Уходящая натура
Мы были молоды и звонки,
Дыханьем расплавляли лёд.
Мы пили воду – из колонки,
Мы пели – ночи напролёт;
И песня к звёздам улетала,
Сменяясь новою в момент.
Была на всех одна гитара –
Доступный аккомпанемент.
Прошли года и в наше братство
Пришли иные времена –
Нам тяжелее собираться,
Всё меньше нужно нам вина.
Живём солидней и богаче,
К уюту ближе и к теплу.
Гитара сослана на дачу,
Висит тихонечко в углу.
Заденешь локтем – гулко, тяжко
Заноет, на тебя сердясь.
Не помнит музыки, бедняжка,
Как и не пела отродясь.
Но – уходящая натура –
Зовём гитару со стены,
Нам не нужна табулатура
И песенники не нужны.
Один из нас её настроит,
Легонько подкрутив колки.
Возьмёт аккорд. И двое, трое
Подхватят песню с полстроки.
Лист за Луну зацепит ржавый…
Троллейбус синий прошуршит…
За Визбором, за Окуджавой
Бредём тропинками души...
А та фанерная гитарка
Прядёт, ну, как вам объяснить,
Из песен этих, будто Парка,
Судьбы тонюсенькую нить…
Вспоминая Лота
В чём праведность? Куда ведёт дорога?
К спасенью? К смерти? К храмам на крови?
Что Богу мы? И что нам ждать от Бога?
Чего в нас больше – страха иль любви?
Зола грехов, смирений позолота –
В конце времён всё прах и суета.
И кто бы помнил праведника Лота,
Когда б не оглянувшаяся та?
Та, что, доверясь собственному сердцу,
Не оглянуться не могла – на дом,
На старый сад, на крыши по соседству,
На город свой. Пусть даже он – Содом!
На древнюю оливу у забора,
Шиповник пряный в огненном цвету…
Юдифь? Мирьям? Ревекка, Лия, Двора?
Как звали оглянувшуюся? Ту,
Бегущую, сбивающую ноги?
Казалось, вот спасение – река…
Нет, обернулась. Встала на дороге
И, вся в слезах, застыла на века…
Чёрный ангел
Вслед за бабушкой путь мой извилист и долог.
Изваяния. Памятники. Цветники.
Мы идём навестить тех, кто бабушке дорог.
Мы посадим левкои, польём ноготки.
Семеню меж оград городского погоста,
Говорливый щегол, приумолкнувший вдруг.
Снизу вверх с высоты пятилетнего роста
Я с опаской смотрю на надгробья вокруг.
Старый каменный крест, темно-серый лишайник.
Кто, тот крест приобняв, прячет взгляд в капюшон?
Два крыла за спиною… – Да это лишь ангел.
– Ангел, бабушка?! – Ангел, а кто же ещё!
– Ба, но ты говорила, что ангелы белы.
Этот странный какой-то, он весь почернел.
– Ангел, деточка, ангел. Он взял чьи-то беды
На себя. И не выдержал – окаменел.
Полкрыла, луч креста подевались куда-то.
Букв готических вязь… – Ба, ты можешь? Прочти!
– Здесь немецкое кладбище было когда-то,
От него ничего не осталось почти… –
Малышу невдомёк, как, улёгшись под камнем,
Улететь в небеса. Глупый детский вопрос…
Ясно только, что кем-то потерянный ангел
Каменеет от горя, чернеет от слёз.
Вот калитка, скреплённая проволокой тонкой,
Три покрытых серебряной краской креста.
Скажет бабушка: «Здравствуй, мой милый», – но только
Кроме нас никого здесь, одна пустота.
Ни про вечные сны – там, в земле, за могилой –
Малышу не понять, ни про рай, ни про смерть.
Всё хочу расспросить её, кто этот милый?
Только что-то внутри осекает – не сметь!
Вот, спустя десять лет, на ветру слёзы прячу.
Угловатый, стесняюсь своих мокрых щёк.
Возле черного камня по бабушке плачу.
«Ангел, деточка, ангел, а кто же ещё?»
Полстолетья прошло... Заплутавшимся гостем
Я напрасно кружу, не встречая примет.
Ни золы, ни земли. Ни щепотки, ни горстки.
Автострада. А старого кладбища нет...
На развалинах заново строить – во благо ль?!
Трудно вечности в мире, а время бежит.
Тот, раздробленный в щебень, кладбищенский ангел
Лёг бетонным фундаментом в новую жизнь.
Ни соседей былых, ни другого народа
Не посмею корить, вех в истории – тьма!
И свобода от совести – тоже свобода,
Но свобода от памяти – всё же тюрьма!
Нет обид. На кого? Всё понятно, всё просто.
Пусть стоит за спиною у тех, кто прощён,
Вечный страж, он один – от родин до погоста.
– Ангел, деточка, ангел, а кто же ещё?
1970–2020
Если…
Мне жить и жить пока, но если
назавтра призовут верхи, –
как облака, растают песни
и позабудутся стихи.
Их привкус – уксус, горечь, сладость,
с простой мелодией родство
сочтут, в конце концов, за слабость,
простительное баловство…
Нелеп посмертный след витии –
каракулей бумажных ком,
как полушубок на ватине
с коричневым воротником;
как чашка, с трещинкою донце,
последний бабушкин привет;
как в час дождя кружочек-солнце,
он в небе есть, и всё же – нет…
И помянут: ходил кругами,
всё множил, множил миражи,
не обращал стихи деньгами,
хотя немного ворожил…
Стихи?! Чужие мерил латы!
Хотел услышать – был глухим.
Мечтал когда-то стать крылатым,
взлетал и падал… А стихи:
скороговорки в ритм дороге,
но так, ни сердцу, ни уму,
и не ко времени, в итоге,
и, получилось, никому...
Ни пользы людям, ни урона.
Сгорая в пламени реки,
вослед за лодкою Харона
плывут мои черновики.
Анапест-вальс
Под июльские радуги-арки
В лёгкой дымке скользила река.
На песке задремали байдарки,
Заплясал огонёк костерка.
Синий ельник колюч и разлапист.
Гитарист хрипловат и небрит.
Три аккорда, нехитрый анапест
Что-то нам о судьбе говорит…
У костра, за застольною чашей,
на привалах, в палатках, в лугах…
Ах, анапест… негромкое наше
Утешение на берегах…
Чудеса и напасти крест-накрест…
Треск полена и запах дымка,
Сизой струйкой взлетает анапест
В облака.
В облака.
В облака...
Подчернённые ягодным соком,
Бесконечно желанные мне
Губы что-то поют о высоком
В зазвеневшей лесной тишине…
Мы – речные, мы – юные боги,
Но щемит, разливаясь внутри,
Грусть-печаль про любовь, про дороги…
Раз-два-три,
Раз-два-три,
Раз-два-три!
Где беспечные эти июли,
Скрип уключин, валежника хруст?
Те Елены, Марины и Юли,
Та гитара, и песня, и грусть…
Жизнь промчалась. Очнёшься – а нас нет!
Только чьи это там голоса?!
Улетает знакомый анапест
В небеса.
В небеса.
В небеса.
Над стремниною песня прольётся
И, являя особую власть,
С того берега эхом вернётся,
Чуть запнувшись, вернётся как вальс.
Там речные, там юные боги,
Улыбнись и на них посмотри,
Нам опять напоют про дороги.
Раз-два-три.
Раз-два-три.
Раз-два-три.
Живу, пока дышу
Живу.
Живу, пока дышу.
Пока покалывает сердце.
Пока прощаю и прошу.
Пока в сплетеньях квинт и терций
найти мелодию спешу.
Живу.
Живу пока.
Дышу.
Пишу тихонечко.
Грущу.
Что пустота?
Всё то же –
Вечность!
На волю память отпущу:
в аллеи,
на луга,
в беспечность…
…по пояс – в мокрую траву…
Пока дышу.
Пока живу…
Колыбельная
Рыжей кошкой тишина
вдоль окна крадётся…
Губы выпиты. До дна.
Дальше? Как придётся.
До конца свеча сгорит,
темноту обрушив.
Если хочешь – говори,
а не хочешь – слушай!
Сумрак пролитых чернил.
Белая подушка.
Прошепчу, что сочинил
в розовое ушко.
Легкий шёлк твоих ресниц
щёку мне щекочет.
Хочешь, ангел мой, усни,
иль придвинься, хочешь?…
Тёплых рук и тихих слов
сладкое сплетенье.
Кошка бродит между снов
молчаливой тенью.
Аромат твоих волос,
лёгкий уксус кожи.
Мне опять не удалось
надышаться, боже!
Вздрогнешь, что-то лепеча,
с полудетским стоном.
Онемевшего плеча
колкая истома.
Дрёма память украдёт.
Всё.
Глаза сомкнутся.
Кошка рыжая придёт,
чтоб в ногах свернуться…
Салют
Салют гремел, своим огромным ростом
вздымаясь над верхушками антенн.
Ракеты висли в воздухе морозном
букетами озябших хризантем…
Нам в те поры случилось лет по двадцать,
в другое время и в иной стране.
Мы под салют ходили целоваться
и были этим счастливы вполне.
А наш салют, верзила и проказник,
он грохотал, но был совсем не груб…
И был ноябрь. И ощущался праздник,
а на губах – тончайший привкус губ…
Мы шли к Днепру, глазели: звёзды льются
от кромки туч, искрясь, летя к реке…
Был наш салют не эхом революций,
а поводом стоять щека к щеке…
Как звали фею? Юлька или Верка?!
Эх, память… Лабиринтами кружит…
Но не было роскошней фейерверка
за всю мою оставшуюся жизнь!
Салют гремел, своим огромным ростом
взлетая над верхушками антенн,
ракеты висли в воздухе морозном
охапками озябших хризантем…
Сентябрь
Приметы осени считаю:
роса на выстывшем песке,
и птиц всполошенные стаи,
и паутина на щеке.
И небо цвета тусклой стали
в прохладной прячется реке…
Надежда, что вернётся лето –
как ни крути, самообман.
Светило прячется с рассветом
в дырявый облачный карман
и, словно жёлтая монета,
прищурясь, смотрит сквозь туман…
Слегка потешит нас, хотя бы
макушки грея тополям…
И ветви яблонь по́лны
тягот,
и слива гнётся пополам…
Их августейшество Сентябрь
без свиты бродит по полям…
Осенний триолет
В осень куплен мой билет.
В море брошена монета.
Закатилось моё лето.
В осень куплен мой билет.
Вечерами чай и плед.
Восемь строчек триолета.
В осень куплен мой билет.
В море брошена монета.
Моё время
Бой часов.
В темноте. В тишине. На стене.
В час бессонницы совесть моя и расплата.
Непонятная мне, недоступная мне
в ожидании вечном немая утрата.
Я, считая секунды, давно бы зачах,
но, без меры богат, их теряю всечасно.
И мгновения рук на любимых плечах,
и мгновения слов, прозвучавших напрасно.
Рассыпаю часы ожиданий и встреч
полной горстью любви – щедрой мерой иного,
и пытаюсь, покуда я жив, пренебречь
бухгалтерией ментора-метронома.
От сосновой смолы до куска янтаря
жизнь летит и срывается в пропасть сиротства,
и шаги командора-календаря
всем богатствам моим предрекают банкротство.
И настанет мой срок, и, до капли пролит,
растворюсь я в холодном песке безвременья –
лёгкий запах лекарств, полушёпот молитв,
вместо имени – тихое местоименье…
Груз сомнений влачу на усталых плечах,
в лабиринтах сует, в мышеловках пророчеств.
Дальний свет маяка. Разожжённый очаг.
Бой часов на стене.
В тишине.
Среди ночи.
* * *
Из ослабевших, из постылых
объятий вырваться зимы
туда, где ты меня простила б,
немного счастья дав взаймы;
туда, где кисти бересклета,
зов ежевики, вкус ирги...
Там луг, там лес, там плёс, там лето.
там осень – отдавать долги...
* * *
Что черту́
подведёт? Оторвавшийся тромб
Иль на лестничном марше догнавший инсульт?
Идиот с аммоналом в вагоне метро
Иль бацилла, случайно попавшая в суп?
Не дано угадать ни времён, ни причин,
Навсегда разлучающих нас с синевой.
А стихи остаются… Огарком свечи
В старом ящике средь барахла в кладовой.
* * *
Жили вместе. Доживаем врозь.
Жали рожь, полынь росла сама.
Неуместен и нелеп вопрос –
Что в итоге? Сплошь одна зима.
Лёд в затоне. Мёрзлый снежный наст.
В доме дрожь. Холодные полы.
И ничто не возвращает нас
В тот июль, где маки, рожь, полынь...
Жёлтый дрок
| |
...и Пенелопа в выгоревшем ситце
всё ждёт меня на дальнем берегу. |
| |
Вадим Шефнер |
Года мои безжалостными стражами
стоят дозором подле тех дорог
и тех аллей, которыми я хаживал,
на берегах, где норд валы осаживал,
а лёгкий запах нефти завораживал,
и цвёл дурманом ярко-жёлтый дрок…
Судьба строга. За наши прегрешения
от полуцарства остаётся пядь
одна, и та – на грани отрешения;
у времени не вымолишь прощения –
и только память пазлы возвращения
раскладывает бережно опять…
…А в памяти – ни лет, ни расстояний нет,
календарей оборваны листы…
Мы ищем объяснений, оснований, но
в ней только улиц прежние названия,
да стынут над рекою расставания
разлуки разведённые мосты…
…Там, в тех краях, где улочки знакомы мне,
где все слова и помыслы чисты,
бульвары встреч изогнуты подковами,
вокзалы ожидания заполнены,
но, в точном соответствии с законами,
перроны возвращения пусты…
Здесь каждый шаг уже случался ранее:
вот я бреду по лужам, по дождю
туда, к метро последнего свидания,
и не найду слова для оправдания…
…шагну на эскалатор опоздания
и по́езда
надежды подожду…
Мои года безжалостными стражами
стоят понуро возле тех дорог
и тех аллей, которыми я хаживал,
на берегах, где норд валы осаживал,
а лёгкий запах нефти завораживал,
где цвёл дурманом ярко-жёлтый дрок…
