!
Ты рвёшься и флагом пылишь.
И долбит в мои перепонки
Бездарная, едкая тишь,

А глас вопиющий – не слышим,
Высокий, пронзительный глас,
Пред ликом всесильным, всевышним
Прискорбно молящим о нас.

Предвижу грядущие смуты,
И новый 17-й год,
Как ветхие путы на путы
Покрепче меняет народ,

Как снова голодные стаи
На трон возведут сатану.
Какой-нибудь маленький Сталин
Возглавит большую страну.

Как собственной крови байкалы
И виселиц новых леса
Замнём. Друг на друга, шакалы,
Рванёмся доносы писать…

История, сделай ошибку –
Порви роковую спираль!
Но вижу лишь Божью улыбку
Сквозь горькую Божью печаль.

Невиданное половодье
Заводит мой век на крови.
Он – прошлого века отродье,
Единственное, увы.


Башлачёв

Самоубийство… смех и грех…
О чём молва-то?!
Самоубийство ль – фронтовой
Успех солдата,

Когда он лезет на Рейхстаг
Вперёд приказа
И водружает алый флаг
И – гибнет разом?..

Но этот флаг горит другим
Как луч, как светоч;
Они идут к нему – сквозь дым,
Сквозь боль и немощь.

Так и Поэт – он Слово дал
В наследство людям.
Он им оправдан навсегда.
Он – неподсуден.

Он тлеть не мог, он сердце жёг
И шёл по краю, –
Увы, блаженные дорог
Не выбирают.

Он этой краткою судьбой
Как шут, надул вас.
«Поэт покончил сам с собой»? –
Какая глупость!

Поэт не властен жить в седле
Коня Пегаса.
Свеча горела на столе,
И вот – погасла,

И стопку рифм прожгла до дна
В душе Поэта.
Он, как нормальная луна,
Исчез с рассветом.

Он приходил, чтобы сказать
То, что сказалось.
Смеяться ль, закрывать глаза,
Давить на жалость –

Всё это мелкою волной
Кипит на тризне.
Поэт покончил не с собой,
А только с жизнью.

Летит в раскрытое окно
Немного плоти,
А слово вещее – оно
Всегда на взлёте.

Его – ни в форточку, ни в грязь,
Ни на сто первый.
Огонь его весёлых фраз –
В умах и в нервах.

Он с нашей пошлостью мирской
Был сшит условно.
Он был боец – борец с тоской,
С тупоголовьем.

Язык был весел, дерзок, смел,
И, не в укор нам, –
Он слово вывернуть умел
Наружу корнем.

А то, что в 27 ушёл –
Не значит – не был.
Он просто выпил «посошок»
И вышел в небо.


* * *

Две ночи в старой комнате моей –
Две ночи кряду, к чёрту – мне не спится!
И сапогами прошлое стучится,
И волны памяти колышут пену дней.

На что мне хоровод былых теней,
Былых речей пронзающие спицы?
Там, за окном, хохочет ночь волчицей, –
И нету никакого сладу с ней.

И я лишён завидных полномочий –
Как вырвать языки у этой ночи,
Наклеить на уста её печать?

Так просто днём крутиться в настоящем,
Быть молодым, бессовестным, звенящим, –
Но как мне ночь заставить замолчать?!


Кумиротворец в поезде

Сочиняю стихи, потому что выключен свет.
Энергетический минус – лирический бонус.
Два ночи – по энскому, одиннадцать – по Москве;
В поезде едет свой, независимый Хронос.

Что может быть лучше – попутчицы на два дня?!
Эфемерности чувств не в словесах, а в реале!
Ни ждать никого не надо, ни догонять.
А в итоге – чужой поцелуй на чужом вокзале.

И ещё впереди останется полпути –
В тамбуре выть и в тапках бегать за пивом,
И как-то во тьме про это слов наскрести
Так, чтобы было не красочно, а красиво…

Утром новой попутчицы лакомый волосок
С вожделеньем найти на казённом своём одеяле;
Вести её в ресторан, целовать в висок –
Но не думать, не думать о новом чужом вокзале!

Среди ночи проснётся встревоженный нами сосед,
И, подслушав наш неистовый разговорец,
Он с ухмылкой скажет: «Кобель ты, а не поэт!»
Не кобель я. И не поэт. Я – кумиротворец.


* * *

С похмелья мир невыносимо ярок.
С похмелья мир невыразимо жёлт.
Я наг и сир, как стриженый подъярок.
Я разобщён, как буквы «Мэ» и «Жо».

Светило льёт лучи на подоконник,
И каждый луч – не луч, а прямо – дрель!
Да за окном херачит сука-дворник!..
(А, может быть, не сука, а кобель…)

-- Товарищ, твоего не знаю пола, –
Я к дворнику тихонько обращусь, –
Намедни у меня, у новосёла,
Произошёл переизбыток чувств-с…

Так ты своей прелестною метлою
Листву моей души не потопчи…
Спой что-нибудь, а я тебе подвою.
А хочешь, о хорошем помолчим…

И пролетарий, раскурив улыбку,
Затянет вдруг набор из долгих строк
Про серп и молот свой, каток и скрипку,
Про лёд и пламень – веник и совок.

Мети, мети меня, метла мелодий,
И ямбы выскребай промеж зубов.
С похмелья мир; все чувства на исходе;
Вот – лучший миг для смерти и стихов.


* * *

Ель не должна быть выше дома –
Гласит примета старины;
Переросла – и жди содома:
Несчастья, голода, войны…

С годами суеверя реже,
Но, помня о завете том,
Я ель упрямую не режу
А лишь – надстраиваю дом.


Винный знак
(комитрагическое)

Смородиновое варенье
Бродило уже давно,
В брожении и бурлении
Готовилось стать вином.

Готовилась в aqua vitae*
Смородина перейти,
Но мною была разбита
Случайно в конце пути.

На кухне жижу смывая,
Я ужас глотал слюной,
Увидев сценарий края
В обыденной сцене той:

Однажды будет хотеться
Вином нахлестаться вдрызг,
Но лопнет, как банка, сердце
На тысячу мёртвых брызг.

_________________
* Буквально – живая вода (лат.);
в ироническом смысле – водка, алкоголь.



Моему сыну Матвею

Перед восходом, в час душистый,
Когда Земля свежа, как дождь,
Ты выйдешь из дому и быстро
Тропу заветную найдёшь.

Тебя проводят наши сосны
И придорожные столбы,
Как водят мореходов звёзды
По вехам раненой судьбы.

Мужскими, сильными шагами,
Вдоль пыльной улицы, один,
Ко мне ты выйдешь – взрослый парень,
Мой мудрый сын, мой первый сын.

Легко минуешь край деревни,
Развилку трассы, узкий бор,
И вот, закуривая нервно,
Облокотишься о забор.

Простишь ли ты меня, мой мальчик,
За слёзы детства твоего?
За то, что папа твой – обманщик?
За то, что не был я с тобой…

За то, что я всю жизнь растратил
На суету да на стихи
(Мне целой вечности не хватит
На то, чтоб искупить грехи)…

За то, что я к тебе не выйду
Из-за забора своего,
И в этом – новая обида,
Притворство, лень и воровство.

Я знаю, ты меня прощаешь –
Уже лишь тем, что ты пришёл.
Мой сын! Любимый мой товарищ!
Как мне с тобою хорошо!

Твои глаза – как перламутры,
В молчанье нашем – столько тем!
Сойдёт заря, иссякнет утро,
Настанет жаркий, хвойный день.

«Ну, мне пора, – ты скажешь, – папа.
Семья, работа, дел гора…
Дай на прощанье сыну лапу!»
Я дам и соглашусь – пора.

Он у ограды обернётся,
Кивнёт и улыбнётся мне.
И над моей могилой Солнце
Взойдёт и станет в тишине.

Primus circumdedisti me*
(размышления об одной Великой Эпохе) 

	* Ты первый обогнул меня (лат.) – девиз на изображении земного шара на личном гербе Элькано. Этот герб ему за окончание Магеллановой экспедиции присвоил король Карлос I.
	Позабытым героям, Хуану Себастьяну Элькано и Родриго де Триане (Хуану Родригесу Бермехо) посвящается.

– «Третью неделю живёт каравелла
Чёрной водой, путеводной звездой.
Вам, командор, и корона поверила!
Где же ваш берег, как сон, золотой?!

Как бесноватые, тычемся взорами
В запад – насквозь просолили глаза,
Только ведь нету Земли за Азорами –
Это ещё Геродот доказал.

Море без края и волны в полнеба,
Светятся бесы ночью в воде;
Нет солонины, вина и хлеба…
Мой командор, мы по горло в беде!»

– «Хватит! Отставить скулёж и уныние!
Что им от соли, вашим глазам?!
Только представьте: «Пинта» иль «Нинья»
Предали б нас – повернули назад.

Завтра их встретит радостный Кадис, –
Что привезли б эти трусы домой?!
Вшей корабельных, да чёрную зависть
К вам, генералам Земли молодой!

Вы не за мигом идёте – за вечностью!
Не за гроши, а за горы даров!
Слава испанцам! Морскому отечеству!
И королеве! И Розе Ветров!»

*

Всё помешалось в башке переполненной –
Эра открытий, Колумб, Магеллан!
Пьяный, зелёными длинными волнами,
Я аккуратно плевал в океан,

Стоя на палубе в центре Атлантики,
Теми же звёздами заворожён,
Что прикладное значенье утратили,
Но повергают, как прежде, в шок.

И, под собою столетия чувствуя,
Я удивлялся вере людской:
Выдержать, выдюжить, вверив судьбу свою
Этим волнам, их пучине морской!

Как де Триана Родриго, тот вахтенный,
Парень лохматый в вороньем гнезде,
«Tierra!» – орал я, и сдабривал матами,
Все впечатленья и чувства раздев.

Так не держи, Старый Свет, не держи, –
Не удержать европейца на привязи!
Сидя на привязи – это ли жизнь?!
Лучше привязанным к рее – но вывези!

Необитаемый остров Земля,
Дай оттолкнуться от старого берега!
Если корабль не идёт в Америку –
Чёрта ли толку с того корабля?!

*

Снова виденья ныряли и плавали,
Новые волны вставали вдали.
Как в звездопад, облака Магеллановы
Небо гирляндами заволокли.

Но не Колумбу, и не Магеллану
Эту нестройную песню пою,
А бесшабашному баску Элькано –
Первым он обнял планету свою,

Первым он понял развязку сюжета
(Но в исторической пал кутерьме):
Если корабль не идёт вокруг света –
Значит, корабль плутает во тьме!


Спирино

Там – сочные звёзды срываются с неба,
Сияют, кружатся и тают в ладонях.
Иные тот рай принимают за небыль –
Бесплоден и холоден бледный огонь их!

Но я-то здесь вырос! – с рождения, с детства
Ходил этой рощей, дышал облаками,
Следил, как волна жёлтый берег полощет,
Как сосны в незнаньи разводят руками.

Я вижу: вот коршун, залегший в зените,
Буравит надир на предмет закусона;
Коровы пускают слюнявые нити,
Глазами поляну жуя полусонно;

А вот розовеет небесная вата,
Закат зажигает на кронах мишени,
И капелька Солнца из ранки заката
Стекает в речное своё отраженье.

И вновь на востоке повыспеют звёзды,
Повысыплют, строго сплетутся в созвездья…
О, северный край мой, сосново-берёзовый,
Ты – самый родной уголок в поднебесье!


Спирино в декабре

Сосновый край, настоянный на хвоях!
Декабрь равно лют для нас обоих,
Совсем не лестный с елей лия елей,
И зимником шурша вдоль колкой вьюги,
Клоня к земле берёзы по округе,
Тревожа стынь свинцовых тополей.

Ещё снегирь не пышет красным зобом.
Ещё совиным роздыхом особым
Наполнен бор, сугробами стеснён.
Трезубцами синиц утоптан двор мой,
Собравшими до крохи ради корма
Калину, облепиху и паслён.

Но – пройден Рубикон Солнцестоянья!
И тает звёзд усталых трепетанье
Под натиском оранжевого дня.
Предновогодней сказкой озадачен,
Сосновый край отходит после спячки –
И увлекает сказкою меня.