На первую страницуВниз


Наш Конкурс

ЕКАТЕРИНА  ДОНЕЦ

ГОРОД  
Миниатюры

* * *

     Дом, приговоренный на снос. Выщербленные окна, сиротливые острова обоев на боковых стенах, вместо потолков — небо. Унизительная старческая нагота.
     Милый, незнакомый дом, я люблю тебя любовью всех пригретых тобою, живущих где-то ныне или уже давно умерших, водивших детскими пальцами по завиткам обоев и сладко вдыхавших прохладу твоих лестничных маршей, в короткое время покинувших тебя со слезами или без сожаления.
     Я люблю тебя, но ничем не могу тебе помочь, кроме как отгородить крошечный теплый закуток в своей душе.

Костя

     Костя — даун. Он круглый год почти каждый день стоит у ворот нашей церкви. Одет он чисто, иногда даже модно. Не клянчит, не бормочет, как слезливые бабульки и бомжи рядом с ним. Даже руку не протягивает — руки у него в карманах.
     Прохожу мимо, даю ему десятку. Он неторопливо руку из кармана вынет, чуть сдвинет в мою сторону раскосые китайские глаза, возьмет с достоинством деньги, и снова руку — в карман. Всё — молча. Почему-то подавать ему — гораздо большее удовольствие, чем остальным, без умолку благодарствующим.
     Раз я видела его в церкви: стоял все так же молча, сняв шапку, перед Иверской, смотрел прямо Ей в глаза…

Дом

     У метро «Шаболовская», на площадюшке, несколько лет стояли, сбившись в кучу, торговые ларьки. При них жила стая бродячих собак. Полгода назад ларьки снесли, площадь закатали новым асфальтом. Стая собак где-то носится весь день в поисках еды.
     А вечером, когда спадает толпа на площади, собаки возвращаются и ложатся на асфальт точно в том месте, где были ларьки. Здесь их «дом». Неважно, что его сейчас нет. Он вернется.

* * *

     Осенним утром на троллейбусной остановке посреди города сидят двое бомжей. Пьют водку из белых стаканчиков, закусывают батоном и яблоком. Один устроился нога на ногу, из-под брючин — желтые костяшки протезов в летних ботинках. Что-то весело рассказывает приятелю. Оба смеются громко и счастливо.
     Мы для них — движущиеся картинки, бесплатное кино.

* * *

     Полутемные окна кафе на вечерней Сретенке. За столиками, как в аквариуме, сидят парочки, неторопливые и задумчивые. Оркестрик. Свечи. Пиво в приталенных колбах.
     Все заведение — три окна в первом этаже жилого дома. Если смотреть с улицы, то рядом с крайним правым «аквариумом» — жилая квартира. Подслеповатое от грязи, голое окошко крошечной кухни. Белая старушечья головка склонилась над плитой. Ужин. Крашеные зеленые стены, толстый жестяной рукав газовой колонки уродливо изогнулся вдоль стены.
     Между двумя этими окнами примерно два метра кирпичной кладки. Смотреть с улицы в каждое из них хотя и не совсем интеллигентно, но интересно. Наблюдать за ними параллельно — зрелище вселенского масштаба.

* * *

     Переход с «Лубянки» на «Кузнецкий». Семь вечера. Давка у эскалаторов. Толпа с трудом втискивается в узкие жерла движущихся лестниц. Весь фокус в том, что «движется», собственно, только одна из них. Второй эскалатор не работает. Но это попавшие на него люди замечают уже слишком поздно: деваться некуда, сзади напирают, надо спускаться пешком.
     А со стороны, если посмотреть, оба потока движутся одинаково. Только мы — идем, а они рядом — едут. Все как в жизни. И легкая зависть — к ним. Эта зависть не успевает отяжелеть, потому что эскалаторы с «Лубянки» на «Кузнецкий» короткие. А если ваша лестница — длиною в жизнь?..

2005 


НОЧНОЙ  ЧЕЛОВЕК

     Этот человек состоял из множества наглухо изолированных друг от друга комнат. В каждой комнате было окно, в каждом окне — свой вид. За одним окном кипел вечнорозовый яблоневый сад, за другим — море, неторопливо жующее прибрежную гальку… В окне комнаты-офиса дыбился урбанистический пейзаж, стеклянно-взблескивающие грани, этакий деловой Нью-Йорк. В то же время — вы не поверите! — комната политических взглядов и убеждений во всем походила на ленинский уголок где-нибудь в новокукуевском рабочем клубе, где за окном шла бесконечная трансляция первомайской демонстрации трудящихся, вожди с Мавзолея умиротворенно помахивали черными кожаными лапками и раскатистый голос диктора громыхал из всех динамиков что-то радостно-бодрящее. Была и огромная комната-библиотека, темная от старых лип за окном, и детская — с футбольным полем на пустыре и послевоенным тряпичным мячом. И — знаю точно — где-то в самом конце глухих коридоров, затерялась одна комната, за окном которой, почти вплотную, вырастала глухая кирпичная стена. Ровная, без окон и водостоков.
     При этом постоянную прописку в своих, строго отведенных каждому комнатах, имели только его дети. Все остальное, включая, как потом оказалось, и меня, имело там прописку временную.
     Попасть в свою комнату было непостижимо просто: дежурный пароль — здрасьте! — скажем, поздним вечером по телефону, и я уже стою перед распахнутою настежь дверью.
     Моя комната — маленькая, совершенно пустая, только огромное окно во всю стену. Самое главное — вид из этого окна: разверстое во все стороны черное ночное Небо. С одуряющими майскими запахами, тихими языками ветра и редким шорохом запоздалой машины. Больше ничего не было в том окне, больше ничего нам и не нужно было.
     Он всегда приходил поздно вечером, почти ночью. Это был настоящий Ночной человек — в чистом виде.
     В каждом человеке живут два человека — Дневной человек и Ночной человек. Пока Дневной крутится в повседневной жизни, как белье в барабане стиральной машины, ест-пьет-размножается, а в перерывах лихорадочно зарабатывает деньги, чтобы есть-пить-размножаться, — Ночной тихо дремлет где-то на дне. Ночной человек — не тот, кто открывает глаза в наших снах. Наверное, это кто-то третий. Ночью все они спят — и Дневные, и Ночные.
     Ночной человек — это тот, кто просыпается в нас в бредовые часы мучительных бессонниц, или в застрявшем лифте, или в падающем самолете… В медленном всплытии из больничного наркоза. В нем нет ни комнат, ни коридоров, ни дверей. Он весь — одна сплошная Душа. И очень часто — полная противоположность себе Дневному.
     Ночной человек приходил и садился рядом со мной на подоконник. За все время, проведенное мною здесь, на Земле, мне не приходилось видеть ничего прекраснее этого зрелища.
     Он давно уже догадался, что я могу летать. Так же, как и он. Поэтому одной июльской ночью, устав, наконец, от бесконечных разговоров на подоконнике, мы просто молча взялись за руки и прыгнули с подоконника в Небо. И другими ночами прыгали еще раз, и другой, и третий, только уже во всю ширь крыльев, плавно, несуетно, наслаждаясь каждой секундой полета.
     А потом кто-то крикнул — пожар! Кто? Что? В темноте и толкотне не разберешь. И сказали, что дым, кажется, видели из моей комнаты.
     Дальше — больше: что я, вроде бы, хочу сжечь весь дом!
     Глупости, сон дурной. Да и нечему у меня гореть: комната пустая совершенно, а Небо ведь не горит… Говорили ему, а он верил. Потому что, оказывается, была у него еще одна комната, совсем крошечная, с зашторенным наглухо окном, и сидел в этой комнате, вжавшись в угол, жирный белый кролик, и мелко дрожал ушами, и таращил в темноту свои огромные клюквины. Говорили ему, а он верил. И ведь знала я точно, что были все эти капканчики-кусалочки, все эти ажурные пугалочки-паутинки делом рук одной практичной дамочки из дальней комнаты, у которой как раз подходила к концу ее временная прописка… Знала, но молчала. Потому что крылья — не локти, ими пихаться больно и неудобно.
     И вот когда, выдохнув однажды «здрасьте»-пароль, я вновь очутилась возле двери в свою комнату, то дверь не то чтобы оказалась запертой — нет! — ее просто там не было. А была вместо нее ровная-ровная евроремонтная стена. Вежливая такая, без признаков жизни.
     Я не поняла тогда, что можно просто так вот, в одну секунду, оттолкнуть от себя однажды найденное Небо. И стала изо всех сил колотиться в эту стену, и размазывала об нее свои сломанные перья пополам с кровью… Но, наверное, в соседней комнате политических взглядов и убеждений просто врубили погромче бодрящий голос диктора над Красной площадью, или трудящиеся как раз грянули свое победоносное «Ура-а-а-а!!!», и никто меня не услышал.
     И я ушла прочь, волоча за собой окровавленные ошметки своих крыльев.
     Неба только жалко. И теперь как без него жить еще целую вечность — непонятно. Небо ведь не нужно всем трудящимся, небо не нужно одному. Небо нужно двоим.

Декабрь 2004 г. 


     О себе
     Родилась и всю жизнь живу в Москве. В далеком прошлом имею два высших гуманитарно-творческих образования, затем — несколько лет работы на телевидении. В девяностые годы пришлось осваивать новое для себя ремесло как способ выживания, и до сего дня продолжаю работать в сфере недвижимости. Два года назад снова начала писать прозу, после пятнадцатилетнего перерыва. В 2005 году небольшие циклы моих рассказов были напечатаны в журналах «Звезда» (Москва), «Литературная учеба» (Москва), «День и ночь» (Красноярск).
 

На первую страницу Верх

Copyright © 2005   ЭРФОЛЬГ-АСТ
 e-mailinfo@erfolg.ru