Читальный зал
На первую страницуВниз


Наш Конкурс

Инна Старикова  — журналистка. Родилась в Орске. Закончила Орский гуманитарно-технологический институт (филиал Оренбургского государственного университета). По образованию — филолог и историк.
     Работала в СМИ г. Орска. Лауреат творческой стипендии для деятелей литературы и искусства Оренбуржья. Участница Всероссийского форума молодых писателей (Москва, Липки, 2004 и 2006 гг.) и Всероссийского семинара молодых литераторов «Очарованные словом» (Красноярск, 2005 г.). Сейчас живет и работает в Санкт-Петербурге.

 

ИННА   СТАРИКОВА


Нет ничего важнее

     — Разговор окончен, — сказала мама. — Будешь сама зарабатывать, тогда и ходи по концертам, хоть пять раз в месяц. — После дежурства в больнице она выглядела уставшей. Голубые глаза потускнели, морщинки стали резче. Ей не терпелось скорее закончить неприятный разговор и отдохнуть. — Вон, по телевизору каждый день твоих кумиров показывают.
     — Ну мам! — скривила губы Ленка. — Все девчонки идут! И мне хочется! Это же «Алиса», как ты не понимаешь!?
     — Другим, может, деньги с неба падают. А нам трудом даются. Отец у мартеновской печи спины не разгибает. У меня, медсестры, зарплата маленькая…
     — Вот! Всегда так! У других родители как родители. А вы ничего в жизни не добились. Даже на концерт сходить не могу.
     — Проживи с наше, — раздраженно вмешался отец. — Пойми цену трудовой копейке. Добейся большего. — Он считал свою судьбу вполне успешной, и упреки дочери действовали на нервы.
     — Всегда один ответ! — Ленка чувствовала себя несчастной. Слезы сами собой наворачивались на глаза, губы дрожали, голос срывался. — Добейся, добейся… И добьюсь! Но когда я еще повзрослею? А концерт через три дня!
     — Эти звезды пачками приезжают. Вся жизнь впереди, — мать гнула свою линию и посматривала на часы. — Эгоистка! Только о себе думаешь! Может, и нам чего хочется!? А мы помалкиваем. Отстань уже, дай отдохнуть после работы.
     — Ну, как вы не понимаете? Для меня нет ничего важнее этого концерта!
     — А для меня нет ничего важнее покоя в доме, — нахмурилась мать. — Хватит.
     Надеясь на поддержку, Ленка взглянула на отца. Он, казалось, полностью отрешился от реальности. Нервно кусая губы, всматривался в экран телевизора: там транслировали хоккей. Шаркая тапочками, мать демонстративно удалилась на кухню. Послышался звон посуды. Их равнодушие холодом одиночества резануло по сердцу. «Никому до меня нет дела, — подумала Ленка. — Им все равно, чем живу, что чувствую. Не достучишься! Они — во всем правы. Чуть что — я эгоистка. Ведь не часто у них прошу. Кофту связала — валялись дома старые клубки. Юбку сшила — переделала из старой теткиной. В кружки пошла, научилась шить да вязать. Только бы лишний раз просьбами не допекать. Одни упреки, свихнешься! Любую мелочь вымаливать приходится. Странные люди: триста рублей на билет — это не много. Ведь есть у них деньги, но — на Книжку складывают. Фанатики. Радуются, приговаривают: «Потом надо будет, а у нас — вот они, сбережения». Только это «потом» никогда не наступает. Жизнь идет, но для них мимо проходит. А они не понимают, что мимо. Для них это и есть жизнь. Работа, дом, телевизор, Книжка. А после работы отдохнуть хочется, не до всяких мелочей, вроде «Алисы»…
     Давясь слезами, Ленка ушла в детскую, плюхнулась на диван.
     — Ну и? — оторвала глаза от учебников Лиля. — Как всегда? — в голубых глазах младшей сестры читался ответ, губы складывались в скептическую усмешку. Казалось, даже копна белокурых волос, собранных в хвостик, и та усмехается.
     — Кто бы сомневался, — буркнула Ленка.
     — Тебе стол нужен? Я уроки почти доделала. Можешь занимать.
     — Ничего мне не надо…
     Лиля вновь углубилась в занятия. Она была любимицей родителей: не доставляла им особых хлопот. Отличница, «книжная девочка», Лиля редко выходила на улицу просто погулять. Не хотелось. Концерты, наряды, отношения с людьми, да и вообще весь внешний мир ее интересовали мало. Она проводила свободное время за учебниками и была таким положением вещей довольна.
     В отличие от сестры, Ленка не знала, чего хочет в жизни. Четких целей, планов на будущее у нее не было. Она просто жила. Много читала. Много мечтала. Увлекалась то одним, то другим. Собирала марки, прыгала с парашютом, занималась в школе юных моряков… Словом, в поисках впечатлений бросалась из крайности в крайность. В ее мире было много разных людей. И когда в тесную комнатенку набивалась шумная компания, родители с досадой отгораживались от происходящего, запираясь в зале. Смех, громогласная болтовня нарушали спокойный семейный вечер. «Не трать время на ерунду, — назидательно говорила мать после ухода гостей. — Пройдет несколько лет, ты и не вспомнишь про своих великих друзей. У всех будут семьи. Ты станешь им не нужна».
     Ленка не верила. Злилась. Пыталась убедить, что семья дружбе не помеха. Приводила в пример мушкетеров. «Мать права. Слушай ее! — вяло поддерживал жену отец. — У меня тоже была бурная молодость, друзья, то да се. Потом я женился. И всё — табачок врозь!» Но его черные глаза смотрели из-под густых бровей устало и грустно. Лицо не выражало ничего. Ленка видела в его душе бездну пустоты. И — жалела его. Наверное, он все-таки втайне переживал, что жизнь не совпала с тем, как он представлял ее в молодости. Внутреннее чутье подсказывало Ленке, что он — Другой. Такой же, как она. Ему нужны были общение, впечатления, события. Но — жизнь задавила. Обстоятельства повернули в другое русло. Семья, которую надо содержать. Мать, исподволь, но решительно навязывающая свою волю. Умеющая убедить, что ее образ мыслей единственно правильный. И отец забыл, какой он — Настоящий. Перестал слушать себя, с головой окунувшись в будничную суету…
     При внешнем сходстве девочки были разными. Лиля — копия матери. Лена — отца. Но если отцовский интерес к жизни мать как-то умудрилась загнать в нужные ей рамки, то с Леной было сложнее.

     — Вить, я к Зинке на часок схожу, — обратилась мать к отцу. — Она на работу звонила. У нее что-то с обоями не получается. Посмотрю, может, подскажу что.
     — Угу, — буркнул отец. — У этой клуши вечно проблемы. Когда уже решать сама научится?
     — Я недолго. Надо помочь. А то скажут потом…
     Тетя Зина, сестра отца, была женщиной одинокой. Ближе к сорока годам родила сына. Семилетнего Игоря Ленка недолюбливала: слишком угрюмый, зажатый. Вежлив, но не всегда говорит то, что думает. Будто старается угодить всем и сразу. Родственники Зину постоянно жалели и опекали. Приходилось. При малейших трудностях она «садилась на телефон» и подавала по проводам сигналы SOS: «Придите! Помогите! Я сама не могу! Я боюсь!» Не то чтобы она была совсем беспомощной. Ей просто не хватало внимания, и она заполняла брешь в своей жизни хотя бы таким способом.
     Наскоро накинув пальто и шапку, мать вышла за дверь. Она всегда спешила на помощь родственникам и знакомым по первому зову. Потому слыла женщиной душевной, внимательной. Настоящим ангелом, живущим думами о счастье других. «Удивительный контраст, — с досадой поморщилась Ленка. — И не вспомнила про свою усталость! До теть Зининых обоев ей дело есть. А то, что я тут плачу, мои переживания для нее несущественны. Что происходит дома за закрытыми дверями, неважно. Никто не узнает, не осудит. Дело семейное. А тетя Зина — как же, одно из составляющих общественного мнения…»
     — Пап, давай поговорим, — Ленка зашла в полутемный зал. На увешанных коврами стенах и полированной «стенке», полной хрустальной посуды, благодаря движущимся фигуркам в телевизоре, плясали насмешливые тени. — Может, все-таки… Мне так хочется пойти…
     — Погоди! Так! Так! Аа-а! Го-ол! — грузно подпрыгнул отец на своем диване. — Забили наши! Какая игра! — он радостно засмеялся. — Ведь могут, а?
     — Все идут на «Алису»…
     — Да отойди ты! Не мешай! Дай посмотреть!
     — Пап…
     — Пас, еще пас! Так! — отец продолжал следить за игрой.
     — Мне очень хочется пойти…
     — Ну что ты пристала? Думаешь — умнее всех? На чужом горбу в рай собралась въехать? Так не бывает.
     — Как ты не понимаешь? Для меня этот концерт все равно, что для тебя чемпионат по хоккею!
     — С матерью решай. А от меня отвяжись. Всю игру из-за тебя прозеваю! — он не скрывал досады. Отвлекаться и забивать голову пустяковыми детскими проблемами ему не хотелось…
     Окончательно униженная, Ленка вернулась в свою комнату. Диван, письменный стол, шкаф, полки с книгами. Кактусы на подоконнике. Сестра шелестит страницами учебника. На стене мерно тикают часы. Обычная тишина. Кричащее одиночество. И пустота…
     «Я больше не могу, просто физически не могу здесь оставаться… Каждый сам по себе… Что за семья?! Выйду, пройдусь…»
     Накинув искусственную шубейку, она устремилась к двери.
     — Ты это куда? — отец оторвал взгляд от экрана. — Темно на улице.
     — Я прогуляюсь, недолго.
     Отец кивнул и вновь углубился в телевизор. «Дежурный ответ на дежурный вопрос, — с обидой подумала Ленка. — Неужели я тоже стану такой каменной, когда повзрослею?..»

     Морозная свежесть зимнего вечера успокаивала. Снег искрился в свете фонарей, как в сказочном лесу. Пушистые снежинки осыпали прохожих. Люди спешили туда, где горит свет. В свои квартиры, чтобы провести остаток вечера в уютном семейном кругу. Ленка брела между серыми коробками домов и наблюдала за суетой темной улицы. Торопиться было некуда, разве что попробовать убежать от себя, от грустных мыслей и обид…
     — Ччерт, трамваи встали, — услышала она обрывок разговора двух мужчин. — Говорят, какая то баба под колеса угодила. Теперь не скоро движение пустят…
     Ноги сами собой повернули на проспект. «Посмотрю, что там», — машинально решила она. Ближе к остановке и вправду толпился народ. На белоснежном снегу рядом с трамваем алели брызги крови. Сбившись в кучки, охали женщины. Старушки утирали слезы. Пытаясь заглянуть под колеса, сновала любопытная ребятня. Суетились мужчины, силясь приподнять и подвинуть железную махину и освободить несчастную. Растерянный водитель с трясущимися губами в сотый раз объяснял, что он не виноват. Валил снег, но трамвай ехал с включенными фарами. Вдруг из темноты на рельсах возникла женщина. Он — сигналить. Тормозить. Она растерялась, встала как вкопанная. А потом скрылась из вида, пропала под колесами. Хруст, вопль боли. И — следом — оглушающая тишина.
     «Какой ужас! Бедная женщина, — подумала Ленка. — Вот она, настоящая трагедия. А я переживаю из-за какой то ерунды…»
     — Может, подать трамвай немного назад, — предложил кто-то из мужчин. — Хотя бы на полметра. Надо же ее как-то вытаскивать…
     — А если она живая? Как бы совсем не доконать…
     — Да не-ет, какое там! — со знанием дела изрек здоровяк в дубленке. — Мы ведь пытались с ней разговаривать — молчит.
     — Я ее за ноги теребил — нет реакции. Насмерть, — горько посетовал молодой парень.
     — Если живая, ее лучше побыстрее вытащить, — вмешались женщины. — В больницу надо. А то умрет от шока и потери крови. Или замерзнет.
     Водитель трамвая, мужичок лет сорока с зелеными глазами, в которых будто застыл испуг, нервно отбросил сигарету и направился в свою кабину. Толпа будто по команде прекратила гудеть и замерла в ожидании. Трамвай резко дернулся назад. Тревожную тишину тут же взорвал нечеловеческий крик боли. Собравшиеся ахнули: Жива! Водитель, с лицом белее снега, стремглав выскочил из вагона. Все, на мгновение окаменев, смотрели на расплывающуюся лужу крови. Женщина под трамваем стонала и пыталась шевелиться. Около колеса появилась нога. Затем край пальто.
     Ленке показалось, что земля ушла из-под ног. Перехватило дыхание. Сердце сжалось от ужаса. «Эти сапоги, залитые кровью — точь-в-точь как у мамы! И пальто такого же цвета! Неужели и вправду?! Нет, только не это!!»
     Мужчины вновь принялись суетиться, пытаясь вызволить несчастную из плена. Тащили то за ноги, то за руки. Но этим доставляли женщине только страдания. Она плотно застряла под трамваем, по-видимому, за что-то зацепившись. Ленка металась рядом как сумасшедшая. Хваталась за вагон, напрягая все силы, старалась помочь его приподнять. Ее примеру последовали и некоторые женщины. Но трамвай не двигался с места. Под железной махиной ничего нельзя было разглядеть. Только силуэт пострадавшей в коричневом пальто, заляпанном кровью. Женщина лежала лицом вниз, руками вперед. Так, что пальто полностью закрывало голову. Из-под вагона виднелись только нога в сапоге и край пальто. Каждый стон, каждый вскрик болью отзывались в душе девушки. «Голос… Это ее голос или нет? Вроде не ее… Но как разберешь?.. Сейчас!..»
     Новая попытка приподнять вагон. Еще одно осознание человеческого бессилия.
     — Нужна техника. Иначе никак! — говорили мужчины. И тут же вновь принимались за дело. К ним присоединилась бригада «скорой помощи».
     — Эта милиция сто лет едет, — возмущалась толпа. — Когда не надо, она тут как тут. А беда случилась — нет никого. Давно бы уже приехали и помощь вызвали!
     — Ведь погибнет, из-за них погибнет!
     — Что же делать?
     — Только бы дождалась, только бы смогла дотерпеть!
     Нервы у всех были напряжены до предела: на глазах страдал, а то и умирал человек, а помочь ему было нельзя. Люди понимали, что им не справиться с многотонной машиной. Но делали все новые и новые попытки. Ленка едва сдерживала слезы. Сердце колотилось в висках тысячью молоточков. «Неизвестность хуже всего, — металась ее душа. — А вдруг это не мама. Только бы не она!.. Может, мама уже дома? Да! В самом деле! Надо пойти и посмотреть! Вдруг она уже пришла…»
     Не помня себя, она понеслась домой. «Еще пять домов, еще четыре, три… Еще немного осталось. Совсем чуть-чуть… Сейчас я все узнаю! Только бы она была дома! Только бы она была жива и здорова!»

     Едва открыв дверь, она поняла: мамы нет. Отец так же смотрел телевизор. Не вышел. Видимо, по шагам догадался, что вернулась Лена. Лиля читала учебник. Тихий семейный вечер после уличной трагедии показался ей теплым и милым. Захотелось окунуться в эту теплоту и забыть обо всем. Вдруг проснуться и понять, что все это лишь страшный сон. И на самом деле все — как прежде. Сердце защемило. Она ощутила вдруг, что эти люди ей дороже всего на свете. Вот сейчас она скажет… И все рухнет, кончится… Навсегда… Начнется новый отсчет времени…
     «Нет, надо немного подождать, — решила она. — Не могу, не имею права вот так их огорошить. Несколько минут ничего не решают. Вдруг за это время все-таки мама вернется? Так зачем им переживать весь этот ужас? Я сойду с ума, глядя на их метания!»
     Скинув шубу, она села на диван и принялась напряженно ждать. Размеренное тиканье часов действовало на нервы. Стук сердца, казалось, был слышен даже в соседней комнате. Голова готова была лопнуть от чехарды мыслей. Давила неопределенность. «Что делать? Сказать? А вдруг это не она?.. Заставлю всех переживать понапрасну… А если это действительно случилось с ней… Нет, это невозможно… Это ошибка, обман зрения… Лучше еще подождать, — убеждала она себя. — Как плохо, что ни у нас, ни у тети Зины нет телефона…»
     Прошла минута, другая, пятая… Каждое мгновение растягивалось до пределов вечности. Пятнадцать минут, двадцать… За стеной — звуки хоккейного матча вперемешку с возгласами отца. Сестра увлеченно решала уравнения. «Они — как бы в одной реальности. В том, прежнем времени, прежней жизни. А я видела ЭТО… Я — уже в другом измерении, — грызла ногти Ленка. — Не могу, не имею права разрушить их спокойствие, пока не будет точно известно. Ох, хоть бы это была ошибка! Ведь у многих людей похожая одежда!..»
     Часы показывали половину десятого. Неумолимые стрелки — как приговор. Который обжалованию не подлежит.
     «Неужели ничего нельзя сделать? — стучало в висках. Хотелось закричать, заплакать, дать волю чувствам. Сдерживать в себе переживания становилось невыносимо. — Легче все рассказать. Выговориться. И уже переживать всем вместе… А если я их расстрою зря? Лучше уж самой… Я, все мы не вынесем, если она больше никогда не придет… Господи! Ты моя последняя надежда. Делай со мной, что хочешь… Отними от моей жизни сколько угодно лет и отдай ей. Только бы это не она оказалась там, под трамваем. Или сделай не ее, сделай меня — инвалидом. У нас странноватая семья. Но это — родные люди. Я их люблю. Мне будет хорошо, только если с ними все будет в порядке. Пусть живут так, как считают правильным. Не это важно. Я не буду больше возмущаться. Не буду их расстраивать. Главное, чтобы мать, отец, сестра были живы и здоровы. Нет ничего важнее этого…»
     Лиля принялась складывать учебники в сумку: завтра в школу. По телевизору началась реклама. Отец заспешил на кухню налить чай и сделать бутерброд. «Надо что-то решать, — думала Лена. — Или сказать или… Может сходить к тете Зине и узнать?… Да, в самом деле… Сейчас съезжу к ней…»
     Накинув шубу, она стала обуваться. Отец бросил на нее недовольный взгляд, но промолчал. В двери щелкнул замок. Мама! На пороге стояла мама. Живая и невредимая. Смотрела на Лену и хмурилась. Отлегло от сердца: значит, все в порядке! Хорошо, что никому не сказала! Нервное напряжение схлынуло. Слезы сами собой покатились из глаз. Она отвернулась, чтобы мама ничего не заметила.
     — Ты куда это собралась на ночь глядя? — родной голос звучал как музыка. — А ну живо раздевайся!
     — Я…я… я просто хотела тебя встретить… Поздно уже… — постаралась взять себя в руки Лена. Получилось: голос не выдал ее волнений.
     — Встретить? А ты, оказывается, еще и подхалимка. Встречай, не встречай, на концерт все равно не пойдешь!
     Лена украдкой вытерла слезы и обняла мать:
     — Да не нужен мне никакой концерт! Как хорошо, что ты уже дома.


Пиявка

     — Ну что? деньги принес? — Людка сонно жмурила глаза. Всклокоченные волосы с облезлой самодельной «химией» обрамляли припухшее от пьянства серое лицо с остатками вчерашней косметики. — А ну, давай, потроши карманы.
     — Вот, только три сотни за ночь заработал, — засуетился Витька. — Мам, я посплю немного, потом арбузы разгружать пойду.
     — Молодец, сынок, — обрадовалась Людка. — Только сгоняй сначала за продуктами, лапши хоть купи. А то — шаром покати. Еще сигареты возьми и пива: голова разламывается.
     Витька обреченно вышел в хмурое утро. Поплелся в магазин. Прохожие спешили по своим делам и не обращали на него внимания. Щуплое тело, грязная рубашонка, брюки, на три размера больше, держатся на ремне. Затравленный взгляд исподлобья, немытые волосы. Среди толпы подросток чувствовал себя неуверенно, кожей ощущая незримую границу между собой и людским муравейником. Стеснялся — понимал, что выпадает за рамки мира благополучных. «Мать опять вчера пила, — устало думал он. — Никак не может смириться с потерей. Все переживает, бедная. Как она там сейчас?»
     Людка тяжело повалилась на диван и укуталась в ветхое одеяло. На полу, прикорнув на грязных дырявых матрасах, посапывали засидевшиеся допоздна гости. В комнате стоял тяжелый запах перегара.
     Она нигде не работала, коротая жизнь между пьянками и похмельем. Судьба покатилась под откос еще после первого замужества.
     Свадьбы как таковой не было. Так, расписались, когда стало понятно: Людка беременна. Комната в общежитии, полученная Игорем на заводе, стала для молодых огромной радостью. Собственный угол! Где можно строить жизнь самостоятельно, по-взрослому. Поначалу они старались навести уют. Наклеили обои с красивыми цветочками, покрасили дверь и единственное окошко. Купили шторы, белый тюль. Приобрели по случаю подержанный диван, шифоньер, стол и сервант. Бабушка Игоря отдала за ненадобностью старый холодильник, с закругленными боками. И похожую на бочку стиральную машину. Которая, несмотря на то, что была ровесницей внуку и местами проржавела, все-таки работала. Для начала пойдет, — рассуждали молодые. — Пока и этого хватит. Можно пользоваться, и ладно. А там, наступят хорошие времена. Получим квартиру, купим все новое.
     Но хорошие времена так и не наступили. Спустя годы о былом ремонте не осталось даже воспоминаний. Обои засалились и почернели от грязи. Краска облезла. Нехитрая мебель превратилась в ободранную рухлядь. Шторы и тюль — в замызганные тряпки. Окружающее убожество Людка не замечала, плотно погрязнув в житейской рутине.
     К появлению ребенка молодые, пожалуй, готовы не были. Смутно представляя, что это такое на самом деле, они с головой нырнули в омут. И — не вынырнули…
     После рождения сына Людка поставила крест на дальнейшей учебе. Профессия крановщицы так и осталась непокоренной высотой. Вечно ноющий малыш, пеленки и заботы побуждали Игоря как можно реже бывать дома. Людка плакала, переживала, то и дело «вылавливая» его после многодневных отлучек в сомнительных компаниях. А потом Игоря посадили. Убил собутыльника в пьяной драке. С горя Людка пристрастилась к героину. Кололась много лет. На детское пособие да деньги, которые ей подбрасывали случайные ухажеры…
     Витька рос как трава, донашивая вещи чужих детей, питаясь остатками со стола во время разнузданных пирушек. Не зная, что такое материнская ласка и забота. Людка порой напрочь забывала о существовании сына, по нескольку дней не появляясь дома. Голодный ребенок был вынужден стучаться в комнаты соседей, и униженно лепетать, заглядывая в глаза:
     — Дайте что-нибудь покушать…
     — Самим есть нечего, иди отсюда! Надоел уже, — часто слышалось в ответ. И дверь перед носом захлопывалась.
     Беспросветная жизнь в общаге ожесточала людей…
     — Нарожают скотов прожорливых! — говорили в сердцах за равнодушными дверями. — Матери не нужен, а мы причем?
     — Кормить ублюдков всяких мы не обязаны. Пусть вон в детдом его оформляют…
     Иной раз ребенка все-таки жалели. Как жалеют бездомную собаку, отдавая ей объедки, которые все равно собирались выкинуть. Получив сухую корку хлеба или тарелку какой-нибудь лапши, застоявшейся в соседском холодильнике, мальчик жадно ел, вернувшись к себе. Глотал чужие куски, давясь слезами, ощущением беспомощности и всеобщего презрения. Будто он в самом деле — лишний, никчемный на этом свете… «Вырасту, — мечтал Витька, — сам буду зарабатывать. Свой хлеб есть. И никто меня больше не упрекнет!»
     Кроме непутевой матери, других родственников у мальчика не было. Игорь, его отец, сам вырос в доме-интернате. После того как родители погибли в автокатастрофе, опекунство взяла бабушка. Но пожилая женщина не обременяла себя заботами о внуке. Да, в общем-то, не очень его и жаловала.
     — Дурная кровь, — шипела она, сидя на лавочке с соседками. Ее тонкие губы нервно подрагивали, глубоко сидящие глаза метали молнии. Даже «гулька», казалось, и та выражала недовольство, гордо возвышаясь над головой. — Не связался бы Олег с Машкой, с гадиной этой, жив был бы! Не слушал мать, а я теперь расхлебывай! Игорь, хоть и внук, но душа не лежит к нему, хоть убей. Машка вылитая. Кость толстая, низкорослый, рыжий. Ничего от нашей породы не вижу!
     В смерти сына она винила сноху, которую ненавидела. Не нравилась ей и жена внука.
     — Не будет тебе сладу с Людкой этой, — говаривала она Игорю. — Вот попомнишь еще мои слова. Я ее змеиную натуру насквозь вижу!
     Рождение правнука баба Сима встретила в штыки.
     — Знаю я вас, — шипела старушка. — Все понимаю, зачем ребенка народили. Думаете, помру скоро, так квартира вам достанется? Ждете, небось?
     — На старости лет совсем сбрендила? — злился Игорь. — Брось ерунду пороть…
     — Не будет здесь ноги змеюки этой! Людки-проститутки! Нашел себе пугало огородное! Будто красивых девок тебе мало?! И сын ваш мне не нужен. Произвели на свет — сами теперь думайте!
     Баба Сима умерла в глубоком маразме, оставив нехитрое наследство чужой женщине, которая ухаживала за ней перед смертью. Из принципа.
     Людка приехала в город из деревни. После школы поступила в училище. Получила койко-место в общаге.
     — Не буду жить, как вы, — гордо заявила она родителям. — В городе устроюсь всем на зависть!
     — Делай что хочешь. Сама уже взрослая, — отмахнулись они, и запили пуще прежнего.
     Спустя год после Людкиного замужества отец с матерью сгорели в своем домишке. Ночью взорвался самогонный агрегат, пламя быстро распространилось по жилищу. Они спали, в очередной раз напившись до бесчувствия…
     Трудности надломили Людку. Она постоянно жалела себя. Кляла судьбу.
     — Видать, на роду мне написано мучаться! Другим все, а мне ничего!
     Часто рыдала на первом подвернувшемся плече. Казалось, она получала странное удовольствие, упиваясь собственным горем. Демонстрируя окружающим глубину страданий. Беспрестанно рассказывая всем подряд душещипательную биографию.
     За годы через комнатенку общаги прошли сотни таких же неприкаянных, как она. Мужчин, женщин. Детей. Судьба когда-то вытолкнула их за борт. По разным причинам. Но объединяло их одно: они так и не смогли вернуться в нормальную колею. И выплескивали недовольство жизнью в хмельных скандалах и дебошах. Или истериках на тему: «Я никому не нужен. Жить не хочу».
     Волчьи взгляды, отборный мат, злоба и зависть к «белой кости», подлость и мелкое воровство — это все, что видел мальчонка. Удивительно, как его не покалечили Людкины гости. Ведь практически каждый день в этой клетушке гонялись друг за другом с ножами, топорами и вилками. Озверевшие пьяные мужчины дрались в кровь, визжали женщины, истошно орали чьи то дети…
     Детства как такового у Витьки не было. Он рано повзрослел. И воспринимал жизнь без иллюзий, как многое повидавший на веку старичок. Который знает цену человеческим словам, не раз сталкивался с обманом, хитростью и лицемерием. Доброты он встречал мало. Поэтому людям не доверял, понимая, что в этом мире каждый сам за себя…
     Игорь из тюрьмы так и не вернулся. Это отдельная, полная тумана история. Говорили, что повесился в камере.
     — Опустили, наверное, — рассуждали его приятели, по привычке заглядывая на огонек к Людке.– Правильно сделал: лучше умереть, чем с клеймом петуха жить…
     — Может, он сам был не против? Вон, Витек подрастает. Откуда вы знаете, может, он уже давно… того?… — они начинали плотоядно хохотать, разглядывая мальчишку.
     — Эй, ты, — звала его мать. — А ну, сознавайся: никто к твоей заднице не пристраивался?
     Витек забивался в угол, боясь показаться на глаза.
     — Ах ты, тварь поганая! — злилась Людка. — В папашу пошел?! Так хоть бы зарабатывал!
     — Неправда, мама, — плакал ребенок. — Я не такой!
     — Да ладно, — смеялись гости, — шутим мы…
     Один из отцовских знакомых задержался дольше остальных, а потом и вовсе перевез вещи. Людка воспрянула духом: наконец-то в нее перестанут тыкать пальцем — непутевая, одинокая! Виталий, широкоплечий лысоватый мужичок, с неизменной щетиной и глазами навыкате, работал грузчиком. К наркотикам он был равнодушен, и Людка, чтобы не упустить последний шанс, тоже с этим делом «завязала».
     — Хочешь расслабиться, лучше выпей, — любил говаривать Виталий. — И забалдеешь не хуже, и расхода меньше.
     Она прислушалась к совету. Жесточайшую ломку глушила самогоном, и постепенно героиновое пристрастие вроде как отступило. Спустя полгода они подали официальное заявление в загс и расписались. В душе у Витьки затеплилась надежда: теперь все у них будет, как у людей. Казалось бы, судьба предоставила Людке возможность наладить жизнь. Но…
     Обленившись за годы праздной жизни, погрязнув в пьянстве, она панически избегала разговоров о поиске работы и всегда находила массу отговорок.
     — Пахать на заводе? Да еще в смену? Так я и ребенка видеть не буду.
     — В ларек устройся — не расплатишься потом. Как повесят недостачу…
     — В ТЖХ дворником, конечно, пойти можно. Но ведь рано вставать придется. А смысл? Говорят, там зарплату задерживают…
     Виталия ситуация начала раздражать. Масла в огонь подливала и свекровь.
     — Связался с непутевой! — злилась Светлана Андреевна. — Придешь к вам, наступить некуда! Грязь кругом. Еда не сготовлена. Одежда не стирана. Людка валяется пьяная. Стерва наглючая! Села на шею! Еще и выродка своего посадила. Думаешь, будет с ними толк?
     — Не лезь, мать! — отстаивал свои позиции Виталий. — Сам решать буду. Не маленький.
     — Нашел бы нормальную бабу, — не унималась она. — Вон, у всех подруг уже внучата растут. Уж я бы свою кровиночку лелеяла!.. А от этой швабры чего ждать? Ни кожи, ни рожи. Ни совести. Не приведи Господь, дети появятся! Даунов наплодите, обуза на всю жизнь…
     — Ну, это мне решать, чего от жены ждать! — рубил сплеча глава семейства. — Жалко мне ее…
     — Не любит эта рожа синяя тебя! Не ценит! Пристроилась удобно и все!
     — Мне лучше знать! — хлопал дверью Виталий. А потом долго не навещал мать. Однако дома Людку отчитывал.
     — Зачем я женился? — задавал он риторический вопрос, вернувшись под хмельком с работы. — Грязь непролазная! Брюки сам глажу. Рубашки стираю.
     — Постираешь, не сахарный, — нагло парировала Людка. После появления заветной печати в паспорте она расслабилась. И была уверена, что теперь Виталий уже никуда не денется…
     — Жрать где? — стучал он кулаком по столу. — Муж с работы пришел. А ты, сука, весь день с боку на бок переваливаешься. Не можешь сварить чего…
     — Так с похмелья болею…
     — Болеешь, — свирепел он. — Пить меньше надо! Ладно, когда со мной. Вечером, в компании. На моих глазах. А ты с утра где-то нажираешься, падла. Проспишься за день. А потом еще и вечером просишь!
     Пытался вправить мозги и Витьке. Как правило, при помощи ремня. Тот неделями не появлялся дома. Он давно уже завел дружбу с мальчишками-бродяжками. Которые обитали в соседнем подвале. Днем попрошайничали на рынке, а по вечерам нюхали клей. Понемногу пристрастился и Витька. Чтобы не отстать от других. И быть своим в компании. Общение со сверстниками давало ему ощущение хоть какого-то тепла и участия, и это в какой-то мере компенсировало тот лед в отношениях, что царил дома.
     — Ну и скот этот Витек, — отчим то и дело срывал раздражение на ребенке. — Давай в детдом его сдадим. Может, хоть там уму научат?
     — А это ты видел? — Людка показывала мужу палец, как это делают в американских фильмах. — Своего роди, потом рассуждай! Чем он тебе мешает? Пенсию за отца платят, ты и копейки на него не башляешь!
     — Зато тебя, корову, содержу, — огрызался Виталий. — Когда работать пойдешь?
     — Да ищу я, ищу работу! — оправдывалась она.
     — В общем, я так решил,– сказал он спустя год совместной жизни. — Черт с ним, с Витькой. Отрезанный ломоть. Рано или поздно в колонии окажется. Даю тебе последний срок. Если через три месяца не найдешь работу — уйду. И живите, как хотите. Мне все это надоело!
     Людка поняла: он не шутит. Надо принимать срочные меры. Иначе Виталий в самом деле уйдет. И тогда, чтобы «застолбить территорию», она решила: надо срочно рожать.
     Муж был шокирован этим известием.
     — Не хочу, чтобы у меня придурок родился! — убеждал он Людку. — Ты ж не просыхаешь. Каждый день пьяная. Насквозь прокуренная. Мало Витьки? Мало одного дурака?
     — Бросить меня собрался? — хныкала она. — Беременную женщину!
     — Только не надо вставать в позу! — злился Виталий. — Известно, что ты за мамаша!
     Нотации свекрови тоже не помогли. Людка упорно стояла на своем. Даже переключилась с самогона на пиво. Виталий скрипел зубами, но бросить Людку с пузом совести не хватило.
     Так у Витька появилась сестрица Аленушка. Слабенькая, тщедушная девочка. С серьезным пороком сердца.
     — Изверги, чистые изверги, — плакала свекровь, стоя у обшарпанной кроватки с грязным ворохом тряпья. — Бедное дитя!
     — Постарше будет, операцию сделаем, — отмахнулась Людка. — Нечего мораль здесь читать!
     Виталий все реже стал бывать дома. На пьяную Людку, пустые кастрюли и непролазную грязь смотреть опротивело. В убогой комнатке стало еще теснее. Аленушка росла нервной, то и дело закатывалась в истерике. Не в силах изменить ситуацию к лучшему, глава семейства пустил все на самотек. Стал расслабляться после работы в ближайшей пивнушке. Возвращаясь домой затемно, он падал на диван и проваливался до утра в глубокий алкогольный сон…
     Все заботы о девочке взял на себя Витька, напрочь забывший про нюханье клея. Купал, менял пеленки, бегал в молочную кухню. Он же вставал по ночам успокаивать плачущую малышку. Собственно, если бы не он, девочки бы давно не было на свете. Мать тоже редко бывала трезвой. Виталий начал смотреть на пацана другими глазами.
     — А ты, оказывается, человек, — в редкие трезвые дни хлопал его по плечу отчим. — Молодец!
     — Пропадет иначе, жалко, — совсем по-взрослому отвечал Витек. — Мамка вон, сам видишь…
     Светлана Андреевна наведывалась все чаще. Отчитывала Людку за грязь и пьянку. Предлагала забрать девочку к себе. Но Людка понимала, что следом за ребенком уйдет и Виталий. И гнала пожилую женщину прочь отборным матом.
     — Падла старая, думаешь, не знаю, что задумала?
     — Пожалей ребенка, дура!
     — Давай, вали отсюда! — случалось, Людка выпроваживала свекровь пинками.
     На Витьку, который пошел в школу с девяти лет, косились одноклассники. Переросток-оборвыш. Школьная программа давалась с трудом. Друзей в классе он не нашел. Детский коллектив был жесток и не хотел принимать в свою компанию замкнутого двоечника. В школе Витька чувствовал себя неуютно. Расспросы учительницы, насмешки ребят над одеждой. На сердце — тревога за сестренку: как она там, дома, без него? Мальчик начал прогуливать занятия. Матери было не до него. Присматривает за Аленкой, и ладно.
     Виталий не хотел больше жить с Людкой. Но не находил в себе сил уйти. И от этого все больше пил. Людке рассказывали, что видели его в компании с женщинами. Она и сама заметила: Виталий охладевает к ней все больше.
     Людка старалась угодить ему и охотно привечала его новых собутыльников.
     — Пусть лучше дома пьет, — рассуждала она. — По крайней мере, буду уверена, что пираньи хищные мужика не уведут.
     Виталий, собственно, был не против. В родной общаге пить все-таки удобнее: не нужно после пирушки тащиться домой. Можно выпить побольше, тут же упасть и провалиться в сон. Взвесив все «за» и «против», он практически каждый день стал заваливаться домой в развеселой компании. На смену оскомине и усталости от беспросветного существования, пришло равнодушие.
     Свекровь потеряла покой. Но разговоры с сыном были лишь пустой тратой времени. Ни завязывать с пьянкой, ни отдавать ей девочку он не соглашался категорически.
     — В семью не лезь, ясно тебе? — орал он в ответ на все нравоучения. — Я сам в состоянии решить, как нам жить. Своя голова на плечах. Чем мне мозги парить, нашла бы себе мужика, да занималась бы своей личной жизнью. А то маешься от скуки…
     — То Людка, сволочь эта, пила по-черному, — жаловалась подругам и родственникам Светлана Андреевна. — А теперь оба пьют. Последнюю совесть потеряли. О детях совсем не думают. Душа разрывается. Ведь Аленушка — родная кровинка. Да и пацана жаль, пропадает…
     Людке стало казаться, что бутылка теперь единственный залог нерушимости ее семьи.
     — Мой-то, как выпьет, таким добрым становится, — хвалилась она соседкам. — Будущее планирует. На ноги, говорит, встанем, детей возьмем и на море отдыхать поедем. Как белые люди!
     Но месяцы бежали чередой. А заветный отдых реальнее не становился. Жизнь стремительно летела под откос. По вечерам комнатку заполняли шум и гогот подвыпивших гостей. Самогон лился рекой. От тяжелого запаха «Примы» было не продохнуть. Часто Витька забирал Аленку и уходил с ней в соседний подвал. Прежние друзья, ребята из таких же неблагополучных семей, относились к этому с пониманием.
     Клей Витька больше не нюхал. Даже когда предлагали «на халяву».
     — Нет, ребята, — отказывался он. — Аленка только ходить начала. За ней глаз да глаз нужен. Не могу я…
     Мальчишки понимали, как нелегко приходится Витьке. И подкармливали девочку, то и дело покупая на добытые попрошайничеством копейки йогурт, печенье, молоко. Каждый видел в Аленке себя, свое детство. Нередко дети оставались ночевать в подвале на грязном матрасе. Витек бережно прижимал сестренку к себе, стараясь согреть.
     Родственники Виталия жалели девочку. Стали с теплотой относиться и к Витьке, так преданно заботящемуся о сестре. Непутевое семейство взялись опекать и увещевать всем кланом Березкиных. Не проходило и недели, чтобы им не принесли подержанные вещи, овощи с огорода, продукты для детей. Быстро привыкнув жить чужой добротой, Людка планировала будущее:
     — Свекровка должна сегодня наведаться. Она плешь конечно погрызет, мораль почитает. Но как-нибудь уж перетерплю. Она обычно бидончик супа приносит. Соцработники, глядишь, тоже чего подкинут. Надо бы сходить, пожаловаться на нищету. Хотя бы крупой разжиться. Да мылом.
     — Не знаю, чего сидишь, кукурузу охраняешь? — поддакивал Виталий. — Давно бы сгоняла по-молодецки.
     — К выходным твоя сестра нарисуется. Помидоров да огурцов опять нанесет. Живет одна, а огород аж двенадцать соток!
     — А чего добру пропадать? — соглашался Виталий. — Мы все съедим. Семья-то большая…
     Грузчик ситуацией был вполне доволен. Благодаря заботам других людей ему, главе семейства не приходилось прилагать усилий, чтобы всех обеспечить. Да и денег на выпивку хватало всегда. Дети хлопот не доставляли. Они давно жили какой-то своей, отдельной жизнью. Дома бывали мало. Да и жена перестала почему-то раздражать.
     Однако после хмельного куража и беззаботных посиделок пришло неожиданное отрезвление. Когда Людка поняла, что опять беременна, шел уже пятый месяц…
     — Совсем башню свинтило?! Не будешь рожать, — сказал, как отрезал, Виталий. — Куда? Где размещаться в этой каморке с тремя детьми?
     Людка расценила его категоричность по-своему: «Значит, задумал все-таки уйти к другой! Не выйдет!» Рождение Кати не принесло радости. Пособие закончилось быстро. Средства, предназначенные для новорожденной, как-то незаметно растаяли в череде бутылок. Недоношенная Катя с волчьей пастью доставляла много хлопот. Но даже до малюсенькой беспомощной девочки дела в этом логове не было никому, кроме Витьки. Которому теперь пришлось забыть о походах в подвал и сидеть дома. Холодильник часто был пустым. Принесенные родственниками продукты шли на закуску во время пьяных посиделок. Вечно голодный мальчишка научился не замечать «музыку» желудка. Аленушка тоже начала кое-что понимать и, когда дело было совсем плохо, не докучала брату с просьбами дать ей еду. Впрочем, кое-какие деньги в наличии у ребят все же были. Витька сдавал пустые бутылки. Но не из дома — такая дерзость запрещалась категорически. Бутылки он собирал по утрам на улице. Как правило, тары из-под пива было много возле лавочек у окрестных высоток. В мусорных баках напротив них водились бутылки от водки.
     — Деньги не пахнут! — считал мальчишка. И покупал еду для Аленки и молочные смеси для Кати.
     Новорожденная, в общем-то, питалась материнским молоком, но Людка не всегда была в состоянии дать ей грудь. Да и что это было за молоко, при ее-то образе жизни?
     Как-то Катя серьезно заболела. Видимо, простыла на сквозняке. Родительские гости, собравшиеся в комнатке на очередной «отжиг» — так они теперь по-модному взялись называть свои посиделки, — распахнули единственное окошко и дверь — спасались от жары. Наутро девочка проснулась с температурой за 40. В общем-то, Витька был привычен ко многому. Но прошло два дня, Кате становилось все хуже, она слабела на глазах, отказываясь даже от воды. Он испугался не на шутку: вдруг умрет?! Но мать все не решалась вызвать врача: боялась, что могут лишить родительских прав — она никак не могла выбраться из очередного запоя и тянула время.
     К счастью, наведалась мать Виталия. Забрала Катю к себе, вызвала «скорую». И тут же легла с малышкой в больницу, лечить тяжелую форму пневмонии. Витька вздохнул с облегчением: можно не сомневаться: в больнице, под присмотром врачей и бабушки сестренка точно выживет.
     Людка в больницу так ни разу и не пришла. Визит Виталия стал неким Рубиконом в истории непутевого семейства. Пользуясь тем, что сын на сей раз трезв, матери удалось раскрыть ему глаза на суть происходящего. Да он и сам, глядя на чуть живую дочь, переосмыслил многое. И, словно очнувшись от какого-то наваждения, твердо решил начать новую жизнь.
     — Ведь загубите детей, изверги! Что они видят? Разве такое у тебя было детство?! Поставь себя на место беспомощных малышей! Нашел бы путную бабу и жил нормально. А с этой ведьмой скоро совсем опустишься… Возвращайся домой, забирай детей. Поднимем на ноги как-нибудь, напряжемся. Помогу, пока жива. И — закодируйся, ведь жизнь свою прожигаешь ни за грош!
     В произошедшем разрыве Людка винит бывшую свекровь. Но Светлана Андреевна лишь озвучила проблему, лишь подтолкнула сына к решительному шагу, о котором он брался периодически размышлять. Впрочем, в том, что ее отпрыск далек от идеала и во многом виноват сам, пожилой женщине тоже намного проще винить кого-то другого. Так, по крайней мере, у болеющего материнского сердца остается хоть какая-то надежда на лучшее.
     Разговор после больницы был тяжелым и нервным. Свекровь безапелляционным тоном объявила общее с сыном решение. Опустившаяся Людка должна остаться одна. Виталий и дети уходят жить к ней.
     — Витьку мы тоже заберем. Где двое, там и третий. Пусть он не родной по крови, но разлучать брата с сестрами не дело. Да и не по-людски это — бросать пацана одного в этом вертепе.
     Виталий молча собирал нехитрую одежонку в пакеты. Вещей у него и детей, собственно, было немного. Людка билась в пьяной истерике и, истошно вопя и матерясь, выбрасывала тряпье из пакетов обратно. Аленушка жалась к бабушке. Младшую, Катю, пожилая женщина оставила с дочерью, посчитав, что вести ее сюда после лечения просто незачем. Врачи были единодушны: девочка выжила лишь чудом.
     — Сволочи! Предатели! Не имеете права! Это мой законный муж, мои дети!
     — Иди проспись, дура, — отшвырнул жену Виталий. — Я подаю на развод.
     Совсем обезумев от грядущей перспективы одиночества, Людка стала валяться в ногах у свекрови и мужа.
     — Я не смогу одна! Пропаду! С собой покончу! Вот только вы за порог, так я сразу в петлю! Ведь жить незачем! Раз все меня бросили... Предали…
     — Мама, ты что?! — испугался Витек и кинулся ее поднимать. — Не надо, не плачь. Какая петля?! Я тебя не оставлю…
     — Уходишь… С ними уходишь… Бросаешь… Сынок, останься… Если еще ты уйдешь, то все… — Людка вцепилась в щуплое тело вдруг ставшего нужным и родным сына. — Моя кровиночка, умоляю. Не будет такого, что прежде, завяжу я с пьянкой. Работу найду.
     Витькина душа разрывалась. Как быть? Мальчишка за всю жизнь не ощущал себя таким нужным и значимым человеком, как — вдруг — теперь. Его готова взять к себе бабушка. Неродная бабушка. И отчим. Обещают дать ему все то, что полагается для нормального детства. Чистую постель, еду, одежду. Заботу и внимание. С другой стороны — мать… Родная мать. Лохматая, грязная, опухшая от пьянки, которая ползает по полу у всех в ногах и умоляет остаться хотя бы его. Сына…
     «Сестренки будут с бабушкой, — задумался он. — Им там будет хорошо, Светлана Андреевна позаботится о девочках. А мать? Вдруг мы за дверь, а она — и в самом деле — в петлю?! Как жить после этого? Разве я смогу? Разве по-человечески бросить ее сейчас? Вот так — взять и бросить, такую беспомощную?!»
     — Я здесь останусь, — глухо выдавил из себя подросток, пряча глаза от бабушки и отчима. Воцарилось молчание. — С мамой жить буду, а вас навещать. Все-таки она моя мать! Мать!
     Так мальчишка остался с общаге с Людкой. Но случившееся не стало для нее уроком. Все обещания сразу вылетели из головы. Она опустилась еще больше, когда Виталий после развода оставил девочек жить у себя уже на законном основании. (Он, кстати говоря, закодировался.) Людке пришлось расстаться с его зарплатой и пособием на девочек. Денег стало совсем мало — лишь пенсия на Витьку. Но ее едва хватало на выпивку. О работе она даже не помышляла. Да и где, собственно, нужны такие работники?! Напивалась, рыдала, жалела себя, кляла судьбу-злодейку, жаловалась всем подряд. Но ничего не делала, чтобы хоть немного подняться со дна общества и бутылки. Все финансовые заботы пришлось взваливать на себя тринадцатилетнему мальчишке. Выбора у него не было.
     — Теперь ты глава семьи, — сказала ему Людка, хлопая пустым холодильником. И мальчишка окончательно забросил школу. Чтобы раздобыть денег на еду и оплату комнаты, по ночам стал присматривать за машинами возле развлекательных центров и баров. Днем разгружать фуры с овощами.
     У него нет настоящего, похоже, не предвидится и будущего. Однако Людка предпочитает об этом не думать. Да, собственно, думать уже и нечем. Полная деградация. Она гордится сыном: — «Парень у меня самостоятельный, мне опора, — любит хвалиться она своим гостям-алкоголикам. — В жизни не пропадет».


Важная птица

     — Пробил наш час, — обреченно вздохнули молодожены. Витькин директор сигналил под окнами. Хоть часы по нему сверяй. Опять позвал на природу. И Витька опять не смог отказать. Оставалось непостижимой загадкой, почему каждые выходные толстопузый Помпыш стремился проводить в их обществе. Поначалу они соглашались, из вежливости. Потом пытались отказываться, не менее вежливо. У них было много друзей, и отношения, попахивающие обязаловкой, откровенно напрягали. Однако Борис Романович настаивал. А Витька — сама интеллигентность и деликатность — соглашался. Лариска злилась.
     Помпыш и его любовница (жену они не видели никогда, тема не обсуждалась) были сама любезность. Старше на добрый десяток лет, заядлые туристы, Борис Романович (его все, даже «походная подруга», называли по имени-отчеству) и Света брали на себя все заботы о комфорте на пикнике. Со Светой Лариске было неинтересно. Бабенка-разведенка лебезила перед значимым для нее человеком. А когда пускала в ход «женские чары», это и вовсе выглядело жалко. Но отмалчиваться, зевать или насмехаться над взрослой женщиной некрасиво. Так что Лариске приходилось поддерживать разговоры «о своем, о женском». Помпыш, как и полагается особе, вхожей в городской «Белый Дом», после пары стопок водки заводил глубокомысленные беседы о местной политике. Строил предположения, кого-де поддержит народ на ближайших выборах градоначальника. Интересовался: не дует ли какой, глазу невидимый ветер. С видом члена тайного масонского общества, раздувая для пущей важности одутловатые щеки, сверкал глазами. Особенно когда, с деланным небрежением и усталостью от такой вот непростой жизни и интриг власть имущих, бросал в пространство фразы.
     Витька тоже был любезен. Даже приторно любезен. Между ним и Борисом Романовичем даже в неофициальной обстановке не исчезала дистанция руководителя и подчиненного. Шеф боялся уронить свой авторитет излишним панибратством. Согласно неписаному сценарию, Витек должен был испытывать благодарность за особое расположение шефа, посчитавшего возможным допустить его, простого учителя, до своей жизни. Попасть в число фаворитов Самого считалось в их педколлективе за счастье.
     Света постоянно превозносила умение Помпыша подластиться к начальству, с кем надо — выпить, пустить пыль в глаза. «Умеет жить мужик, — говорила она с восторгом. — По-умному все делает, вот и на коне!». Для нее, методиста центра детского творчества, должность директора школы виделась ну очень солидной. «Куда мне до вас, Борис Романович, — то и дело вырывалось у нее. — Мы люди маленькие…» Помпыш ее слова никак не комментировал, но в душе соглашался, и не скрывал снисходительного к ней отношения.
     Света была счастлива и горда, что рядом с ней такая важная персона. Ловила каждое слово, когда заходила речь о городском управлении образования. Эти люди и вовсе казались ей небожителями. А Помпыш — связующим звеном, эдакой лестницей в Небо. По которой так мучительно хочется подняться. Узнавание любой, пусть и незначительной детали о местных чиновниках давало ощущение сопричастности к тому, что в романах девятнадцатого века называли Светом. Так она могла подглядывать за жизнью городской элиты в замочную скважину. А потом рисоваться перед преподавателями бисероплетения, выжигания и макраме в своем Центре. Умело копируя манеры Помпыша, она поражала коллег осведомленностью о городской политике и личных симпатиях-антипатиях власть имущих. Возможность судить о чиновниках, которые и не подозревали о ее существовании, была как бальзам на душу.
     Случается, даже между малознакомыми людьми вспыхивает симпатия, которая перерастает в дружбу. Но это был не тот случай. Нормального общения не получалось. Помпыш, привыкший ходить павлином в своей школе, продолжал сохранять важный вид и в неофициальной обстановке. Впрочем, наблюдать, как пыжится Борис Романович под нимбом собственного величия, с какими мечтательными нотками говорит «о небожителях» Светлана, было даже забавно. Единственная отрада неизбежных поездок на природу…
     — Ну что, Кисуля, пойдем? — засуетился Витька. — Нас ждут. Неудобно…
     Борис Романович, загрузил вещи в багажник, пронизывая молодоженов взглядом из-под очков. Ребята сели в его бирюзовую «десятку».
     — Диски не забыли? — спросил он не без иронии. — Акустика новая у меня, мммм… восьмое чудо света! Три дня с Юрием Алексеевичем возились…
     Юрий Алексеевич работал учителем труда. Все Помпышево семейство плотно сидело на его шее. Не решаясь отказать шефу, он то помогал делать ремонт в его коттедже, то налаживал машину; вечно что то менял, строгал, чинил, причем совершенно бесплатно. Так сложилось, шеф манипулировал подчиненными. Каждому вассалу приходилось играть свою, отведенную ему роль. Ведь каждый винтик школьного механизма рассматривался через призму полезности Помпышу...
     Он слегка подтрунивал над Ларискиной любовью к тяжелому року. А она в ответ непременно прихватывала с собой что-нибудь из новинок. Вроде как для прикола. Но не оставляло подозрение, что Помпышу только этого и надо. Слушая музыку, он пристально наблюдал за реакцией Витьки, который, как он знал, пристрастий жены не разделяет. Было заметно, что Помпыш изучал эту пару, словно пытаясь найти ответы на какие-то свои вопросы. А музыка служила еще одним средством познания. Витек и Лариса слишком разные. Как внешне, так и внутренне. Так почему они вместе?
     Витя был гордостью курса, отличник, потом аспирант, педагог со всем необходимым набором учительских качеств. Сплошные слезы умиления для институтских наставников. Весь такой положительный, вежливый. Пай-мальчик с лицом героя-комсомольца глядел на мир зелеными чистыми глазами. О таких обычно говорят при случае: «Это — мой ученик!» А его жена была изгнана за плохое поведение из нескольких вузов. Одежда ярких цветов и замысловатых фасонов, обилие украшений… Лариска слепила глаза. Как экзотическая птица с ярким оперением. Снимала студию при Доме художников. Работала по вдохновению, когда хотелось и сколько хотелось. Бывало, она хандрила, дни напролет пролеживая на диване. А потом переполненный донельзя сосуд внутреннего мира выплескивался на холст… Интеллигентный Витек всегда держал себя в рамках приличия. Лариска не стеснялась быть сама собой. Эмоциональное недержание — так, смеясь, определяла она свой характер.
     У нее была хотя бы иллюзия независимости. Это сказывалось на отношении к жизни и окружающим. У Витька иллюзий не было. Мечтал он тоже осторожно, без Ларискиного размаха и авантюризма. Зато всерьез относился к обязательствам и старался всегда держать данное им слово. Да, они были разными. Но отлично ладили, принимая друг друга как данность. И, в зависимости от обстоятельств, уступая друг другу роль лидера.
     Акустика была и вправду отличной. Трудовик постарался. Лариска наслаждалась, уносясь на волнах воображения вслед за голосом Кипелова.

Что-о-о на-а-ас ждет? Море храни-и-иит мол-чань-е.
Жаж-да жить сушит сердца-а до дна-а-аа.
Толь-ко жизнь зде-есь ни-че-го не сто-о-оит –
Жизнь дру-угих, но не твоя-я-я-а-а-а-а…

     Помпыш стрелял глазами в сторону Витьки. Тот улыбнулся: каждому — свое. От душераздирающих откровений «Арийцев» закладывало уши. Однако грохот и надрыв, не находя в душе Виктора понимания, не вызывали у него и внутреннего протеста и желания вырубить все к чертям собачьим.
     Известно: по тому, какую музыку предпочитает человек, можно судить о многом. Люди с ярко выраженной рефлексией увлекаются классикой: богатому внутреннему миру созвучен опыт героев прошлых лет. Романтики слов, как правило, не слушают. Или слушают вполуха. Им важно, чтобы нежные мелодии уносили куда-то вдаль, где паруса, ветер, красоты тропиков и отношений. Люди, души которых пусты как выеденное яйцо, всегда в курсе последних музыкальных новинок. Их музыка — хиты-однодневки. Они ни к чему не прикипают надолго. Рок притягивает тех, кого не устраивает действительность, пошлость и мелочность быта. Кому трудно найти себя в этом мире.
     Лариска увлекалась роком. Виктор тяготел к романтизму. Помпыш и Светлана «оптом и в розницу» скупали выпуски «Фабрики звезд»…
     — У вас столько дисков. Вы центр, что ли, купили? — зарядил настоящий мужской разговор о технике Борис Романович.
     — Нет. Так, на компьютере и слушаем.
     — Э-ххх, — как бы озабоченно вздохнул Помпыш. — Учителя компьютеры покупают, а я все никак. И сын ведь просит… — Он лукавил. Компьютер у него был, причем хороший. Как говорится, прикидывался веником.
     Супруги переглянулись. Промолчали: с Помпышем такое случалось: начинал прибедняться, стараясь встать на одну социальную ступеньку с собеседником.
     Школа сдавала в аренду свои площади. Управление образования бросило клич: выживайте, дескать, в условиях рынка, зарабатывайте на ремонт, оборудование. Так в школах стали появляться частные мебельные мастерские, парикмахерские, студии танцев… Помпыш, да и другие директора учебных заведений, в этой ситуации не растерялись. И запустили в ход схему, при которой предприниматели-арендаторы официально вносили в кассу управления образования минимальные суммы. Дескать, сколько могут, столько и платят. Хоть какая-то копейка в тощем школьном кошельке. Но каждый из них был обязан отстегивать директору ежемесячную дань, «по личной договоренности». Наличкой и без свидетелей. Документы были в порядке — проверяющие нарушений не находили. В карманах Бориса Романовича приятно шелестели купюры. Постепенно появились коттедж, несколько машин. Средств хватало на содержание двоих детей, неработающей жены — любительницы салонов красоты. Не отказывал Помпыш в удовольствиях и себе…
     — Молодость, молодость… — продолжил он. — Где ты, моя молодость? Начало жизни — самая лучшая, светлая пора. Чистая, искренняя. А потом — рутина. Семья, круговорот забот. Усталость от жизни. Ничто не в радость, если нет искры в душе. Нет гармонии с собой. Высыхает душа. — Он любил вот так, сам с собой, а больше на публику пофилософствовать. — Цените каждый день, — вещал он, подобно проповеднику перед племенем аборигенов. — Ведь с годами вы по-другому начнете смотреть на людей. Видеть мир в красках, радоваться солнцу можно только в молодости…
     — Мне кажется, это зависит от человека, — провокация Помпышу удалась, и Лариска лениво вступила в спор. Хотя спорить не хотелось, да и говорить тоже. Голос Кипелова был неуместен рядом с этим боровом.
     — Считаешь так? — оживился Борис Романович. — Ну-у, все возможно…
     Разговор не клеился. Помолчали. Послушали музыку.
     — Сейчас за Светой заедем, и — на природу, — Витькин шеф заметно нервничал. Машина свернула в какой то закоулок, запетляла между дворов. Потом внезапно остановилась. Помпыш вышел, воровато озираясь по сторонам. Заметив старенький «Москвичонок», замахал руками: сюда, мол. Из машины настороженно выглянула Света.
     — Выходи, мы здесь одни, — подошел к ней Помпыш.
     Молодожены не сдержали улыбок: как в дрянном фильме про шпионов! Между тем Света подошла к «десятке»
     — Погода обещает быть отличной! — заговорила она подчеркнуто бодро. И по-хозяйски уперла руки в боки. Бриджи облегали слегка расплывшиеся бедра и обширный живот. Расстегнутая рубашка полуобнажала грудь. Борис Романович не сводил с нее жадных глаз. — На двух машинах поедем. У отца «Москвич» взяла.
     — Он как, ничего? — напрягся Помпыш. — Убивать еще меня не собирается?
     — Все спрашивает, чего Романыч к нам не заходит. Обиделся, что ль, как про женитьбу разговор зашел? — Светлана нервничала и старалась не смотреть ему в глаза.
     — Поехали, — отвел взгляд Помпыш. — Зря время теряем.
     Женщина стушевалась, огонек в ее глазах померк. Лицо потускнело, губы нервно и упрямо сжались. Неловкая ситуация, да еще при свидетелях. А впрочем, какая разница?..
     — Ты впереди, я — за тобой, — она гордо вскинула голову. — Интервал — шесть машин. Так, на всякий случай.
     И вновь скорость. Ветер. Музыка. Но Борис Романович выпал из реальности. Весь он был там, через шесть машин, рядом с женщиной с наряженным лицом, которая дерзко и одновременно тревожно вглядывалась в дорогу. А может, и не только в дорогу, но и в свою судьбу.
     Перед мостом через Урал, разделяющим Европу и Азию, бравый гаишник взмахнул жезлом: остановитесь.
     — Мой брат — большая шишка в милиции. Фамилию назову — будут бедными! — оскорбился Помпыш .
     — Предъявите документы для контроля, — взял под козырек гаишник.
     — Документы? — высокомерно бросил Помпыш. — Боюсь, майору Супогорохову, моему, кстати, брату, это не понравится.
     — Права и паспорт, будьте добры, — вскинул брови гаишник.
     Борис Романович, пряча глаза, выскочил из «десятки». В душе шумел ураган. С ним, и говорить без почтения?!
     Света затормозила поодаль, и настороженно выглядывала из «Москвичонка». Неужели гаишник не понимает, кто перед ним? Виданное ли дело?!… Да как он смеет? По ее понятиям, ДИРЕКТОР ШКОЛЫ не должен подвергаться банальным процедурам, как простые смертные…
     У одних людей над головой потолок. У других — только небо. Первых большинство. Они не видят ничего дальше своего маленького мирка. Он кажется им огромным, значимым. Живут, пыжатся, прогибаются, даже не задумываясь, насколько их мирок вписывается в систему Мира в целом. Или хотя бы в систему маленького Орска. Понятно, что Помпыш не был большой фигурой даже здесь. Но Свете он казался великаном, и она в недоумении сверлила глазами гаишника: как же так?
     Наконец, человек в форме вернул Помпышу документы и опять взял под козырек.
     — Счастливого пути!
     Машины двинулись дальше, с тем же интервалом. Борис Романович молчал и грыз губы. Кипелов пел о Вечных Страстях. Молодожены пялились на дорогу.
     Путешественники, между тем, приближались к реке Орь. Они всегда разбивали лагерь на одном и том же месте. Уральские горы создавали романтический антураж. Место было глухое, и любовников некому было застукать в самый неподходящий момент, как это случается в кино.
     — Ну, давайте разгружаться, — облегченно вздохнул Помпыш. — Вот и приехали!
     — Борис Романович, — Света кокетничала, посверкивая глазами. — Мы сеть поставим или с палаток лучше начать? — она была вся ожидание. Ей явно хотелось отправиться «ставить сеть»…
     — Сеть, пожалуй… — Помпыш, как всегда, был озабочен «сохранением лица». — А то комары потом, и у костра посидеть хочется. И рыбе заранее следует побеспокоиться, чтоб уха поутру была…
     Лариска и Витек сделали вид, будто не поняли, что спутники хотят уединиться. Приободрившаяся Светлана не стеснялась посторонних. Лукаво улыбнувшись, она вполголоса сообщила любовнику:
     — У меня новое белье! Ты такого еще не видел! Пойдем поскорее…
     — Не видел? — вскинул брови Помпыш. — Что за белье? Небось, за сотню на рынке купила…
     Лицо женщины стало напряженным, черты обострились, она вся словно съежилась. — Ну, мы люди маленькие, — произнесла она натянуто, — Куда уж нам дорогое покупать…
     Помпыш хмыкнул и приобнял ее:
     — Пойдем к реке. А то скоро темнеть начнет, комаров много будет…
     Парочка удалилась. Вдалеке послышался плеск спускаемой на воду лодки, смех… Голоса эхом разносились по воде.
     — Ну, как тебе? — поинтересовался Витек.
     — Угадай с трех раз! — хмыкнула Лариска. — Не понимаю: неужели им не с кем больше поехать? Ведь друзья какие-нибудь должны быть?…
     — Помпышу приятнее чувствовать себя центральной фигурой, — улыбнулся Витек. — Чтоб все вокруг него вертелось. Хозяин положения.
     — А мне Светлану даже жалко. Не прикалывает Помпыша дешевое белье, так пусть фирменное ей подарит. Унижать-то зачем? Так старалась тетка…
     — Он жадюга еще тот!
     — Жене, небось, опять сказал, что с мужиками на рыбалку поехал, а сам…
     — Любопытно, он из еды что-нибудь взял? или как всегда?…
     Как правило, Помпыш на природу еду не брал. Только кастрюли, палатки, матрасы, одеяла, лодку и сети. И выпивку. Зато Светлана всегда готовилась к «природе» как к долгожданному празднику. Старалась поразить Помпыша кулинарными изысками и прихватывала в поездки выпечку, премудрые салаты, находя каждый раз новые экзотические рецепты. Смотри, дескать, я хорошая хозяйка. Готовить умею. Уже лет семь она пыталась найти путь к его сердцу через желудок. Но, по-видимому, в этом конкретном случае, поговорка не оправдывалась. Дальше летних путешествий на природу (и редких встреч в Светланиной «хрущевке» в холодное время года) дело не продвигалось. Помпыша ситуация устраивала. Светлану — нет. Но она все готовила и готовила бесконечные салаты. И покупала все новые комплекты белья за сто рублей. И надеялась, что он оставит, наконец, мегеру жену (так он ее называл), которая его ну совсем не понимает и не ценит. Вот уже пятнадцать лет кряду. Отравляет жизнь скандалами и претензиями, чем ранит его такую тонкую душу. Банальнейший сюжетец пошлейшей человеческой комедии под названием любовный треугольник. Банальнейшие слова, которые, наверное, с самого сотворения мира произносятся в таких ситуациях. Но так хочется верить! Так хочется чувствовать себя нужной, дорогой и любимой! Так хочется женского счастья. Мужа под боком, наконец. И переехать в коттедж, о котором так много наслышана!..

     Парочка вернулась в приподнятом настроении. Грузный Помпыш мурлыкал под нос какую-то мажорную мелодию и порхал как бабочка, расставляя палатку. Глазенки из-под массивных очков излучали довольство, тонкие губы выглядели еще тоньше из-за прилепившейся к ним улыбки. Светлана буквально светилась изнутри. В такие минуты она выглядела значительно моложе своих лет. Морщинки разглаживались, взгляд становился открытым, уверенным, движения плавными. Женщина чувствовала себя победительницей в маленькой битве за счастье.
     — Сейчас разогреем фаршированных кальмаров, — с особенной интонацией произнесла она, — и можно за стол. А еще у нас курица-гриль и два салата. А к чаю — медовый торт.
     Борис Романович промолчал, но было заметно, что информацию к сведению принял. Потому как достал из машины несколько бутылок пива и поставил на «стол». Молодожены переглянулись. Все как всегда: Помпыш в своем репертуаре. Даже стало как-то неловко перед женщиной. Потому как сами прихватили такое же пиво и самые обычные продукты, которые берут в поход. Ну не строгать же, в самом деле, салаты!
     Застолье не отличалось весельем и задушевностью. Случайные люди за случайным столом поддерживали дежурный разговор, чтоб не молчать. Сеть была поставлена, миссия Светланы, судя по всему, выполнена… Помпыш то и дело впадал в задумчивость и пристально, испытующе глядел на свою пассию, словно пытаясь разгадать, что у нее на душе. Та щебетала и старалась изображать даму из общества.
     — Борис Романович, как вам кальмары? — Светлана зорко следила за тем, чтобы тарелка и стакан героя ее грез не пустовали. — Давайте еще положу салатика с киви и ветчиной.
     — Эк, вкусно, — крякнул Помпыш. — Порадовала меня сегодня. Отличные кальмары. Но вот только я не люблю такой салат, ты разве не знала? — Женщина побледнела и чуть было не подавилась. — Давненько я простых салатов не ел… «Под шубой», к примеру… — как бы рассуждая сам с собой, произнес Помпыш. — У жены не допросишься, говорит, возиться с ним долго, и грязи много… Ей проще в магазине купить или заказать. А так хочется простой, здоровой пищи, да еще приготовленной с душой… Ты, Света, уж в следующий раз постарайся.
     Бедняжка едва сдержала слезы. И немудрено. По-видимому, чтобы угодить Помпышу ей пришлось изрядно потратиться. Лишних денег у нее, понятное дело, нет. Ради него (или все-таки ради себя?) не пожалела, может быть, последнего. Но реальность в очередной раз не оправдала ее ожиданий. И опять, опять он говорил о жене! Она, она, она — кругом она! Да какая же, собственно, разница, что и как она делает?! Зачем он то и дело вспоминает ее? Сравнивает? Или все-таки любит жену, страдает от чувства вины, и рассказами о ее недостатках заглушает муки совести? А может, просто намекает: дескать, я жду, что ты будешь лучше, чем она… Ведь не зря же, в конце концов, все эти тайные путешествия, двойная жизнь, вранье… Сложный вопрос, кому в этой ситуации проще: женатому мужчине или свободной (свободной?) женщине…
     Помпыш вновь задумался о чем-то своем. Повисла очередная тягостная пауза. Светлана целиком ушла в свою обиду. Молчали и молодые, измученные недавними рассуждениями Бориса Романовича на тему грядущих выборов. Они были даже рады передышке… Уж перемыли косточки всем возможным кандидатам, обсудили заметные PR-ходы. Лариска вступила в дежурный философский спор. Порассуждали, почему у одних людей мечты сбываются, у других — забываются. Пришли к естественному выводу, что все зависит от самого человека, от его стремления идти вперед и не размениваться на мелочи. Эдакие чеховские герои-интеллигенты, размышляющие на вечные темы… Конечно же, все говорили банальности. Лариска резко и с жаром; Помпыш — намеренно подливая масла в огонь, чтобы поддерживать разговор; Витек — деликатно вставляя редкие замечания; Светлана, занятая своими мыслями и важными стратегическими выкладками, — непременно подчеркивая правоту любовника.
     Пляшущее пламя пожирало сухие поленья. Все смотрели на огонь, занятые своими мыслями. Вслед за поленьями догорал и летний вечер. Треск кузнечиков, жужжание комаров, плеск рыбы в реке давали ощущение единения с природой. Опустошенные бутылки пива, затухающий костер намекали на близкое завершение посиделок. Чувствовалась усталость, больше моральная.
     — Я вот смотрю на вас, и удивляюсь: вы такие разные., — обратился вдруг Помпыш к Витьку и Лариске. — И по характеру, и по отношению к жизни. Смотрю, пытаюсь понять. Ведь вы в самом деле такие дружные, не играете на публику. В чем секрет? Что же вас может связывать?
     — Любовь, — ответили они одновременно, и улыбнулись.
     Повисла новая пауза. Светлана напряженно вглядывалась в блики костра на Помпышевом лице и пыталась понять, куда же он клонит.
     — Ну надо же… Счастливые люди… Так уверенно, без колебаний об этом говорите… Наверное, в самом деле так… Ничего ведь у вас общего! Абсолютно. А я как неприкаянный в этом мире…
     — Неприкаянный? — взорвалась уязвленная Светлана. — Да у вас любви с избытком! Хотите направо идите, есть желание — налево… Везде приветят! Только сами не знаете, что вам нужно. Пора уж определиться! — даже разволновавшись, она называла его по привычке — «вы»…
     Он бросил на женщину удивленный взгляд. Спиртное сделало ее разговорчивой, и она не скрывала своих мыслей.
     — У вас одни только слова! Ни действий, ни решений — ни-че-го… — продолжала она. — Удобно устроились!.. А ведь нам могло быть так хорошо! — Чужое счастье слепило ей глаза. Вдруг мучительно захотелось своего. Здесь и сейчас.
     — Да ты думай, что говоришь-то! — повысил голос Помпыш и покосился на молодоженов. Скандальные разборки явно не входили в его планы и подрывали авторитет. — Что тебя может не устраивать? Разве плохо сидим? Посмотри на эти звезды, на небо…. Завтра ушица поутру будет…
     — Мой отец уже сколько раз вам говорил: определяйтесь. Хорош баламутить!
     — Не так все просто… Двое детей, понимать должна. Они привыкли к определенному уровню жизни, к достатку. Опять же — жена… Делить дом, имущество… Не по-мужски… И потом: на что и как они будут жить? Жена привыкла по салонам, детям учиться надо… Ну, допустим, уйду я… Соберу вещи и уйду. А куда? В твою «хрущевку»?
     — Ах, какие мы благородные! Как о ближних заботимся! — обида и несколько бутылок пива окончательно развязали ей язык. — А мне, мне-то каково? Почему обо мне не думаете?
     — Ну-у, ты же у меня молодец, — он ободряюще тронул ее за плечо. — Все понимаешь… — Помпышу явно не нравился разговор, и он бы с радостью его замял.
     — Не поздно и все сначала начать. У вас связи, возможности. Характер. Это мы люди маленькие. Но я была бы хорошей женой. Старалась бы уют создать. Стоит только захотеть — будет у вас и новый коттедж, лучше прежнего. Если вам что-то надо, своего никогда не упустите…
     — Теща, боюсь, не переживет… Болеет сильно, не встает с кровати почти… А тут — удар! Семья вдребезги… Дочь, внуки… Не хочу брать грех на душу… Пойми, мне так непросто….
     — Не хотите вы ничего менять! Просто не хотите! — резюмировала Светлана с вызовом.
     — Не хочу. — Помпыш встал и удалился в свою палатку, давая понять таким образом, что разговор, собственно, закончен. Все, дескать, точка. Светлана сразу как-то сникла и, видимо, стала жалеть о сказанном. И теперь такая лунная и звездная ночь могла быть безнадежно испорчена…
     — Ну, я тоже спать, — засобиралась она вслед за ним. — А то сеть снимать рано…

     Утро встретило накрапывающим дождиком. Лариске с Витьком из палатки выходить не хотелось, и они просто смотрели, как красиво падают капли на зеленую траву. Помпыш и Светлана встали давно. «Стол» был прибран, посуда вымыта и сложена аккуратной горкой. Эхо разносило их голоса по реке.
     — По домам, наверное, поедем. При такой погоде, какой отдых, — поделился мыслями Витек.
     — Да хоть бы... Не представляю, как здесь куковать под дождем?!
     — Э-эй, молодежь! Пора вставать! — Помпыш и Светлана громко объявили о своем присутствии.
     — Да мы давно проснулись, просто дождик, — отозвался Витька.
     — Выходите, дождик совсем мелкий, быстро привыкнете.
     Молодые, ежась, вылезли из палатки. Борис Романович избегал смотреть Светлане в глаза и вообще, заметно нервничал. Та выглядела потерянной. Впрочем, это было их типичное поведение на второй день: каждый раз одна и так же картина… Помпыш оглядывался вокруг и, казалось, задавал себе вопрос: а что я тут, собственно, делаю? Стоило ли все это затевать? Ведь дома тепло, уютно, жена и дети наверняка успели соскучиться…
     — Мы тут подумали, — замялась Светлана, — лучше, пожалуй, уехать. А то вдруг дождь сильнее ливанет, дорогу размоет. Застрянем, — она посмотрела в сторону Помпыша, как бы ища поддержки. Но он сосредоточенно возился возле раскрытого багажника: складывал туда рыбу.
     — Так вы, Борис Романович, всю рыбу себе заберете? — ошарашенно поинтересовалась она. — Я бы тоже домой взяла…
     — Так ведь ее мало, — нехотя отозвался Помпыш. — Что я домой привезу?
     — Но ведь у меня тоже дочь рыбу ждет…
     — Ладно, выбери себе парочку, — раздраженно отмахнулся он. — И давайте уж быстрее собираться. Небо хмурится, — ему явно не терпелось вернуться домой.
     Повисла очередная тягостная пауза. Светлана выбрала себе несколько рыбешек, самых маленьких. Все сосредоточенно собирали свои вещи и распихивали их по машинам, избегая встречаться взглядом.
     — Ну, все. Поехали, — приободрился Помпыш. — Время, как говорится, — деньги.
     — Ой, погодите! — вдруг отчаянно забеспокоилась Светлана. — Я, кажется, сережку золотую тут где-то потеряла…
     Витек с Лариской принялись шарить по траве. Помпыш поморщился: задерживаться да еще под дождем рыскать в поисках сережки в его планы не входило. — Она так тебе нужна?
     — Мы люди маленькие. Новые серьги купить непросто будет. Давайте посмотрим, а? — женщина просительно заглянула ему в лицо.
     — Как знаешь. Я пока машину посмотрю.
     Лариска была поражена: эти проблемы Помпыша не заботили, искать сережку он не собирался. Да что там, «искать»! Не проявил даже элементарного человеческого сочувствия!
     На Светлану было жалко смотреть: ей жаль утерянной сережки, и не хочется портить отношений с любовником. Который, к слову, все больше раздражается. Каждая лишняя минута для него — как нож в сердце. Мысленно Борис Романович уже был далеко отсюда. Светланина миссия была выполнена. До следующей недели она, согласно его сценарию, не должна была причинять беспокойства. Ведь поездки на природу нужны, чтоб отдохнуть душой. Отдых закончился. Пора возвращаться. А тут какая-то сережка… Он бросал на женщину укоризненные взгляды, сопел и молчал.
     — Да ладно. Не найдем уже, наверное. Или в следующий раз, — как бы извиняясь за неудобства, промямлила она. — Поехали…
     — Давно бы так! — обрадовался Помпыш. — По машинам!

     Мелкий дождик монотонно барабанил по стеклу. Помпыш опять усадил к себе в автомобиль молодых. Светлана тащилась позади на своем «Москвичонке». Возвращение любовников домой выглядело символичным. Без лишних сантиментов, разговоров и даже взглядов, а так, скорее чисто механически, каждый держал путь в свою жизнь. В этот момент они казались совершенно чужими людьми. Праздник, как говорится, кончился, свечи погасли… Пора убирать декорации.
     Помпыша дома ждала семья, о которой он думал с самого своего пробуждения. Светлана готовилась к встрече с холодными стенами нищей квартиры, с телефоном, действующим на нервы своим молчанием, да взрослой дочерью, которая все понимает… Женщина нервно кусала губы: чем же я хуже ее? Ведь ночью шептал, что я самый для него дорогой человек… Называл солнышком… Лапочкой… Настал день, протрезвел, и опять — все мысли только о жене! Почему не я — по салонам, почему не я — на курорты… Неужели никогда мне не войти в его дворец хозяйкой!? И чтобы он был законным мужем. Тогда я, наконец, не буду терпеть унижения и — ка-ак развернусь!!
     Помпыш пожирал взглядом дорогу, метр за метром. Бледное лицо перекошено, будто от зубной боли… Как и всегда на обратном пути с «природы».
     — Ну что, включаем «Арию»? — чтобы разрядить обстановку, нарочито бодро предложил он.
     — Нет, давайте лучше радио послушаем, — отозвалась Лариска. Меньше всего ей сейчас хотелось, чтобы жестокий Помпыш осквернял ее музыку тем, что тоже ее слышит… Высокие страсти и низкая душа — понятия несочетаемые…
     Развеселая болтовня радиоведущих, легкие песни были нужны в этой ситуации как фон. Их и слушали и не слушали одновременно. Помпыш кряхтел, сопел и вдруг выдал:
     — Жена проснулась уже, поди. Вот обрадуется, что пораньше вернулся, — мысленно он был уже рядом с ней… Светлана на своей полуразбитой машине, тащившаяся где-то позади, давным-давно осталась «за кадром».
     — Любите жену? — Лариска не удержалась от прямого, некорректного вопроса.
     Он будто бы не понял, о чем его спрашивают.
     — Она меня любила когда-то… Давно… А сейчас ей нужны только деньги… Ведь я — кормилец, глава семьи. Она не работает.
     — Ну, так вы не ответили…
     — Я, я в доме главный! Я!! Не хочет понимать! Не хо-чет! Должно быть так, как я сказал! Не нравится ей! Не хочет подчиняться! Зависит от меня полностью, а требует, требует, требует! Светлана без претензий вроде бы… Но это — пока. Знаю я женщин! Только и ждет, чтоб тоже на шею сесть!
     — Если вы любите жену, так зачем вам любовница?
     — Что я, не мужик, что ли? Должен же я отдохнуть, расслабиться? Должна же быть в моей жизни отдушина…
     — А с женой проблемы решить, поговорить, найти компромисс…
     — Это не мне надо! Ей! Я ее полностью содержу, пусть подстраивается. Мы поженились еще в институте. С тех пор многое изменилось. Окружение, должность, бремя ответственности… Она ко мне — с претензиями. Никакого уважения!.. Когда человек недополучает чего-то дома, он ищет это в другом месте. Только и всего.
     «Москвич» мигнул фарами. Помпыш остановился: пора прощаться. Все вышли.
     — Ну, до новых встреч! — бодро сказала Светлана, пряча глаза.
     — До свидания. Спасибо за все! Салаты были просто супер! — отозвались Витек с Лариской.
     — Давай, счастливо, — рассеянно брякнул Помпыш, целиком ушедший в свои мысли.
     — Вы позвоните мне, ладно? — Светлана заглянула ему в глаза. — Я буду ждать.
     — Хорошо, хорошо. Позвоню, как смогу, — отмахнулся он. — Ну, бывай. Отцу привет.
     Через несколько минут бирюзовая «десятка» затормозила возле дома молодых. «Ну вот и все! — подытожил Помпыш и, обхватив голову руками, лег на руль. Повисла очередная нервная пауза.
     — Глядя на вас, отдыхаешь душой. Хочется жить, верить в хорошее, — вдруг произнес он с несвойственной ему теплотой в голосе. — Значит, до следующих выходных. Договорились?
     — Ой, не стоит загадывать, — замялся Витек. — Вдруг погода подкачает, дожди начнутся…
     — И опять же, дела какие срочные возникнут, — поддержала мужа Лариса.
     — Думаю, погода не подкачает, — улыбнулся Помпыш. — Так что я намекну Светлане насчет шашлыка…
     «Десятка» отъехала. Молодые потащили вверх по лестнице свои сумки.
     — Неужели этот вампир отравит и следующие выходные? — озвучила Лариска настойчивую мысль.
     — А знаешь, мне его даже жаль… Запутался мужик, нигде не может найти гармонии… Дома жена дрессирует. Из дома сбегает, самоутверждается за счет Светланы… «Мы люди маленькие»… Тьфу! Но любит жену… Разрывается между амбициями и чувствами… В итоге не может построить отношений ни там, ни там…
     — Кто виноват? Меньше бы важничал! Не такая уж развеликая персона, как хочет казаться… Смешно! Чем важничать, лучше бы вперед стремился… Есть люди и посерьезнее него, а ничего, живут. И без нимба обходятся. А этот… Все бы поклоны ему били. К психоаналитику надо…
     — Он ищет искренности и любви… Как и все люди на этой земле.
     — Ага. Ищет… Ничего не скажешь — отличные способы! А историю с сережкой помнишь?
     — Знаешь, я видел, как Светлана ее сама сняла и спрятала в карман. Хотела, наверное, подольше задержаться на природе…
     — Да-а? Если видел, что ж так упорно шарил в траве?
     — Угадай с трех раз! Такая уж у нас, видимо, миссия. Так что…
     — Ты на что намекаешь? Нет! Ни за что! Не поедем с ними больше. Это невыносимо! Ужасно! — «эмоциональное недержание» Лариски било через край…


Непутевые

     Баба Лена, маленькая сухонькая старушка с усталым отрешенным взглядом загнанного животного, перевела дух у подъезда пятиэтажки: ну вот и дома. У нее пошаливало сердце. Поэтому долгие расстояния и любая, даже незначительная, ноша были для нее серьезным испытанием. По собственному «барометру» она давала лучший прогноз погоды, чем любая метеостанция, безошибочно предугадывая, когда холод сменится на потепление, а суховей на дождь.
     Вот и сейчас, сердце колотилось в груди тысячью молоточков. «Видать, опять холодов ждать, — машинально подумала она. — Тяжко, э-э-эх… Как бы Господу душу не отдать. Ведь на мне все держится. Пропадут, непутевые…»
     Оставалось преодолеть лестницу. Четвертый этаж — не шутка, тем более, с тележкой, доверху заполненной подгнившими овощами с ул. Короленко. Несколько раз в неделю она непременно отправлялась на промысел. Торговцы бабушку давно знали, и отдавали ей то, что все равно собирались выкинуть. Она уже не стыдилась, не пряталась от соседей со своими тележками. Постоянная нищета, голод заставили пожилую женщину напрочь забыть слово «унижение». Не до высоких материй, когда дома плачут голодные дети, а сын-алкоголик, хлопая дверцами пустого холодильника орет благим матом. Сноха, толстопятая деревенская деваха, тоже не страдает отсутствием аппетита. Фыркает, когда нечего закинуть в обширный желудок. Лучше уж так, пройтись с тележкой по банановой улице, попросить овощей…
     Когда-то Баба Лена работала на заводе. За воротами проходной остались молодость, здоровье, интерес к жизни и особая гордость человека рабочей профессии, на плечах которого, как говорили раньше, и держится страна. Нагрянувшая старость совпала с перестройкой, когда людские представления перевернулись с ног на голову. Она оказалась за бортом. Пенсионерка со скромной пенсией, однокомнатной квартирой и небольшим огородом. Вот и все, что удалось заработать за долгие годы упорного труда на благо родной державы. Болью в сердце отдавались рассказы бывших коллег о том, как былой гигант индустрии постепенно разворовывают, как богатеют начальники, наживаясь на продаже общего добра.
     Огромной тяжестью на душе лежал и другой, самый, пожалуй, неподъемный груз — непутевый сын. Из которого она так и не смогла воспитать человека. Потому что работа, интересы страны (а она в это верила) всегда были на первом месте…
     — Никак сама сумку наверх потащишь? — возмутились соседки, завсегдатаи лавочки, — Зови этого борова. Не работает, водку хлещет как бык помои, так пусть хотя бы здесь матери поможет. Тунеядец! Тележку поднять наверх не может…
     — Виданное ли дело: сынок брюхо на диване отращивает, а ты все мотаешься да сумки тягаешь…
     — Ай, Лена! Да я на твоем месте давно бы взашей его погнала!..
     — Все жалеешь… Кого? Себя пожалей! Ведь на смерть с косой уж похожа!
     — От голода опять шатает! Еле на ногах держишься!
     Бабу Лену словно обожгло: соседки опять склоняют ее балбеса сына. А ему — что? Курит да флегматично смотрит с балкона, периодически сплевывая на весеннюю грязь. Вчера он явился домой за полночь. Впрочем, явился — это громко сказано. Собутыльники дотащили Виктора до двери, да там и оставили. Пьяный в ноль, он улегся на коврике за порогом. Мать и жена его тревожить не стали: уж больно много мороки затаскивать в квартиру эту тушу, раздевать и укладывать. Виктор проснулся от холода в шесть утра, после чего оказался дома. С матами и претензиями. Обиженный на весь белый свет. Впрочем, как обычно…
     — Баба, баба! Мы так тебя ждем! — подлетел к ней восьмилетний Костя. — Я кушать хочу. Игорь тоже хочет. Маленький еще, не понимает... Плачет сидит. Мамка его отлупила, чтоб телик смотреть не мешал… — Глаза мальчишки излучали голодный блеск, оглядывая тележку, будто это сундук с сокровищами. Одетый в затертую куртку неопределенного цвета и на три размера больше, грязные брюки и резиновые сапоги, он выглядел, как пацан из фильма о беспризорниках времен гражданской войны. — Можно я эту морковку съем? — худенькие ручонки мгновенно достали из авоськи, привязанной к тележке старым поясом от халата, пару грязных морковок. — Ну, пожа-а-а-алуйста…
     — Пойдем, дома поешь, — вздохнула баба Лена, и, подхватив тележку, начала тяжело подниматься по лестнице. Костя плелся за ней, с жадностью голодного зверька воровато откусывая грязную морковку, проглатывая, не пережевывая.
     Ее непутевый сынок Виктор продолжал курить на балконе, с истинно английским флегматизмом созерцая весенний пейзаж.
     В свои 36 лет он плотно сидел на шее у матери. Не работал, пил горькую, коротая жизнь между состояниями пьяной эйфории и тяжкого похмелья. Рядом с ним на шее у старушки примостились его жена, дородная и склочная Зинка. Которую никуда не брали на работу из-за продолжительных запоев. Отказать себе в выпивке она не могла, даже когда дети — школьник Костя и четырехлетний Петька — плакали, голодные, и просили есть.
     — Хватит нервы мотать, скоты! — орала она на детей. — Когда вы уже нажретесь досыта?! Дай, дай, дай! — будто слова другого не знаете!
     Муж ей во всем поддакивал, помогая «воспитывать» своих отпрысков при помощи тяжелого кулака. Пропив собственную квартиру, доставшуюся в наследство от бабушки, непутевое семейство переехало к матери Виктора, в ее однокомнатную. В один прекрасный день поставили старушку перед фактом — собрали затрепанные пожитки и, что называется, оккупировали территорию.
     Материнское сердце Бабы Лены не смогло остаться равнодушным. Все-таки сын, родные внуки. Куда им? На улицу? Бомжевать? Пусть уж лучше тут живут. В тесноте, да не в обиде…
     Впрочем, она горько ошиблась. Как, пожалуй, ошибаются все матери, до конца не перестающие верить, что их дети все-таки хорошие. Верить, несмотря ни на что… Совсем скоро в ее квартирке обычным делом стали пьяные дебоши. Сын со снохой бились в кровь по любому поводу. Стало доставаться и старушке. Совсем скоро она превратилась в зашуганное существо, боящееся сказать лишнее слово или проявить недовольство красноречивым взглядом.
     Присосавшись к ее пенсии, ни Витька ни Зинка о работе и не думали.
     Впрочем, такие специалисты вряд ли где требовались…
     Баба Лена старалась бывать дома как можно реже. Однокомнатные апартаменты напоминали бочку, набитую селедкой. Пришлось уступить свой старенький диван детям, а самой спать на полу. Сын со снохой почивали на обшарпанной кровати, сохранившейся в комнате со времен Витькиного детства.
     Больших трудов стоило женщине вырастить мальчишку: муж растаял в тумане сразу после его рождения. Поехал на заработки на Север, да там и остался, напрочь забыв всю орскую семью. Материальной помощи от мужа женщина так и не увидела. Гордая, она принципиально не стала подавать на алименты. Сама мальчишку воспитаю, — решила для себя. — Всем на зависть вырастет, человеком станет. Будет папаша потом локти кусать, да поздно.
     Прошли годы. Мечты не сбылись…
     Внуки, впрочем, тоже каждый день доставляли неприятности. Оборванцев часто видели попрошайничавшими возле магазинов. Старший курил, давно распробовал вкус спиртного со стола родителей, школу прогуливал. Ребята тянулись за старшими, употребляя крепкие выражения, смыл которых понимали с большой натяжкой. Подражая родителям, они ругались и на старушку последними словами. Хотя видели от нее только добро. Бабушка опустила руки: жизнь детей наверняка сложится по родительскому образу и подобию. Жила одним днем — накормить бы всю ораву, одеть. Соседи отдавали этой семье ношеные вещи только потому, что жалели Бабу Лену. Куда ей одной справиться с таким грузом? Родителям ведь ничего не нужно кроме выпивки.
     Зачастую они уходили в загул, по нескольку дней не появляясь дома. Старушка просиживала у окон, плакала: вернулись бы живыми. Хоть непутевые, но свои. А своих все-таки жалко…
     — Ну вот, мы и дома, — Баба Лена с внуком переступили порог квартиры. Та же грязь, стойкий запах перегара. Вот он, итог жизни. Лучше уже не будет. Только хуже… Устала…
     Мальчишки атаковали сумку с овощами. Сноха сидела на диване, руки в боки, будто пузатый самовар, и недовольно взирала на происходящее. Потом изрекла:
     — Так жить — невыносимо!
     — Кто виноват? — не сдержалась старушка.
     — Ты, кто же еще! — зло прошипел сынок, зашедший в комнату с балкона. — Целыми днями перед глазами маячишь, будто бельмо!
     — Витя… — охнула мать. — Да как ты можешь? Я же… Да я все вам, все для вас. Последние жилы из себя тяну, стараюсь…
     — Теснота невыносимая… — как бы невзначай заметила Зинка. — Ни гостей позвать, ничего…
     — Ну-у, уж как-нибудь… — в тоне старушки появились извиняющие нотки. — Поживем так пока, а там… Господь меня приберет. Квартира вам останется. Все крыша над головой.
     — Да скорей бы уже! — метнул злой взгляд на мать великовозрастный тунеядец. — Сколько можно небо коптить? Надоела! Опротивела просто!
     Старушка посмотрела на сноху. Та молчала, уткнувшись взором в беленую стену. Весь ее облик выражал согласие с мужем.
     — Я молодой, понимаешь? — Витек перешел на крик. — Это тебе, индюшке плюшевой уже ничего не надо! А у меня жена. Какой секс, если ты кряхтишь на полу да ворочаешься! Тварь проклятая! Скорей бы ты уже сдохла!
     Баба Лена ничего не ответила. Вышла на улицу. Глаза ничего не видели от слез, губы дрожали. «Вот так…. Всю жизнь — сыну. А теперь — лишняя. Смерти ждет. Мешаю… Уйти бы куда, сбежать из этого кошмара. Но куда? Да и внуки… Разве они нужны кому-то?»
     По весенней улице спешили прохожие. Торопились по своим делам. И никто не обращал внимания на плохо одетую старушку, бредущую в слезах мимо домов с красивыми витринами. Мимо шикарных машин.
 

На первую страницу Верх

Copyright © 2009   ЭРФОЛЬГ-АСТ
 e-mailinfo@erfolg.ru