Баллада
Когда с откляченной губой, черней, чем уголь и сурьма,
С москвичкой стройной, молодой заходит негр в синема,
И покупает ей попкорн, и нежно за руку берёт,
Я, как сторонник строгих норм, не одобряю… это вот.
И грусть, похожая на боль, моих касается основ,
И словно паспортный контроль (обогащающий ментов) –
Меня – МЕНЯ!!! – в моем дому – тоска берёт за удила,
Чтоб я в дверях спросил жену: «Ты паспорт, милая, взяла»?
Да, русский корень наш ослаб; когда по улицам брожу,
Я вижу тут и там – хиджаб, лет через десять паранджу
На фоне древнего Кремля, у дорогих великих стен,
Скорей всего, увижу я. И разрыдаюсь… как нацмен.
Нас были тьмы. Осталась – тьма. В которой мы – уже не мы…
Мне хочется сойти с ума, когда домой из синемы
Шагает черный силуэт, москвичку под руку ведя;
Как говорил один поэт: «Такая вышла з а п и н д я,
Что запятой не заменить!» И сокращая текст на треть:
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Москвичку хочется убить! А негра взять да пожалеть.
Как он намучается с ней; какого лиха хватит и
В горниле расовых страстей, бесплодных споров посреди,
Среди скинхедов и опричь; средь понуканий бесперечь;
Он будет жить, как черный сыч; и слушать нашу злую речь.
К чему? Зачем? Какой ценой – преодоленного дерьма?
Мой негр с беременной женой, белей, чем русская зима,
Поставив накануне штамп в цветастом паспорте своем,
Поймет, что значит слово «вамп», но будет поздно, и потом
Дожив до старческих седин, осилив тысячи проблем,
Не осознав первопричин, он ласты склеит, прежде чем –
Не фунт изюму в нифелях, – как на духу, как по канве,
Напишет правнук на полях: «Я помню чудное мгнове…»
Собачка
Где старая дачка – в канавах камыш:
– Собачка, собачка, куда ты бежишь? –
По тёмному лесу, средь русских равнин –
Чтоб взял тебя в пьесу писатель Куприн? –
Что он парижанке напишет одной? –
В изгнанье, в загранке, несчастный, больной.
Где старая дачка – среди лопухов,
Наверно, собачка, ты ищешь щенков? –
То дальше, то ближе – где погреб, где тын…
И плачет в Париже над пьесой Куприн.
Писатель, писатель, несчастный, больной,
Ах, как было б кстати вернуться домой!
Отчизна во мраке. Но дело не в том:
Там есть у собаки свой собственный дом;
Где любят и знают, где пища и кров,
Но где отнимают и топят щенков.
Россия вернётся! Чуть-чуть потерпи:
В ней только придётся сидеть на цепи.
Как злая подачка – свободный Париж!
Собачка, собачка, куда ты бежишь?
В базилике месса: орган, огоньки…
Закончена пьеса – четыре строки.
Пальтишко из нанки. На лестнице – темь.
И той парижанке лет шесть или семь.
Усталый, застывший – когда дописал –
Сосед, что «из бывших», прочёл и сказал:
«Вам стало бы лучше средь русских дорог,
А здесь вы – заблудший, несчастный щенок.
Там, правда, в овине, на заднем дворе
Их топят слепыми в помойном ведре».
Сам полуослепший и полунемой,
Ты знаешь, где легче – давай-ка домой!
В Россию, обратно, тоски не тая…
Ответит – приватно – собачка твоя
(Чтоб стало понятно – ужу и ежу):
– Куда я бежу, никому не скажу.
Жить
Татьяне
Как бы память обрезать, размыть? –
Чтоб не знать, как состарилась мать! –
Чтоб старушку с тележкой забыть
И всегда молодой вспоминать.
Позабыть, как стареет жена,
И, свою искупая вину,
Исчерпать до предела, до дна
Эту память – на всю глубину.
Где метафоры, образы, стиль –
Чтоб смягчать и усиливать боль?
Как из памяти выдавить гниль –
Чтобы выделить самую соль?
Чтобы стих, как из сора, пророс –
По-ахматовски – сквозь лопухи! –
Ибо гниль – это тот же компост –
Из него тоже могут – стихи!
Чтобы я, написав, не соврал,
Как поэт, чей закончился век:
«Он глядел на неё и сгорал,
И сгорал от непознанных нег».
Размышляя своей головой,
Как бы, случаем, не осознать,
Что жену представляешь вдовой
И за гробом идущую мать…
Осознал и буксуешь в слезах;
И, родных не жалея седин,
Хочешь только на первых ролях! –
Хочешь, как большинство из мужчин!
Но желанья того не избыть,
Будь ты слеп, будь ты глух или нем:
«Только б жить, дольше жить, вечно жить!»
Даже не понимая зачем.
* * *
То ли мысли, сойдя со своей колеи,
В глубочайшем буксуют раздумье,
То ли я – вспоминаю любови свои,
За которые место в аду мне.
И любил – не любил, и страдал – не страдал,
И всерьез начинал, и для смеха…
С ненаглядной певуньей в стогу ночевал –
Без особого, впрочем, успеха.
Разлетелись, как птицы, любови мои
По огромному шару земному;
Даже та, с кем сойтись аж три раза смогли,
Убежала в итоге к другому.
Я в весеннем лесу пил березовый сок,
Заглушая сушняк и похмелье;
Ничего-то в себе не постиг, не просёк:
И любил, и страдал – от безделья.
Может, сам так решил, может, звезды сошлись –
Ни своим, ни чужим неподсуден –
Перед вами стою: патриот, крымнашист
(Виноват, разумеется, Путин).
И от этого мне не уйти никуда –
Ни в терновом венце, ни в короне,
Ибо Родина – это любовь навсегда,
Если бросит, то односторонне.
Ну а прочие все… упорхнули в свой срок,
Из совместного вырвались ада:
Что любил – потерял, что имел – не сберёг,
Но, наверное, так мне и надо!
Нам досталась в наследство большая страна,
Что же ною и жалуюсь – что я?
– Друг, оставь покурить! – А в ответ – тишина:
Мы родились в эпоху застоя.
И страдать – не страдал. И любить – не люблю.
То ли знать не хочу – и не знаю! –
То ли мысли вернулись в свою колею,
То ли я не о том вспоминаю.
* * *
Стал похож на пидараса:
Тет-а-тет и визави;
Мясом тыкать в чьё-то мясо
Стало скучно без любви.
То же самое и в группе:
Маломальской и большой!..
Это – как вариться в супе
По согласию с лапшой.
Ты одна сидишь в буфете,
Занимая стол и стул,
О таких как ты в инете
Прямо пишут: ябывдул.
Но сейчас – такое бесит! –
Я от этого устал;
А тому назад лет десять –
Это я и написал.
Нас любовь за гробом встретит
Или выход в пустоту?
Мой костёр в тумане светит,
Искры гаснут на лету.
Я не знаю: мало ль, много ль
Нам испытывать Судьбу?
Нет ответа. Только Гоголь,
Перевернутый в гробу! –
Это тоже я когда-то
Написал на веб-портал –
Кто-нибудь читал, ребята?
Кто-то помнит, где читал?
С молодым энтузиазмом
И с любовью! – смех и грех! –
Я писал о самом разном –
Вы читали?! Ну вас всех!..
Больше так писать не стану,
А напишется – сотру!
Места нет в стихах туману –
Ни туману, ни костру!
Не с любовью поднебесье –
Равнодушная земля –
Весь умру или не весь я,
Примет полностью меня.
Весенняя элегия
Бабы. Водка. С корабля на бал:
С той – отведай, с этой – дербалызнь;
Жизнь, в буквальном смысле, пролюбил –
Свыше мне дарованную жизнь.
Грозно говорил: «Ты кто такой?!» –
Всем, кто слишком обо мне радел;
И не раз с протянутой рукой
Собирал потом на опохмел.
Но решил – и больше ни глотка!
Мухи стали фаршем для котлет.
Это правда полустарика
Или полуправда средних лет?
Все долги, со временем, вернул,
Что пропил – по новой накопил;
Над землёй опять весенний гул,
Флирт и повсеместный сексапил.
Но весна мне в душу не скреблась –
Я давно за волю и покой.
Кто-то нашу ненавидит власть,
Ну а кто он, собственно, такой?
Жизнь – безостановочный факап:
Первые пятнадцать-двадцать лет
Тяжело без водки и без баб –
Ничего другого просто нет!
Ибо остальное – что ни есть –
Из многообразия всего –
Только и удерживает здесь;
Но без баб и водки – ну его!
И, хотя похмелья больше нет,
До сих пор – протянута рука:
Это полуправда средних лет
Или правда полустарика.
Потому – сегодня и вчерась –
С неизменной силой, день-деньской,
Нашу недолюбливаю власть.
Впрочем, кто я, собственно, такой?
* * *
Может, дела нет важней на свете,
Чем писать – открыто, не темня?
Я сижу часами в интернете.
Друг мой милый, видишь ли меня?
Этот мир стихами не улучшив,
Всё пишу, пишу как заводной.
Так писал когда-то Фёдор Тютчев.
Друг мой милый, видишь, что со мной? –
Не живописать, как неуклюже
Мы расстались на исходе дня.
Пишут все. Но пишут много хуже –
Даже и не Тютчева – меня!
Под звездой, что говорит с звездою,
Как благоухал весенний сад!
Вот тот мир, где жили мы с тобою,
Милый друг – его не описать!
Я курил и «Беломор», и «Данхилл»,
Я хлестал и брагу, и коньяк.
В этом мире без тебя, мой ангел,
Я совсем один – ну как же так?!
Мы без слов друг друга понимали,
Стали даже больше, чем родня:
Мы с тобою вместе завязали.
Ангел мой, ты видишь ли меня?
Говорят, материя не может
На земле сама себя избыть:
Невозможно что-то уничтожить –
Можно только видоизменить.
Потому всегда в начале мая –
Тёмной ночью или ясным днём –
Я смотрю на небо, понимая,
Что едва ли свидимся на нём.
* * *
Закат в Киммери́и. Над городом пыль.
Скрывая похмельную робость,
Сойди на платформу, себя пересиль
И сядь на вокзале в автобус.
За окнами переместятся дома,
И перекупавшийся в море
Курортник, от скуки сошедший с ума,
Пройдет через двор в санаторий.
И свет на домах, как пришедший извне,
Как будто описанный в сказках, –
Блуждает огонь в голубой вышине
Среди переулков татарских.
И пригород тот, что являлся во снах,
Покуда ты значился в списках,
Мелькнет за окном, исчезая впотьмах
В пологих холмах киммерийских.
Отсюда твоя начинается быль:
Ни чести, ни славы, ни денег;
Лишь ходит по степи волнами ковыль –
Устойчивый крымский эндемик.
Как будто с Отчизной не порвана связь
И только с годами крепчает…
И та, что тебя так и не дождалась,
Стоит на перроне, встречает.
Как будто бы ты не погиб на войне,
А вышел, как все горожане,
На свет, где огонь разгребают во тьме
Татарские дети ножами.
* * *
Мой кот не знает, что умрёт.
А я – не знаю – как…
И лес умрёт. Не так, как кот,
А как-то так – фигак! –
И нет ни елей, ни осин,
Не станет ничего.
Мой кот глядит, как будто сын,
Родное существо.
А лес стоит, поджав живот,
Не чувствуя, стоит, –
Что всё сгорит, что не сгниёт,
Что не сгниёт – сгорит.
Я жил когда-то без кота
И убедился в том,
Что без кота и жизнь не та,
Не то что жизнь с котом.
А лес встречает первый снег,
Дрожа березняком,
Где потерялся человек
С веревкой и мешком.
Он шёл и всё вперёд глядел,
И всё глядел вперёд…
Но отношенья не имел
Ни я к нему, ни кот.
Мой кот глядит, как будто сын
На мир и на людей,
Как сорок тысяч верных псин
И добрых лошадей,
И он не знает, что умрёт.
А я – не знаю – как.
И кто кого переживёт,
Не ведаю. Вот так.
2016
* * *
Заболев, я думал о коте, –
С кем он будет, ежели умру?
О его кошачьей доброте,
Красоте; и прочую муру
Думал я и спрашивал: ну вот,
В душной предрассветной тишине
Так же, как ко мне подходит кот,–
Подойдут ли ангелы ко мне?
И пока расплавленный чугун,
Застывая, сдавливает грудь,
Будь бобтейл он или же мейн-кун,
Без проблем забрал бы кто-нибудь.
Вьюгой завывает месяц март,
Провожая зимушку-зиму,
В подворотне найденный бастард
Нужен ли окажется кому?
Если доживу до декабря,
Буду делать выводы зимой:
Те ли повстречались мне друзья?
Те ли были женщины со мной?
Никого ни в чём не обвиню.
И, когда обрадованный кот
На кровать запрыгнет, – прогоню:
Он не гордый, он ещё придёт.
Без обид на свете не прожить;
Но, когда настанет мой черёд,
Сможет ли Господь меня простить
Так же, как меня прощает кот?
