Наш Конкурс

Татьяна Гурьева  родилась в 1962 г. в Киеве, в семье художника. Занималась музыкой, увлекалась поэзией Серебряного века. После окончания Киевского политехнического института, работала в Академии наук Украины. В настоящее время — консультант по общественным связям в Парламенте. Пишет прозу, стихи, активно сотрудничает с порталом «Что хочет автор».

ТАТЬЯНА  ГУРЬЕВА

ЦЕЛЬ ЖИЗНИ

Посвящается жертвам
Великой Отечественной

     Международный фонд «Дивизион Спасения», при поддержке весьма влиятельных персон, решил провести опрос среди населения всего мира на тему «Цель жизни», на что был выделен солидный гранд, и журналисты-волонтеры в красивых костюмчиках с яркими косынками отправились по тем населенным пунктам, которые были отмечены для опроса. Красивые, приветливые молодые люди на быстрых фургонах подъезжали к разным людям и брали интервью, деликатно задавая вопросы. Каждый вечер с экранов телевизоров шли репортажи из разных концов света. Телезрители уже знали в лицо и журналистку-интеллектуалку Инге из Норвегии, и Дарку Смолянец из Ивано-Франковска, с роскошными черными волосами, и смешливого Дитриха Краузе, которые были самыми коммуникабельными и артистичными. Обывателям нравилось, когда, вечерами, взявшись за руки, журналисты пели популярные песни на разных языках (что тоже являлось частью шоу в прямом эфире), пили кофе из стаканчиков, с круассанами, хлопали друг друга по плечу, сидели у общего костра, обмениваясь впечатлениями. На время забывалось, что эти представления были частью хорошо подготовленного и проплаченного шоу…

     В то время как фрау Кюнхель готовила бутерброды, густо намазывая облегченным маслом разрезанные багеты, в далекой российской деревне Алена выливала помои из старого эмалированного ведра. Резкий весенний ветер раздувал видавшее виды пальто, а худые ноги утопали в резиновых сапогах на босу ногу.
     Фрау Кюнхель одернула блузку с рюшами. Когда-то она прочла в женском журнале, что дома нужно выглядеть презентабельно. Во-первых, для мужа, который должен видеть жену при параде, особенно когда тебе за…, ну и дети должны получать позитив от внешнего вида матери. Фрау старалась выглядеть идеально, на все сто процентов. На трюмо в спальне громоздились тюбики и флакончики, наборы косметики, кремы и маски, лаки для волос и ногтей. Каждое утро фрау просматривала новости в женских журналах, выписывая аккуратным почерком косметические новинки для тех, кому за… Она никогда не забывала о своем возрасте. И ни о чем не сожалела. Всё для близких, всё для семьи.

     Захлопнув тяжелую, обитую дерматином дверь, Алена начала застирывать старые рабочие штаны мужа, посматривая на плиту, где кипел суп. Кусок зеркала напротив двери отражал изможденное лицо женщины с небрежно завязанными в пучок волосами неопределенного цвета. Из-под двери дуло, Алена надела толстые шерстяные носки и запахнулась старым фланелевым халатом с оттопыренными карманами.
     Размороженное мясо с костями отправилось на огромную сковородку, чтобы превратиться в тушенку. А к нему можно сварить картошку, нарезать капусту — больше все равно ничего нет. Дети должны купить хлеб по дороге. А муж неизвестно когда заявится… В этот момент Алену посетила мысль о том, что где-то в жарких странах ухоженные состоятельные люди лежат на пляже, слушают пение волн и дремлют, подставляя лучам бледные офисные лица…

     Фрау заварила в кофейнике крепкий кофе, который, подумав, разбавила сливками. Ведь крепкий кофе мог придать лицу несвежий вид. Так учил ее отец, солдат великой Германии, вернувшийся с войны с множеством наград. Потеряв на фронте правую руку, он частенько проводил время у окна с газетой, беседуя с дочерью на разные темы. Берта запомнила эти беседы на всю жизнь. Перебирая события своей жизни, отцу Берты удалось разложить все по полочкам, и это умение он пытался передать любимой поздней дочери. Дочь была похожа на отца — и внешне, и внутренне. Поэтому отцу хотелось передать дочери как можно больше тепла и любви, в противовес тому ужасу, который он пережил на войне. Устроившись с чашечкой кофе у окна, Берта стала смотреть, что происходит на улице, — на поблескивающие боками машины, на спешащих куда-то прохожих, и на одинокую собаку, бредущую по направлению к кондитерской на углу. Такие часы — одиночества и покоя — она любила больше всего на свете. Герр Кюнхель приходил поздним вечером, следуя неизменной традиции — вымыв руки, отужинать, и идти в свою комнату: смотреть телевизор и листать бухгалтерские отчеты.
     Просматривая телевизионные передачи, фрау обратила внимание на то, что исследование «Цель жизни» постепенно переместилось в ее маленький патриархальный уголок, пригород Гамбурга. Ее позабавило и развеселило, когда в один прекрасный солнечный день в прихожую набилось человек шесть с микрофонами, камерами и бесчисленными проводами. И старая такса Гансик неодобрительно повизгивала, залезая под кресло и наблюдая за суматохой со стороны. Веселые журналисты сняли недовольного Гансика на камеру, пили свежесваренный кофе из старого медного кофейника, фыркая и вытирая носы. Фрау помолодела вместе с ними, хотя на вопрос о смысле жизни сразу ответить не смогла. Ее смущало, что отец, слегка впавший в детство, направлял палец левой, уцелевшей руки на любого, входившего в дом, и нажимал «спусковой крючок», прищурив светлый арийский глаз. Старый отец привык убивать на войне, и фрау часто видела во сне чужие лица, растерзанные тела. Возможно, в ее жизни не было цели и смысла, кроме как вести хозяйство и соответствовать бюргерскому укладу жизни. Возможно… А еще розы на подоконнике, ухоженный палисадник, ведь этим тоже нужно заниматься…

     Алена включила радиоточку, которая в последнее время издавала устрашающие хрипяще-шипящие звуки. Утренняя сводка сообщила последние данные по исследованиям «Цели жизни» в области, где жила Алена. После сладкий голос диктора вещал о том, как нужно ухаживать за волосами, особенно в сложный весенне-осенний период. Алена посмотрела на свои волосы — тусклые. А ведь ей нет еще и сорока... И когда она ездила к сестре на праздники и надела укороченное бархатное платье с защипками на бедре, на нее все мужчины заглядывались в автобусе… Но больше всего Алену смущало, что у нее нет цели в жизни. Жизнь проходит, а цели нет. И какая цель может быть в селе, где давно невозможно найти работу, а соседи гнутся на огороде с утра до ночи, чтобы вырастить что-нибудь для пропитания. Она пыталась поговорить об этом с мужем, но тот выразительно покрутил пальцем у виска, мол, что еще за философия? Тема его совсем не интересовала.

     В это время веселая курносая Гайка заканчивала репортаж в Австралии, подводя итоги опросов по столице. Ей было смешно и забавно. Сегодня ей, наверное, сделают предложение руки и сердца, а на уик-энд они смогут поехать к океану, и долго плавать в волнах, и закусывать в маленьких рыбных ресторанчиках на берегу. Только она и он. Все остальное не в счет. Резкими, уверенными движениями она расчесала длинные волосы. Модная юбка покрывала стильные ботинки на высокой подошве. Грудь с имплантатами вызывающе выглядывала из выреза маечки. Хорошо быть молодой и беззаботной! Гайка выхватила из сумки гамбургер, развернула и впилась зубами. Американка по происхождению, она увлекалась роком и джазом, заслушивалась Луи Армстронгом. Веселый нрав помогал ей смотреть на жизнь без проблем. Таким же был и ее бой-френд Фредди, работающий на радиостанции по соседству. Ночью ей приснился сон, как непонятно откуда взявшаяся бомба накрывала ее, неумолимо приближаясь со страшным звуком, превращая атмосферу в сплошной кошмар, в котором она плавала, закрывая от ужаса лицо руками. На нее летел дядя Морис, нажимая рукой на гашетку — сильной, красивой рукой потомственного музыканта. Из радио неслась вечная музыка, но ее заглушали звуки войны, а бомбы падали строго по назначению, с азартом, синкопировано, сметая все живое. Вьетнамские жители цепочкой разбегались по берегу залива Красной реки, роняя смешные соломенные шляпы. Их отбрасывало взрывной волной на много метров от залива, а пальмы и бамбуковые деревья теряли свои верхушки, и стонали как живые…

     Алена решила проветрить вещи из старого сундука, так делала каждую весну ее покойная мать. В сундуке было много вещей, которые еще могли пригодиться. Когда в Закарпатье, где жила семья ее подруги, произошло наводнение, Алена отправила им две куртки и драповое пальто в хорошем состоянии. Там же, в сундуке, она нашла старую гимнастерку деда, пересыпанную нафталином. Гимнастерка какое-то время провисела в школьном музее, а потом экспозицию поменяли, гимнастерку вернули, и ее спрятали в сундук, завернув в полотенце. Алена не знала, какая цель жизни у деда Артемия, прошедшего всю войну в пехоте, дошедшего до рейхстага, с крошащимися от старости зубами и слезящимися глазами цвета выцветшего голубого ситца. Фронтовик отмалчивался, отсиживаясь на завалинке, или курил за домом, подставляя лицо резвому ветру. Дед верил, что жизнь изменится, и она действительно изменилась, только совсем не так, как предполагалось. А кто в этом был виноват — не так уж важно. Словоохотливая соседка Пантелеевна, сокрушаясь о здоровье, потирая поясницу, ждала помощи от Бога, Артемий же чувствовал себя потерянно. Казалось, жизнь свелась к завалинке, чарке водки изредка (желудок плохо работал), и веселому смеху правнука, тормошившего собаку. Если бы у него спросили, в чем смысл жизни, дед Артемий сильно бы растерялся. Сейчас, когда выверенного курса партии уже не было и в помине, Артемий часто вспоминал свою родню: родную сестру, так красиво певшую песни под гитару, отца и мать. Они были на старой фотокарточке, засиженной мухами, — и, тем не менее, было прекрасно видно, как молоды они, как смотрят друг на друга, как светятся их глаза от счастья. Сейчас же счастье было другое, какое-то одноразовое, сиюминутное — и что прикажете с ним делать?
     Не так давно к ним на улицу приехал фургон, точь-в-точь такой, как показывали по телевизору. Ко двору Артемия бодро направился высокий патлатый пацан в наушниках, волосы надо лбом были заколоты почему-то заколкой с флагом. Дед удивился и даже привстал, пригладил волосы и высморкался, а пацан уже деловито обошел сарай, подключил какие-то проводки к системе. «Давай», — закричали из фургончика, и дед заметил, что глаза у пацана умные, цепкие, и даже колючие.
     — Как жизнь, дедушка? — бодро спросил пацан.
     А деду вдруг захотелось ему рассказать о грохоте бомб, канонаде, сиплых звуках разрывающихся снарядов… Он понимал, что времени на такое дело мало, да и пацан, скорее всего, не поймет, но протянул ему сигарету, состроив «хитрое лицо», — на всякий случай: кто их знает, что у них у журналюг на уме.
     — Мы представляем всемирное исследование на тему: «Цель жизни». Есть у вас цель, дедушка? И какая?
     — Да ты присядь, — пригласил Артемий. — Разве скажешь так, на ходу. Зовут тебя как?
     — Егором, — ответил парень, машинально отводя волосы со лба.
     — Цель-то? Цель у меня была. Когда свою землю от врага защищал, когда завод строил, и в совхозе работал. А сейчас цель у меня непонятная. Наверно, просто дожить свой век, и все тут! Ну и счастье увидеть, какое оно есть… Есть ли оно на земле… ты вот как думаешь?
     Егор подумал, почесал за ухом.
     — Счастье есть, но к нему надо стремиться… Как на охоте… Загнать его, как зверя, завалить, а тогда уже в руки брать…
     — Вон оно как… — дед задумался. — А добровольно оно, значит, в руки не дается, как фашист, в засаде сидит, помалкивает?
     — Не думаю, — серьезно ответил Егор.
     — Я вот думаю, что оно стороной нашу землю обходит. Обидели его, понимаешь… У нас все времени на счастье не было, вот оно и ушло туда, где ждали его… и осталось. А выманить его, вишь ты, не получается… Может, таким как ты — сможется.
     Пацан взлохматил волосы, обвел взглядом нехитрую территорию деда Артемия, помотал головой и пошел к фургончику, щурясь от теплого весеннего солнца.

     Егор озадаченно отвернулся от напарника, слушавшего любимую волну. Объездив пятнадцать сельских районов как спецкор миссии, он перестал понимать, есть ли цель жизни у людей, которых он спрашивал изо дня в день об одном и том же.
     Кто-то ссылался на счастье для детей, внуков, мечтал об урожае картошки, строительстве дороги к коровнику, прозвучало даже горячее желание выдать дочь, старую деву, замуж, хотя бы за кого. А сегодня еще один ветеран, еще один шанс мимо. «Вот пуля пролетела, и ага…» Он и сам не смог бы ответить себе на этот вопрос, хотя каждый день, как ученый попугай, повторял: «Наша миссия — это…» Но миссия мало кого интересовала, больше интересовали наушники, аппаратура, и даже косынка на груди — дресс-код миссии, который пытались рассмотреть деревенские бабы, прикрывая беззубые рты теплыми платками. Мысль о том, что большинство людей живут без всякого смысла, как-то убивала его. Зачем тогда жить? Чтобы есть, спать, размножаться? Писать материалы в разные газетенки?
     Егор знал: и в городах люди крепко задумывались над этим вопросом.
     Он вышел из фургончика покурить. В соседней избе на коленках стояла Матрена Пантелеевна, перед лампадкой, шепча молитву и осеняя себя крестным знамением. На крыше, в гнезде, переступали с ноги на ногу грациозные аисты. Егору показалось, что солнце золотит крышу и создает — в виде нимба — радужное сияние над домом. Бабка трясла головой, «спаси и сохрани!» — шептала она, мелко крестясь перед иконой Спасителя. «Спаси и сохрани! — подумал Егор, — и убереги от всякого зла…»