Наш Конкурс

Сергей Бурмистров родился в 1961 году в Москве. Сейчас живет в Санкт-Петербурге. Пишет рассказы, стихи, пьесы.

СЕРГЕЙ  БУРМИСТРОВ

Крестины

     — Посмотри, — Татьяна протянула руку. На ее ладони лежал крестик, обвитый кольцами сияющей, видимо, ещё ненадеванной цепочки.
     — Чего, — оторвавшись от телевизора, Стас рассеянно поглядел на жену. — А, очередная побрякушка?
     — Как! — удивилась Татьяна, — это же крестик.
     — Я и говорю, побрякушка! — Стас опять уставился в телевизор.
     — Ты что, всё забыл? — Татьяна начала потихоньку выходить из себя. — Завтра мы крестим Вовку, я и в церковь сходила, с батюшкой договорилась, — она похлопала себя по карману джинсов, давая понять, что без денежных затрат не обошлось. — Даже белую распашонку купила…
     Понимая, что может разгореться скандал, Стас привстал с дивана. 
     — Это для Вовки? Так бы сразу и сказала. Покажи-ка, — он потянул цепочку из ладони жены. — Чего такой маленький, — наконец выдавил он из себя.
     — Детский, дурья башка, для них специально делают.
     — А…
     — Нравится? — спросила Татьяна, уже примирительно.
     — Красиво, — улыбнулся Стас. — Но уж очень маленький, здесь золота, наверное, не больше грамма. Для родного сына могла бы взять и побольше, мой-то граммов на сорок потянет, — он распахнул рубашку и, как бы взвешивая на руке, показал свой огромный крест с распятием.
     — Вот когда вырастет, ты ему свой подаришь или другой купишь, а пока ребёнку ещё и года нет, — проворчала Татьяна, бережно убирая маленькое блестящее чудо в прозрачный пакетик. — Завтра окрестим сыночка, и слава богу. Ну чего развалился, пошёл бы лучше с ребёнком погулял.
     — Слушай, а зачем крестят? — Стас попытался сменить тему разговора, ему не хотелось идти на улицу. Кругом одни молодые мамаши ходят. Слоняются из угла в угол или припаркуют коляски около лавочки, а сами сидят, курят, треплются о своём, кто как рожал, чем кормит, токсикозы, бандажи, прочая мура… И тут он: здравствуйте! — тьфу, противно делается.
     — Крестят, чтобы Бог потом помогал, — сказала Татьяна.
     — Ерунда. Бога нет! Сказки для слабаков и убогих старух. Вот ты, к примеру, его видела?
     — Нет.
     — И я тоже, никогда, значит, нет его, — подытожил Стас.
     — Может быть, но всё-таки обидно, если нет. Должны же люди хоть во что-то верить.
     — Верить надо в деньги. Они и рай, и дьявол, и настоящая свобода.
     Татьяна поняла, что это камень в её огород. Она не работает, целыми днями сидит с ребёнком и тратит, тратит всё, что приносит муж.
     — Деньги могут всё, — продолжал Стас, — значит, они и есть бог!
     — Может, ты и прав. Мне в детстве бабка твердила: «Боженька поможет, боженька спасёт, молись ему, дочка, чаще». Вот я и молилась, пока пьяный отчим чуть не изнасиловал. Сразу перестала. Зачем кланяться, если результат всегда один выйдет?
     — Во-во, чего ни делай, а закончится всё равно смертью…
     — Стась, ну сходи с Вовкой часа на два, а я посплю немножко, — она зевнула, прикрыв рукой рот, предвкушая блаженство безмятежного сна. Никто не будет кричать над ухом, и не нужно ежеминутно вставать, качать, кормить, переодевать, забыв про своё «я» ради маленького беспомощного существа, сейчас мирно спящего в своей кроватке, а через минуту готового расплакаться, призывая поменять памперс. — Ну что, сходишь?
     Стас понял, что отвертеться не удастся, жена за последний год здорово устала. А значит, нужно помочь. Ничего, подойдёт время, а там можно будет и няню нанять, всё легче будет…
     — Ладно, мы пошли, — сказал он вполголоса, выкатывая впереди себя детскую коляску. Металлическая дверь за его спиной щёлкнула язычком замка, словно затвором, захлопнулась, убив последние надежды на быстрое возвращение.

* * *

     …Утро бесцеремонно входило в окна — птичьим щебетом и ярким, до боли в глазах, пронзительным светом, пробирающимся во все щели: в шторах, портьерах, занавесках, жалюзях, закрывающих частную жизнь от постороннего глаза, — сообщая всем, что пора вставать.
     Воскресное утро больше, чем просто утро. Хочется подольше поваляться в кровати, тупо уставившись в телевизор, щёлкая пультом с канала на канал в надежде найти что-то стоящее. А после залезть в ванну и выйти оттуда помолодевшим, крепким и упругим, как хорошо надутый мяч, чтобы потом прыгать не переставая до позднего вечера, пока не сдуешься, не совсем, конечно, а так слегка, прогнёшься от неистового напора жизни. Приспустишь дух, устало залезая в кровать, чтобы наутро встать полным сил для нового дня.
     Татьяне об этих безмятежных временах оставалось только мечтать: ребёнок выходных не выдаёт, больничный ему не покажешь, на состояние здоровья не пожалуешься, он только плачем требует: дай! Или лежит, смотрит, помаргивая, на возникающие перед глазами картинки разноцветных игрушек, погремушек, иногда лиц… Тогда становится шумно, многие норовят взять на руки, помять, потискать нежное тельце: какой маленький! Агу, агу, агу, — пытаются разговаривать они с будущим, делая пальцами козу…
     З-з-з-з-з… З-з-з-з-з… З-з-з-з-з… — сквозь ворох своих рассуждений Татьяна услышала глухую трель звонка у входной двери. «Уже пришли», — подумала она.
     — Стас, вставай, — толкнула она мужа, — девочки пришли, — и, накинув халат, прикрывая разбухшие от молока груди, пошла открывать.
     — Я не опоздала? — кричала уже с порога Курица, Людка Курицына, полноватая блондинка в очках, чуть ниже среднего роста, давняя подруга Татьяны, ещё по институту. — К вам добираться так долго, это какой-то конец света, — и, не давая вставить ни единого слова, продолжала свой монолог. Ритм её жизни напоминал скачки: она бежала, неслась — быстрее, ещё быстрее, в бешеном темпе не заметив, что давно уже далеко впереди, а остальные безнадёжно отстали, глотая пыль от её подков…
     — Танюша вы ещё не завтракали? я тоже, чай бутерброды и яичница в самый раз, — Людка уже была на кухне, бесцеремонно копаясь в чужом холодильнике и доставая нужные ингредиенты. — У, буржуи недобитые, всё у вас есть, даже икра, — доносилось из кухни.
     Опять звонок сообщил, уже менее настойчиво, что кто-то пришёл.
     — Люда, открой! — крикнула Татьяна из спальни, накладывая перед зеркалом тушь на ресницы. — Я одеваюсь… — и только теперь обратила внимание на мужа. Он продолжал спать, оставаясь всё в том же положении.
     — Ты что, обалдел, ну-ка вставай немедленно! — закричала она, с силой толкнув мужа в бок.
     — Это Ленок пришла, — послышался из-за двери грубый голос Людки. — Скоро вы там? Яичница стынет.
     — Сейчас, сейчас, — ответила Татьяна елейным тоном, продолжая тормошить Стаса.
     Мужчина зашевелился, протянул руку под диван, нащупал пачку, вытянул из неё сигарету, засунул в рот, чиркнул зажигалкой, выпустил струйку дыма и открыл глаза.
     — Опять Куриная Слепота орёт как резанная, — пожаловался он жене.
     — Между прочим, она уже завтрак приготовила Вашему Величеству, — заступилась за подругу Татьяна.
     — «Ах, какая женщина, какая женщина, мне б такую…» — завыл Стас фальшиво, подражая эстрадной знаменитости, — ни голоса, ни слуха.
     — Ну, всё, — Татьяна ещё раз придирчиво оглядела себя со всех сторон, как бы оценивая, словно художник только что закончивший работу, а теперь застывший перед картиной с кисточкой в руке, на случай если что-то нужно будет подправить. — Я на кухню, через десять минут мы должны выйти, иначе опоздаем. Белая рубашка здесь, — она указала на спинку стула…
     — А носки?
     — Там же! — и, поняв, что муж окончательно проснулся, она выскользнула из спальни.

* * *

     — Крестик взяла, рубашку взяла, простыню тоже. Ой, девочки, страшно мне что-то, — причитала Татьяна, идя между двух своих подруг. Со стороны это выглядело довольно забавно. Слева Курица, размахивающая руками куда придётся, справа Ленок, худая как жердь, сутулая и неуверенная из-за своего высоченного роста. По сравнению с ней Татьяна казалась Дюймовочкой. Чуть впереди, толкая перед собой коляску, шагал недовольный столь ранним пробуждением Стас.
     — Не волнуйся. Я своего крестила, даже не пикнул, — ободрила Людка.
     Её сыну уже исполнилось три года, и всё у неё было позади: и молочная кухня, и пелёнки и распашонки, и даже муж, который сбежал прошлым летом, не выдержав такого напора. «А что, я женщина независимая, полная свободы, это для меня в самый раз», — любила говорить Людка, когда её спрашивали о дальнейших планах на будущее.
     — Люд, для чего ты Пупырышка крестила? — Пупырышком своего сына прозвала сама Людка, потому что он часто покрывался «гусиной кожей». Потом это прошло, а кличка так и осталась.
     — Не знаю, — Людка на секунду задумалась, как бы вспоминая, почему. — Ну, модно было, и бабки, царство небесное, настаивали: окрести да окрести. Потом, знаешь, если уж наш президент, не говоря о прочих премьер-министрах, ходит на крестный ход в церковь и не стесняется, то выходит, что так нужно.
     — Говорят, вера в Бога приносит счастье, — вставила Лена.
     — По мне, так уж лучше бы явился и сотворил чудо. Сразу бы все в него поверили. А я так думаю: крестят по инерции. Наших родителей крестили. Тайно, а крестили, хороня потом крестильный крест где-нибудь в хрустальной вазе в серванте между горкой фарфоровых слонов и мутным блеском свадебных бокалов. Нас тоже крестили, хотя чуть погодя повязывали красные галстуки на тонкие шейки. Теперь уже мы, ощущая тяжёлый груз ответственности за своих детей, пытаемся разделить его с кем-то ещё.
     — Ленок, — перевела разговор Татьяна, — а ты когда родишь?
     — Для этого вначале нужно замуж выйти, — отбивалась Лена.
     — Вот уж совсем не обязательно, — не унималась Людка. — Я недавно с одним лётчиком познакомилась. У него друг…
     — Всё, пришли, после расскажешь, — оборвала её Татьяна.

     Церковный двор, вымощенный белым камнем, напоминал большую букву П. Посреди — церковь, из тёмно-красного кирпича, потрескавшегося от времени, с взлетающими вверх блестящими позолотой куполами и крестами.
     Когда-то здесь был монастырь, но после революции семнадцатого года — овощехранилище, позже — склад готовой продукции фабрики, выпускавшей мыло. Потом постройка была окончательно заброшена и пришла в полное запустение. Двери, забитые досками крест-накрест, зияющие чёрные дыры вместо окон, и вороньи стаи, облюбовавшие голые стены под гнездилище. Но — вновь засверкали купола и зазвенели колокола на звоннице. Чудо воскресения и политика новой власти сделали своё дело. И храм восстал из небытия…
     Людей на крестины пришло много. С колясками, и с детьми постарше, целыми семьями, нарядные и настороженные, словно абитуриенты перед вступительными экзаменами, они толклись небольшими кучками, тихо переговариваясь между собой.
     — Пойду, узнаю, когда крестить будут, — вызвалась Людка, совершенно не способная ни минуты стоять просто так, без дела. Через некоторое время она вернулась и сообщила, что скоро начнут. Действительно, буквально следом за ней из массивной церковной двери вышла сухонькая старушка в скромном одеянии, напоминающем халат уборщицы продуктового магазина, и таком же, словно небо поздней осенью, платке.
     — Кто пришёл на обряд крещения, послушайте, — загнусавила она.
     Люди притихли, боясь пропустить важную информацию.
     — В крещении, как взрослых так и младенцов, должон быть восприемник, крёстнай, значит. Ибо они служат поручителями веры и обетов крещаемого и говорят заместо младенцов молитву «Символ веры» и нужныя ответы. Родители не могут быть крёстными от купели крещения собственных дятёв…
     — Ну вот, — расстроено зашептала Татьяна, — он же там расплачется.
     — …При крещении младенцов крёстныи приносят и держат на руках своих крёстных дятёв, пока длится весь обряд, — продолжала бубнить бабка…
     — А кто у нас будет крёстной? — спросила Людка, явно намекая на себя, но Ленок, скромная и застенчивая как невзрачный очкарик в присутствии красивых девушек, Ленок, которая всегда была второй и даже третьей, вдруг произнесла: — Можно я?
     — Можно!? — Людка даже присвистнула от удивления — А ты крещёная?
     — Да.
     — Правда, пускай Ленок идёт, — поставила точку на выборах крёстной Татьяна.
     — Потише, пожалуйста, — зашикали на них со всех сторон. — Вы мешаете слушать.
     — …но всегда помнитя, што искушения никогда не бывают выше наших сил, только укрепляют нашу волю и веру. Так и всех приемлющих Духа, борющихся и побеждающих, Дух Святый укрепляет и подаёт нам силу побеждать всякая искушение, — закончила она. — Теперь пусть крёстные со младенцами заходят в ту дверь, — старуха указала на одноэтажный домик возле церкви, — остальные обождут здесь.
     Татьяна вытащила Вовку из коляски, поцеловала и отдала Лене, а та неловко обхватила его обеими руками, словно огромными белыми крыльями.
     — …Здесь бутылочка, если вдруг захочет, дай ему попить, — наставляла Татьяна, вешая небольшую сумку Лене на плечо, — тут всё, что нужно, вот только крестик, подожди, сейчас… Стас! — позвала она мужа, который всё это время сидел на лавочке в глубине церковного двора и курил, — пойди сюда!
     Стас ленивой походкой направился к жене.
     — Дай Ленку крестик.
     — А где он? — удивился Стас
     — Я тебе его положила во внутренний карман пиджака.
     — Действительно, — Стас вынул пакетик с крестиком и подал его Лене.
     — Только не потеряй, — всё больше волновалась Татьяна.
     — Очень плохая примета, — вставила всезнайка Людка.
     — Ты что, — обиделась Лена, закрывая сумку. — Ну, мы пошли, — и она с Вовкой на руках, вместе с другими скрылась за дверью крестильни.

     — Не понимаю, неужели они все верят! — вдруг взорвался Стас
     — Надеются и верят, — встряла незнакомая тётка с волосатой бородавкой под нижней губой на мясистом, в крапинах морщин, желтушном лице. —  Чтобы детям легче жилось, чтобы ангел-хранитель оберегал их на протяжении всей жизни. Чтобы потом на Страшном Суде у крещёного был защитник, ангел света, который пишет добрые дела умершего. А другой, ангел тьмы, — плохие, чёрные. Потом всё это Господь взвешивает на весах и решает, куда направить душу — в ад или в рай.
     — По-моему это всё чушь: и это, — Стас указал на церковь, — и это, — он приложил руку к груди, как бы давая понять, что души тоже нет.
     — По-моему, тоже, — поддакнула Людка, и сразу засомневалась: — Но что-то всё же есть.
     — Ерунда, — противился Стас, — ничего нет.
     Глядя на них, крестясь и приговаривая «свят, свят, свят», тётка испуганно отошла в сторону. А Таня стояла молча и думала, как же там Вовка, ведь он ещё совсем маленький.

     Крестильня оказалась светлым продолговатым помещением. Все полы там были застелены ковровой дорожкой, на стенах мирно покоились иконы Божьей Матери, святых, самого Иисуса Христа. У дальней стены возвышалась купель, круглая серебряная ванна на массивном овальном основании. В Лениной памяти начали всплывать рассказы её бабушки: «…Круглое основание купели есть знамение круга земной церкви, круглая чаша знаменует Церковь Небесную. А всё вместе есть символ Богоматери — как чистейшего сосуда Божьей благодати, как чаши черплющей радость…» Смотри-ка, удивилась Лена, сколько лет прошло, а всё помню. Как она там, на небе, моя бабуся…
     В крестильню вошёл юноша в чёрных одеждах. Он попросил всех разуться и встать на ковре, вместе с детьми, полукругом. Когда все выстроились, как просил служка, вошёл поп, тоже в чёрной сутане, с густой чёрно-седой бородой на бледном худом лице, и приказал раздеть младенцев. Возникло замешательство. Кто-то забыл простыню, кто-то, особенно будущие крёстные отцы, долго возились, путаясь в ворохе детской одежды. Наконец, когда всё успокоилось, поп, батюшка Евлампий, подошёл к каждому младенцу, дунув трижды крестообразно на его лицо, благословил, прочитал заклинание от нечистых духов, изгоняя сатану по большой, древней с виду книге, лежащей на деревянной подставке, и вопросил:
     — Отрецаеши ли ся сатаны и всех дел его, и всех аггелов его, и всего служения его, и всея гордыни его?..
     — Отрицаюся, — прошептала Лена за маленького Вовку. Господи, такой маленький, а уже должен отрекаться от дьявола, подумала она.
     — И дуни и плюни на него, — твердил священник.
     Лена дунула и плюнула три раза через левое плечо.
     — А теперь повернитесь все на восток, — служка показал где находится восток, — Сочетоваеши ли ся Христу…
     — Сочетоваюся, — подсказывал служка.
     — И веруеши ли Ему… — дребезжало под потолком.
     — Верую ему яко царю и Богу, — неслось из уст босых людей с младенцами на руках.

     С этого момента произошло что-то странное, словно живая искра отразилась на лицах, объединяя их в единое целое. У Лены всё поплыло перед глазами от ощущения общности и теплоты, снизошедшей непонятно откуда. Она стала читать молитву «Символ веры» — правда, по листочку, поданному всё тем же служкой, но всё равно это было прекрасно. Она вдруг почувствовала, что её бабуся где-то рядом, прямо в этой комнате. Даже захотелось крикнуть: «Бабуся, я здесь, и я верую, истинно верую».
     — …чаю воскресения мёртвых и жизни будущего века. Аминь.
     Время перестало ощущаться, свернувшись в узелок всей прошедшей жизни. Странно, но почему-то все младенцы, даже самые крикливые, вдруг замолчали, прислушиваясь к нестройному хору взрослых.
     — …верую в Единого Бога, Вседержителя, Творца небу и земли… — начали они читать молитву в третий раз…
     Для свершения таинства крещения отец Евлампий надел белую фелонь. Служка зажег по краям купели три свечи.
     — Благословенно Царство! — воскликнул священник и после бубнил про себя что-то, потом взял в руки помазок, обмакнул его в странной формы округлый сосуд, помазал лбы крещаемых, произнося при этом: — Помазуется раб Божий елеем радования, во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.

     Постепенно Ленина эйфория сменилась осознанием огромного груза ответственности за маленькое тельце, мирно лежащее с соской во рту на ее руках. И опять она хотела позвать бабусю, чтобы та помогла ей хотя бы советом. Зачем я вызвалась в крёстные, думала она, пусть бы уж лучше Людка: вот где настойчивость, уверенность, наглость льёт через край. И что может дать в будущем она, Лена, рохля и размазня, этому карапузу…
     Поп протянул руки и, подхватив малыша, окунул его троекратно в купель, приговаривая: «Крещается раб Божий Владимир, во имя Отца и Сына и Святаго Духа…»
     Ребёнок испугался и закричал, вернее, даже заорал, захлебнувшись водой. Лена его и качала, и давала бутылочку с чаем — всё было тщетно. Ну вот, опять не справилась, думала она, одевая новую, белоснежную распашонку своему крестнику, заходящемуся в неистовом крике.
     — Вовочка, успокойся, смотри, погремушка какая… — она вынула из кармана ключи и стала тихонько позвякивать ими у него над головой. Рядом плакал ещё кто-то из младенцев.
     — Крестик, — попросил священник… И тут от волнения ключи из руки Лены выскользнули и упали на пол. Тогда священник, нагнувшись, поднял их и отдал ей.
     — Спасибо, — прошептала она невпопад, — вы очень любезны.
     Священник улыбнулся одними губами.
     «Он такой же обычный человек, только в рясе и с бородой. Хотя очень даже симпатичный…» — подумала про себя Лена, подавая крестик. А тот, надев его на шею Вовке, опять сделался далёким и недоступным. Он ещё совершил помазание, потом постриг волос с головы каждого младенца — как жертву Господу Богу. И наконец поздравил всех с завершением обряда.

* * *

     Изнуряющий зной сменила волна накативших на раскалённую землю пьяняще-нежных сумерек. Так бывает, когда выходишь из хорошо натопленной бани на свежий воздух. Оглушающая своей лёгкостью прохлада щедро разливалась по асфальтовым джунглям города.
     Татьяна опомнилась только к вечеру. Суматоха праздничного дня, с чередованием повседневных забот, не давала ей присесть, подумать о том, что произошло нечто важное. Но теперь, проводив подруг, уложив спать сына, помыв посуду и выйдя на балкон, она вдруг ощутила невероятную лёгкость. Так всегда было после хорошо сданного экзамена. «Нужно было окрестить — и окрестили. Что же мы, хуже других? — думала она. — А есть на небе Бог или нет, какая разница…»

     Лене приснилась бабуся. Она прилетела из-за облаков: — «Ты стала уже совсем взрослой, и я рада, что путь, по которому ты идёшь, праведный. Не волнуйся, внучка, у тебя ещё будет счастье, много счастья…»
     — Бабуся, — спешила сказать Лена, боясь, что та вдруг пропадёт, — Бог есть, я теперь точно знаю.
     — Конечно, есть Леночка, Он — истина, и все свершения Его. Ты об этом ещё столько узнаешь… А теперь мне пора, — и перекрестила внучку.

     Вовка мирно сопел в своей кроватке, и ангел-хранитель потихоньку качал детскую колыбель.

     Людка Курицына спала без сновидений.