Дмитрий Ермаков родился 1969 г., живет в Вологде. Рассказы публиковались в журналах «Москва», «Север», «Подъём» и др.

ДМИТРИЙ  ЕРМАКОВ
 

Молитва

     Он сидел, прикрыв глаза, на плоском шершавом валуне у самой воды. Солнце прогрело камень, и сначала Кирилл не чувствовал холода. Но потом ощутил — древний, ледниковый, идущий из сердцевины валуна. Поднялся. Склонился к воде. И сквозь своё зыбкое отражение увидел, как по белому песку, оставляя неровную дорожку, пятится клешнистый рак…
     Крутой берег в густом ельнике. Кирилл, подхватив корзину, пошёл от реки не тропой, лесом. То и дело попадались золотистые кругляши — рыжики. Кирилл бережно срезал их, вдыхал их запах. И от жёлтого молочка на срезе гриба, желтели его пальцы. Грибной азарт охватил его. Он лез в самую чапарыгу, там, в траве, между валежинами, под молодыми крохотными ёлочками и было больше всего грибов. Корзина быстро наполнялась.
     Кирилл забрал сильно вправо и вышел не к деревне, а к большой реке, в которую и впадал ручей, на берегу которого он сидел.
     Деревня была в углу между рекой и ручьём, на самом взгорке.
     Река неторопливо несла свои воды к ещё более крупной реке, которая уж совсем далеко на севере впадала в океан.
     И Кирилл опять загляделся на воду…
     Он услышал жужжание мотора, и вскоре из-за зелёного камышового мыса вылетела, задрав нос, лодка-казанка. На корме сидел Миша, егерь, в зимней армейской шапке без кокарды, в армейском же бушлате. Охранитель здешних вод и лесов. Он и сидел как хозяин: откинувшись, вздёрнув подбородок, одной рукой держал руль, другой — зажатый между коленей стволом вверх армейский семизарядный карабин.
     Заметив на берегу Кирилла, скинул скорость и направил лодку к берегу.
     Когда лодка ткнулась в песок, Миша легко выпрыгнул, поддёрнул лодку, обернулся к Кириллу:
     — Здорово, бродяга.
     — Здорово. — Пожали руки.
     Они и раньше были едва знакомы, да не виделись уж лет десять. Но повели себя как добрые приятели, причём — без всякого усилия.
     Присели у воды, закурили.
     — Отдохнуть приехал?
     — Да, — кивнул Кирилл.
     — Один?
     — Один.
     Миша заглянул в корзину:
     — О, рыжики. Уважаю. — И вдруг спросил: — Поедешь со мной? — На вопросительный взгляд Кирилла, пояснил: — Рыбки с браконьерских сетей снимем, у костра посидим…
     — Грибы-то куда вот только? — уже кивнув согласно, спросил Кирилл.
     — Найдём и грибам применение. Под скамейку корзину ставь. — Миша глянул на Кириллову обувь — лёгкие кроссовки — и добавил: — И сам залазь давай, я толкну.
     От берега на вёслах Миша отгрёб и на корму к мотору перебрался. Кирилл, вспомнив его слова насчёт рыбы, спросил:
     — А чего, браконьерят?
     — А как же…
     Лодка рванулась, пошла, полетела, задрав нос.
     Кирилл сидел, левой рукой прихватившись за скамейку, а правой держа карабин, поданный Мишей. Дух захватило от скорости, мокрого ветра. Брызги за бортами сверкали; высокий правый берег разделился на две полосы: широкая жёлто-коричневая — береговой откос, и узкая зелёная — трава, листва.
     Пологий болотистый левый берег — весь зелёная стена.
     И голубая безбрежность неба.
     Кирилл оглянулся на егеря, тот сидел в своей гордой позе, подмигнул, кивнул вопросительно, мол, — ну, как? Так, наверное, художник представляет свои новые работы зрителям, с затаенной гордостью за сделанное. И Кирилл не сдержал улыбку, и показал поднятый большой палец…
     Миша, показывает ему реку, как гостю. А ведь есть у него, Кирилла, и своя память об этой реке. Каждое лето приезжал он сюда, в деревню, к бабушке Поле. И однажды с Колькой Лузгиным сколотили они плот, как раз на том ручье. В реку вышли. Сперва шестами толкались, а потом, на глубине уж спохватились, что вёсел-то нет у них, но не сильно расстроились, по течению поплыли. Колька что-то дёрнулся резко, плот накренился, захлестнуло его водой, в другую сторону дёрнулся — и чуть оба в воду не скатились. Тут-то и застучали у них зубы от страха. Сидели в середине своего плотика, прижавшись друг к дружке, боясь шевельнутся. А плотик пронесло уж мимо деревни, уже лесные болотистые берега потянулись. На одном из поворотов прибило их к отмели у берега. Нащупав шестом дно, как угорелые в воду бросились и уже у самого-то берега в яму оба с головами ушли, еле выбрались… И не вспоминали потом никогда о своём плавании, стыдно, что ли, было… Недавно узнал Кирилл, что нет уже Кольки в живых… Много воды утекло, много, наверное, и таких же как их с Колькой плотиков по реке пронесло... Вот и он, Кирилл Медведев, — гость на реке своего детства…
     Утка, хлопая крыльями по воде, вылетела из-под носа лодки, ушла в камыши. Река петляла, разделялась в протоки, разливалась почти в озёра, обтекала островки. Глянцевые листья и жёлтые головки кувшинок, камышовые заросли, зелёные ивовые подушки у самой воды, всплески рыбы, взлетающие утки… Кириллу уже не терпелось — остановиться бы где-нибудь, спокойно, не в разбеге, вглядеться в эту красоту, удочку бы кинуть (наверняка есть у Миши)…
     И Михаил, действительно, скинул скорость, направил лодку к левому берегу, заглушил мотор. Уже у самых прибрежных кустов Кирилл заметил вытащенную на берег лодку, а за кустами на сухом пригорке — неприметную зелёную палатку и людей рядом. Костровый дымок почувствовался.
     — Останься в лодке, встань, карабин в руках держи, — скомандовал негромко Миша, вышагивая прямо в воду в своих броднях, подхватил носовую цепь, поддёрнул легкую свою казанку носом на мокрый песок. И ему навстречу человек от костра поднялся, и из палатки кто-то выглянул.
     — Добрый день, — громко уверенно сказал Миша, — егерь Буланов. — Корочки из кармана выдернул, показал. — Путёвочку вашу попрошу, документы на оружие.
     Кирилл напряжённо стоял, вглядывался и вслушивался. Но говорили уже негромко, вполне мирно.
     — …Нет, спасибо, работы ещё много. — Миша возвращался к лодке, махнул Кириллу, давая отбой.
     — Нормально всё. — Лодку столкнул и сам залез, за вёсла взялся, выгреб к середине. Но мотор не заводил. Вёсла на борта поставил, и лодку несло тихонько вниз по течению.
     — Пять лет назад я подыхал здесь, — Миша кивнул в ту сторону, откуда отплыли.
     — Что так? — спросил Кирилл, закуривая, и протянул пачку Михаилу. Тот вытащил сигарету, прикурил, сильно затягиваясь, от подставленного Кириллом огонька зажигалки.
     — Весной, как раз на открытие охоты, пошёл на дальнее озеро уток пострелять, там спокойно, мало кто уже туда и дорогу-то знает. Лодку вот тут же оставил, где они. Да тут один и выход-то на берег более-менее сухой… Три дня там охотился. И, бывает же и на старуху поруха, попил водички прямо из ручья… На третий день и залихорадило меня. А тридцать километров почти переть было до лодки-то. Сперва-то ещё держался, потом уж не знаю как и шёл, всё в тумане, на берег выполз, а до лодки доползти сил нет… И уже, знаешь, смирился: всё, думаю, пришёл мой час… И вдруг картина в глазах — тело своё вижу, мёртвое, разлагающееся, и лиса, ободранная такая, линяющая, подбегает и… лицо моё гложет. И так мне стало противно и обидно за себя. Врёшь, думаю, не возьмёшь. Откуда и силы взялись — на карачки поднялся. Стошнило меня тут же, и будто бы полегчало. Встал я на ноги, лодку отвязал, столкнул на воду и упал в неё. Мужики ниже по течению с берега увидели, на моторе догнали, домой притащили… А я даже врача не вызывал, отлежался, спиртом да салом барсучьим выправился. Вот так…
     — Да… — сказал Кирилл, окурок в воду бросил.
     — Ну-ка… — Миша опять что-то увидел у берега, за вёсла взялся: сеть к береговому кусту была привязана, второй конец — к притопленному, вбитому в дно батогу.
     Дохлую рыбу Миша сразу выбрасывал за борт, а живую кидал в лодку.
     — Как минимум, два дня не проверяли, забыли, что ли, с перепою… — егерь сплюнул от злости. — Рыбаки хреновы, бракуши…
     Рыбы, лещи и язи в основном, сверкали чешуёй на солнце, а потом как-то разом все побледнели, серыми стали…
     Опять шли на моторе, солнце, уже розовое, вечернее, стояло прямо в створе берегов, позади лодки, и волнистая дорога за лодкой была розовая.
     Похолодало сразу, и Кирилл понял, почему Миша — в августе — в зимней шапке и бушлате.
     — Всё, приплыли. Вот избушка моя на курьих ножках.
     Избушка, и правда, как на ногах, на сваях стояла метрах в трёх от воды, скрытая со стороны реки ивняком — по весне, видимо, это место затапливалось. А уже за избушкой, высоко, горой, вздымался берег, и в гору петляла между кустов тропа.
     Выдернули лодку на берег. Миша из кустов достал лесенку, приставил к порожку, поднялся, снял с двери замок:
     — Держи, — бросил Кириллу серую фуфайку. С высокого крылечка не по лестнице спустился — спрыгнул по-молодому. Ткнул Кирилла в плечо: «Пошли», — будто вспомнил что-то очень важное и вот сейчас, пока не забылось в суете, нужно сразу же это важное сказать или показать. Полез тропой в гору, Кирилл, натянув фуфайку, за ним устремился.
     Вершину Кирилл почувствовал — ветер охолодил вспотевший лоб. Миша как-то в сторону ушёл, будто оставил его одного. А Кирилл не сразу решился поднять глаза, в общем-то зная, что увидит… Лента реки бесконечно разматывалась в обе стороны, причудливо извиваясь… А за рекой — леса, луга, серые дороги, поля, холмы, деревеньки, и опять леса, и поля… Дух захватывало от воли и ветра…
     — Вот так, брат ты мой… Вот так… Не тесно живём, — подал голос Миша.
     По одной из дорог пылил мотоцикл.
     — Вася Веснин гонит. День ведь в поле отпахал и опять куда-то… — одобрительно сказал Миша.
     Егерь махнул рукой вниз по течению реки:
     — Рыбачки наши сеть ставят.
     И Кирилл увидел чёрточку на воде — лодку, понял, что говорит Миша о тех, к которым подплывали днём.
     — Ну и пусть ставят. Можно. И поохотиться можно, всё можно. Совесть только иметь…
     Кирилл повернулся спиной к реке — и там леса, и, кажется, озерцо просверкивало в закатном солнце, может, то, на котором охотился и чуть не погиб Миша. И не видно конца тем лесам… И Кирилл вмиг ощутил вечность.
     Егерь опять из забытья его вывел:
     — А давай-ка, Кирша (по-деревенски, как только здесь и только в детстве его называли — и от этого тоже сердце ёкнуло), сгоняем вон к тому дымку, — вверх по течению указал на противоположный берег. — Там знаешь, кто? О-о, там… не пожалеешь.
     Осторожно, под конец всё же сорвавшись на бег, спустились к реке. Миша опять в домик залез, что-то собрал там в рюкзак, и когда ставил его аккуратно в лодку — брякнуло аппетитно.
     Вскоре опять гнали по реке.
     И весь этот день представился Кириллу сжимающейся пружиной, которая ещё не сжалась до предельной точки, но которая ведь и разожмётся и, может, выбросит душу его ввысь…
     Выбрались на песчаный в этом месте берег. Миша рюкзак и ведро с рыбой взял, Кирилл про грибы вспомнил и корзину прихватил.
     — Ага, давай, — увидев грибы и только сейчас, видно, вспомнив про них, кивнул Миша.
     На пологом травяном лугу целый палаточный городок раскинулся: большая армейского типа палатка посредине и несколько маленьких, туристических. Дальше виднелись крыши деревни. А невдалеке от палаток, костерок в сумерках алел, потрескивал.
     Их заметили:
     — О, Михаил Иванович! Давай к нам.
     — Здорово, Миша.
     — Рыба есть?..
     У костра на досках, положенных на чурбаки, сидели люди — человек пять, кто-то и у палаток ещё ходил, и в воде кто-то плескался.
     — Здравствуйте, — сдержанно сказал Миша. — Вот, с другом…
     — Добрый вечер, — сказал Кирилл…
     Сразу по чуть-чуть выпили, и, конечно же, не от малости той, от чего-то другого, всё для Кирилла потом как в тумане происходило. То есть, он всё видел и понимал, но будто со стороны или сквозь дымку видел и чувствовал. А туман, и правда, над рекой поднимался, затягивал берега, прижимал людей к костру.
     Миша и какая-то женщина ушли к реке чистить рыбу, и слышен был вскрик женщины и смех её над водой. Кто-то поставил кирпичи над горкой углей, на них большущую сковороду и покрошил туда рыжики…
     Потом ещё раз, с тостом «за встречу», выпили. И Кирилл впервые в жизни закусил жареными рыжиками (он был убеждён, что их можно только солить). И от этих рыжиков жареных сразу в жар бросило, и кровь побежала быстрее.
     Неожиданно, совсем рядом, затрещал мотоцикл и заглох.
     — О, Василий, подходи, угощайся!
     — Спасибо… Чуть-чуть… всё-всё… — невысокий, плотный, белоголовый человек принял железную кружку с водкой, и кружка сразу исчезла в его чёрных ладонях.
     — Опять шестерёнку какую-нибудь в мастерской выцыганивал?
     — Да. А что делать? Ну, спасибо. Дел ещё много.
     И, будто и не было его, — рыкнул мотор в темноте и всё.
     — Вот на таких Василиях эта земля от века и держится. Вот — прямой потомок первого поселившегося здесь славянского племени. Яркий тип одновременно смелого первопроходца и терпеливого пахаря!..
     Только сейчас Кирилл и выделил из всех сидевших этого человека, понял, что он и есть здесь главный и это с его разрешения всё здесь и происходит. Немолодой, сухой и крепкий, седобородый.
     — Друзья мои, — продолжал он, — это ли не чудо? Как минимум, пятнадцать тысячелетий назад здесь, на этих берегах, уже жили люди. Мы ещё не знаем, какой национальности, да и не было тогда национальностей. Тут же, вон там, мы нашли свайные сооружения угро-финского племени, чуть выше — славянское поселение, полуземлянки, почти уже избы. И уже в слоях девятого-десятого веков найдены нательные кресты. И — вот она, современная деревня, — он указал на невидимые сейчас дома. — Те же избы, и, главное, те же люди. Братья! За нами сорок поколений православных людей, за нами бессчётные поколения предков, ещё не знавших Христа, но и в детстве язычества уже несших в душах своих понимание добра и справедливости… Я пью за эту землю, за эту реку, за этот вечный туман и за этот вечный костёр! За нас!
     И уже сверху из какого-то другого мира увидел Кирилл костёр и людей вкруг него — воинов далёкого вольного племени с седобородым властным вождём во главе… И чаша шла по кругу, посолонь, и речи заздравные и воинственные на непонятном — но русском! — языке долго не умолкали…
     Утром растолкал его Миша.
     – Курево есть?
     Кирилл дал ему и сам закурил.
     Тихо было. До звона в ушах тихо. Лагерь московских археологов спал. Пахло рекой, загашенным костром… Туман над водой уже развеялся, но по берегам ещё гулял мягкими клубами, таял в лучах восходящего солнца.
     — Ну, что, брат? — спросил егерь.
     — Домой пора собираться. До деревни меня подкинь.
     Миша ушёл к большой палатке и вскоре вернулся с карабином, рюкзаком и корзиной.
     — Ну, поехали.
     И снова неслись по реке. Холодный мокрый ветер быстро вымел из головы вчерашний хмель, но почему-то уже не было того, вчерашнего радостного чувства…
     Когда проходили мимо егерской избушки, невидимой с реки из-за кустов, Кирилл подумал: «Как же он сваи-то вбивал?..» И усмехнулся сам себе, наивности своего вопроса, взглянув на Мишу, который тоже взбодрился на вольном ветре, сидел в своей всегдашней гордой позе. Да этот Миша не то что забьёт, он перегрызёт любую сваю, если нужно будет…
     На берегу простились.
     — Спасибо, Кирша.
     — И тебе, Миша, спасибо.
     После недолгих сборов в пустом дедовском доме Кирилл сел в машину — белую «Ниву», погнал в сторону города.
     Солнце уже пригревало, дорога пылила за колёсами автомобиля. Вспомнилось вдруг: «За нами дым и пыльные хвосты…» Дальше Кирилл не помнил, знал, что что-то хорошее, но не помнил… Он резко остановил машину. Вышел. В поле работал трактор, и видно было, какой он старый, весь многократно перебранный. И тракторист, кажется, Василий, махнул Кириллу…
     «Господи, пусть не кончается это никогда, пусть не кончается», — прошептал или только подумал Кирилл Медведев.

Депо

     Прораб, моложавый сухой мужик, долго глядел в схему, потом сказал, махнув рукой:
     — Короче, отсюда вон на тот столб гоните.
     — Других-то кабелей точно нет, Коля? — спросил бульдозерист Леонид, пожилой, с загорелой лысиной и крупным грушевидным носом.
     — Не должно быть, — ответил прораб, но чувствовалось, что он не уверен. — Смотрите, в общем…
     — Как всегда, — недовольно буркнул Леонид и полез в кабину.
     — Ну, мужики, я подъеду попозже. — И прораб Коля торопливо пошёл в сторону депо, туда, где стояла его машина, «девятка», переступая через рельсы, проскальзывая подошвами бежевых полуботинок на гравии.
     — Побежал, побегунчик… — буркнул Серёга Ратников, прозванный за рыжеватые волосы — Чубайс. И уже громко, вдогонку крикнул: — Пива на обед привези!
     — Водки, Коля, водки! — рявкнул медведеподобный Борода.
     Коля обернулся, шутливо погрозил кулаком и продолжил свой бег с препятствиями.
     …Искореженная, изрытая на метры вглубь земля. Только подзатянулись раны, заросли травой, мать-и-мачехой, ромашкой — и снова изготовился к работе экскаватор…
     Ромашки — не те, на которых обычно гадают «любит — не любит», — на высоких ветвящихся стеблях, на каждой веточке некрупный цветок с ярко-желтой серединой и множеством мелких лепестков.
     Взревел экскаватор, занёс ковш и опустил. Ромашки качнулись и пали в землю, смешались с почвой.
     Запах мятой травы и сырой земли…
     Вот уже яма превращается в траншею, которую предстоит углубить и расширить вручную.
     Лопаты штыковые и совковые и пара ломов лежат на земле, будто набираются сил перед тяжкой работой. Тут же огромная, в два метра высотой, бухта с толстым, в чёрной, блестящей на солнце обмотке, «стопятидесятым» кабелем. Мужики напряжённо смотрят под ковш: во-первых не зацепить бы какой-либо неуказанный в схеме кабель, во-вторых — что там за земелька… Глинозём это ещё ничего, песок — совсем хорошо, а вот гравий — плохо, глина вперемешку с гравием — совсем плохо… Откуда гравий-то? Да старая насыпь под шпалы. Сколько уж раз тут начинали работы, бросали, снова начинали…
     — Стой! — рявкнул Борода, пытаясь перекричать рёв экскаватора, показал Лёне скрещенные руки, и тот сразу опустил ковш, заглушил мотор.
     — Что там такое?
     — Подцепили чего-то…
     В яму спрыгнул самый молодой — Васька Рыкин.
     — Мужики, рельса! Старая рельса!
     Леонид из кабины высунулся:
     — Чего там?
     — Металл!
     — Что в земле — то наше, — довольно заявил Борода и подал Ваське лопату: — Копни там, как лежит-то она…
     Вскоре Леонид подцепил рельсу ковшом, вытащил.
     — Ну, чего?..
     Их рабочая машина, грузовая «Газель», стоит рядом, на ней привозят инструменты, кабель.
     — Ну, быстро закидываем, — командует уже водила — Саня-Кот, круглорожий и хитроглазый тридцатилетний мужик, — и со мной кто-нибудь…
     Мужики подхватили двухметровую рельсу, мигом закинули в кузов.
     Саня-Кот и приятель его Лёха-Памперс залезли в кабину, и покатила машина к ближайшему пункту приёма металла. Конечно, не цветмет у них в кузове, не медь, не алюминий — чугунина, но ведь килограмм триста — тоже неплохо.
     Приёмщик, худощавый чернявый мужчина в потёртых джинсах и пёстрой рубашке, Саню и Лёху уже хорошо знал — постоянные клиенты, строго велел обождать старику, прикатившему старую детскую коляску с какими-то железками, не поленился — рукавицы рабочие натянул, помог мужикам рельсину на весы затащить.
     — Всё ненужное на слом — соберём металлолом! — придуривался Саня-Кот!
     — Цветмет, Саня, гони, цветмет, — откликнулся приёмщик.
     — Будет, Вадик, всё будет. — И Саня потянул его в сторону, о чём-то переговорил с Вадиком негромко.
     — Хорошо, конечно, — ответил, довольно кивая, Вадик.
     Вышло у них на пятьсот с лишним рублей. Полтинник Саня Лёхе подал, полтинник себе в карман сунул. На остальное купили в соседнем магазине пива, сигарет, ну и к пиву — орешки, сухарики… Поехали в депо…

     Как только «Газель» с рельсой в кузове уехала, Борода сказал:
     — Ну, пока не вернулись надо махануть побольше.
     Снова взревел двигатель экскаватора, Леонид продолжил рыть траншею. А остальные мужики взялись за лопаты.
     Были здесь кроме Леонида и Бороды: Васька Рыкин — молодой, только после армии парень; Гена — испитой, маленький, неопределимого уже возраста (сегодня первый день он вышел после недельного запоя); Серёга Ратников (Чубайс) — злой до работы и до денег, «себе на уме» мужик; Олег Дробин — молчаливый, лет тридцати с небольшим.
     Леонид вскоре догнал траншею до уложенных уже на шпалы рельс, переехал их и прокопал до указанного прорабом столба, там был поворот под прямым углом и ещё метров пятьдесят до кирпичной будки электроподстанции.
     Работалось поначалу споро, было ещё не жаркое утро. Двое — Васька и Чубайс — сразу начали пробивать тоннель под рельсами, остальные углубляли и расширяли траншею.
     Потом, минут через двадцать, Чубайса и Рыкина поменяли Борода и Дробин.
     Гена подбирал совковой лопатой осыпавшийся с краёв канавы грунт. Видно было, как тяжело ему выполнять даже эту, самую лёгкую, работу, но работал он, как и все, без перекуров.
     — Гена, за водичкой сходи, — окликает его Борода. И Гена благодарно смотрит на бригадира, поспешно кладёт лопату на отвал канавы, выбирается наверх, осыпая при этом землю, подхватывает пластиковую канистру, трусит к зданию депо…
     Чубайс смотрит Гене вслед, говорит и жалостливо, и презрительно одновременно:
     — Дитя Освенцима. Закусь-то не на что было купить, только на пойло хватало…

     «Газель» тормознула у въезда на территорию депо. Сашка «бикнул», и из вагончика высунулось сонное лицо охранника.
     — Здорово, охрана! — весело крикнул Саня-Кот. — Не спим, а дремлем?
     — Здорово. Чево? — лениво спросил охранник, пузатый сорокалетний мужик в камуфляже.
     — На сутки? — участливо спрашивает Саня.
     — Как обычно.
     — На, — весёлый шофер протягивает охраннику бутылку «Балтики».
     — С чего бы это? — тот принимает бутылку и поспешно прячет под куртку.
     — С хорошего настроения. Мы же свои люди. Верно?
     — Верно, — недоверчиво отвечает охранник, но больше вопросов не задаёт, и «Газель» пылит дальше, к работающим мужикам.
     — Чего это ты? — спрашивает Саню удивлённый Лёха-Памперс.
     — Так, мало ли чего… — неопределённо отвечает Саня-Кот.

     Солнце уже вовсю припекало. Мужики по пояс разделись. Только Гена да Борода одетыми остались. Гена, наверное, стеснялся худобы своей, а Борода — он мужик серьёзный, не мальчик, чтоб мускулами красоваться, хотя, даже сейчас сила в нём чувствовалась необычайная, а молодой был — да богатырь просто.
     Работали уже остервенело, молча.
     И каждый своё думал.
     Олег Дробин размолвку с женой переживал. Опять же из-за ерунды, на пустом месте… Вчера с работы пришёл. Умылся быстренько, переоделся и в магазин побежал. Жене-то некогда, она с малышом двухмесячным нянчится. Устаёт тоже не меньше, чем он на рытье канав. Вернулся домой из магазина. Жена гладила пелёнки, а Олег, наконец-то, собрался ванну принять, не задумываясь вынул из кармана курево, на гладильную доску положил.
     — Убери сию же секунду! — раздражённо сказала Галина.
     — Не командуй! — он тоже с полтычка завёлся от её раздражённого учительского тона (она работала в школе, с первоклассниками).
     — Сию же секунду!
     — Разговаривай так с первоклассниками.
     — Ты считаешь, что только ты работаешь, утыкаешь меня своими деньгами! — совсем уж несправедливо заявила Галина.
     — Не ори, Серёжку-то разбудишь, — и вздохнул.
     — Завздыхал… О ребёнке он заботится…
     Олег вышел из комнаты, в ванную пошёл. А ребёнок, и правда, проснулся, заплакал…
     И ведь любит же он её, и она его любит. Просто очень устали оба…
     У Гены одна мысль — продержаться до обеда, пожевать чего-нибудь — дадут мужики. Да чаю бы крепкого и сладкого попить. А пиво он не будет, пиво не будет… Да покурить бы толком. Одну-то сигаретку всё же решился стрельнуть утром у Чубайса… А сейчас… Да не упасть бы хоть. И он старательно подбирает «совком» осыпающуюся с краёв землю, выбрасывает наверх, и работа будто бы и даёт ему силы держаться.
     Леонид не думал, он дремал в кабине своего экскаватора. Его неоспариваемое право — быть свободным от работы с лопатой и ломом. А снилась ему какая-то футбольная ерунда: он вратарь, и ему всё забивают и забивают… Подошёл арбитр и говорит: «Ещё раз пропустишь — удалю с поля…» И не арбитр это уже, а Борода кулачищем грозит… И всё в таком вот духе маета… Это после вчерашнего футбола, когда местной команде на родном поле вколотили четыре безответных гола… И в голове у Леонида всё крутилась, даже сквозь сон, приговорка, услышанная вчера на стадионе: «Вот такой теперь футбол — фут в ворота, в небо — бол!» Это, конечно, в адрес проигравших.
     Васька Рыкин даже сейчас, когда копает, успевает глянуть на свои напряжённые бицепсы. И ещё как бы со стороны себя видит и любуется: широкие плечи, бугристая спина, пресс, грудные мышцы… Главное — не задерживаться тут, на этой канаве, точно по времени домой рвануть, помыться, перекусить и на тренировку. Будет и у него, у Васьки, удар, как у Тайсона. А в соседнем зале гимнасточки занимаются, с одной вчера познакомился. Вера. Одиннадцатый класс. Ну, школьницы, они… В общем, путём всё будет. Главное, отсюда вовремя слинять… И лопата его яростно вгрызается в гравий и глину.
     Чубайс машину меняет. Продаст свою «девятку», добавит и купит «десятку». Вечером должен покупатель позвонить. Так что ему тоже особо тут задерживаться не хочется. А работы-то ещё… Порядочно работы. Но успеть можно, не впервой, главное, чтобы без задержек. Тоннель-то под рельсами уже прорыли. Осталось метров семьдесят за Лёней «подобрать» да кабель кинуть. Можно до пяти часов успеть…
     Мимо них, метрах в пятидесяти, по основным путям прогрохотал поезд. Товарняк. И опять ёкнуло сердце у Ивана Петровича Копёнкина, по прозвищу Борода. Так уже прилипло это прозвище — будто родился с ним…
     Он ведь по молодости-то помощником машиниста был. Далеко, не в этих краях. Там его родина, там его молодость. И любовь его там. Из-за любви-то, а точнее — из-за разбившейся семейной жизни и начал он попивать. Да так, что перевели его из помощников машиниста в слесаря деповские… Позор. От жены-изменщицы, и от того позора уехал он куда глаза глянули, сюда вот и попал. Где только не работал, да нигде долго не задерживался. И вот — бригадир землекопов, пятый год уже… И надо же, в депо это попали… Но есть и отрада в его нынешней жизни — дом и сад. Когда менял свою однокомнатную квартиру на родине на жильё в этом городе, предложили ему домик на окраине, избу, в общем, деревенскую. А ему всё равно тогда было, лишь бы уехать. А когда зажил в этом доме, что-то в душе перевернулось, проснулась какая-то, видно, память о дедах-пахарях, о той, ему, городскому, вроде бы и неведомой жизни. Он с удовольствием колол дрова, топил печь, носил из колодца воду, копался в огороде, подзапущенном прежними хозяевами. Кусты новые посадил, яблони, вишни. Мечталось, что и хозяйка дому найдётся. Он даже написал тогда, в один из особо радостных садовой работой дней, стихотворение, был такой грешок. Даже записал его на листке. Да и так, без листка помнил.

В своём саду я посажу
Кусты смородины для сына,
А осенью пусть под окном
Алеет спелая рябина,
Весною яблоневый цвет
Мой сад, как кружевом, украсит.
Пусть каждый, кто сюда придёт,
Поймёт, что этот мир прекрасен.
Лелеять буду я свой сад,
Любить его неутомимо.
Ведь стоит жить, пока в саду
Алеет спелая рябина.

     Есть и рябина под окном, и смородина, и яблони. А вот хозяйку для сада и дома не нашёл. Были, конечно, претендентки, да… не то всё, не то… И сына нет… Да скорее бы уж тут, в этом депо, всё закончить, чтоб душу не бередило… И коротко, без замаха всаживал штык в грунт и выбрасывал наверх. Впереди своей бригады, как старый, но могучий паровоз…
     А рядом трамбовали насыпь и укладывали рельсы нерусские чернявые работяги…
     — Ишь, как муравьи, — кивнул в их сторону Чубайс.
     — Китаёзы, — буркнул Васька.
     — Нет, наши какие-то. Узбеки или таджики, — поправил Олег Дробин.
     — Ну и флаг им в руки! — рявкнул вдруг Васька, разогнулся, откинул лопату, потянулся, как после сна. И увидел подъезжавшую «Газель»: — О! Не прошло и полгода. Наши пионеры металлосдатчики приехали!
     И вся бригада спины разогнула, лопаты в землю ткнула. Борода не на часы, на солнышко глянул:
     — Обед! — и добавил: — Пока пиво не нагрелось.
     Саня-Кот и Лёха-Памперс из кабины лихо выпрыгнули, будто и правда так уж торопились. У Лёхи в руке большой пластиковый пакет, у Сани поменьше.
     Мужики, прихватив лопаты, вылезали из траншеи. Гена еле выбрался, никого рядом не оказалось руку подать, а лопата его так в канаве и осталась, хотел он было спрыгнуть, взять её, да и махнул рукой.
     И всей толпой двинули к недостроенному ещё зданию, где отведена для них комнатуха. Зданий здесь несколько. Мастерские, уже готовые к работе, административное здание, в котором ещё идут отделочные работы. И полуразрушенное, наверное, уже и неподдающееся ремонту (только если с фундамента опять начинать) кирпичное здание, с обвалившимися потолками, разобранными стенами, превращенное теперь в большой и бесплатный общественный туалет.
     Начинали строить депо ещё в советские времена, грянула перестройка, строительство «заморозили», за годы безнадзорности всё, что можно было утащить из недостроенных зданий и со всей территории депо, было растащено. Даже шпалы и рельсы снимали, увозили кто угодно. Все дома в недалёком дачном посёлке на фундаментах из шпал стоят…
     Мужики уже обогнули административный корпус и приближались ко входу в здание, когда на территорию депо влетела с включенной сиреной милицейская машина, а по дороге, увидели они, ехала целая кавалькада с мигалками.
     Из машины выскочил милиционер с автоматом на шее, за ним офицер. Сразу крикнул мужикам:
     — Отойдите отсюда! Ушли!
     Ну «ушли» так «ушли», не стали и спорить. В их кандейку можно и с другой стороны попасть — по переходу, через цех. Пока обходили здание, важная комиссия уж из цеховых ворот им навстречу выходит. Серьёзные всё дяди, крупные, в форменных голубых рубашках — железнодорожники. Телевизионщики с камерой суетятся. Впереди опять милиция и какой-то в штатском, отдающий команды по рации. Увидел мужиков, сказал:
     — Быстро отсюда…
     — Так нам в раздевалку пройти.
     — Подождите десять минут. Отойдите, чтоб не видно вас было.
     Спокойно сказал, не обидно. И мужики ушли за вагоны, присели покурить.
     — Министр… То-то с утра менты в городе на каждом перекрёстке, — сказал Лёня.
     — Борода, ты у нас начальник, сходи-ка, потолкуй там, что, мол, за бардак — работяг гоняют… — подначил Саня-Кот.
     — Давай, Борода, сходи…
     — И пошлют тебя… далеко…
     — Всё бы вам ржать, артисты, — отмахнулся бригадир.
     Начальство, действительно, скоро уехало. Только журналистка, бойкая девица в джинсиках и оранжевой майке, делая серьёзное лицо, что-то говорила в камеру, направленную на неё бородатым, в безрукавой со множеством карманов куртяжке, оператором. И мужики, вроде бы и не специально, прошли позади журналистки, а Васька Рыкин прямо в камеру повернулся, руку вскинул с двумя растопыренными пальцами.
     В их кандейке — длинный широкий стол из обструганных некрашеных досок, старые, неизвестно откуда здесь взявшиеся табуретки, длинная, тоже самодельная вешалка с гвоздиками вместо крючков, ржавая раковина в углу.
     Умывались по очереди, располагались за столом… Здесь уже никто не торопился: война войной, а обед — по расписанию.
     Подоставали из пакетов домашнюю еду, пиво разобрали и курево, сухарики и орешки в яркой упаковке посреди стола кучей свалили, чайник поставили. Двое — Чубайс и Гена от пива отказались. Гена не съел — заглотил кусок хлеба с колбасой, выделенный ему Бородой, и сразу закурил — первую сигарету торопливыми затяжками, потом вторую — уже не спеша…
     Пиво Саня и Лёха покупали из холодильника, и оно ещё и сейчас было холодное. Мужики блаженствовали. Кто-то бросил на стол затрёпанную колоду карт. На шестерых раскидали в «дурачка»…
     А тут и Коля-прораб заявился.
     — О! Трудовую дисциплину нарушаем! — будто бы и радостно воскликнул он.
     Коля давно уже натянул на себя маску «своего парня». Знал, что заставить мужиков работать невозможно. А их и заставлять не надо — сами всё сделают. Но при этом надо умудриться обернуть всё так, что это под его чутким прорабским руководством делается. Он и умудрялся.
     — Чего «нарушаем»? — с весёлой обидой в голосе откликнулся Саня-Кот. — Вкалываем как папы Карло. А это так, редкие минуты отдыха.
     — Да уж ты-то особенно, Саня, вкалываешь. Аж лицом осунулся, — поддел Коля.
     — А чего? — с ещё большей, кажется, обидой не смолчал Саня. — Работаю… по монтажу — то посплю, то полежу…
     — То кабель отрежу, — с ударением на последний слог добавил прораб.
     Тут все дружно засмеялись. Хоть и не пойман Саня, а знают все, что может он и кабель отрезать, и другое, что плохо лежит, прихватить. В точку Коля попал.
     Саня рукой махнул да головой закачал — будто уж и слов у него нет ответить на такую напраслину.
     Прораб сел за стол. Чаю себе налил. К карточной игре пригляделся.
     — Ну, чего, может, по десяточке сыграем? Вы, я гляжу, сегодня при деньгах, — предложил.
     — Ищи лохов в другом месте, — грубовато ответил Васька Рыкин. Но тоже в точку попал. Что Коля — игрок-профессионал, они уже знали, многие на себе испытали. И Коля больше про игру не заикался. Допил чай и уже серьёзно сказал:
     — Часа через два шеф подъедет. Кабель сегодня надо кинуть — кровь из носу. — И сразу поднялся, пошёл, будто спешит куда-то, чтобы не слышать, что ответят ему. Но услышал, конечно:
     — Тебе надо «кровь из носу», дак хватай лопату, вон, в углу…
     — Как заплатит, так и поработаем…
     Но рассиживать долго не стали, и так из-за комиссии той задержались с обедом, допили пиво и, прихватив лопаты, потопали к траншее.
     Гена сразу увидел, что его совковой лопаты, оставленной в канаве, там нет. Глянул по сторонам — и пожалуйста: орудует его лопатой один из соседей восточной национальности. Нетрудно узнать-то: по черенку в двух местах синяя изолента намотана. У них все лопаты так помечены.
     — Чего, Гена, задумался? — приметив его замешательство, спросил Васька Рыкин.
     — Да вон — лопату тяпнули…
     Ваське только того и надо — рубаху скинул, чтоб мускулатуру его видели, и пошёл.
     — Э! Узкоплёночный! Верни инструмент на родину!
     — Какой инструмент?! — и сразу — толпа единообразных узкоглазых лиц и грязных комбинезонов. — Какой инструмент!
     И только один из них, видно, начальник, в белой рубашке и серых брюках, высокий, плотный, с наглой усмешкой на узкоглазом же лице, навстречу Ваське пошёл.
     — Ты чего, мужик? Как ты назвал меня? Ты у меня землю кушать будешь! — без акцента, очень спокойно говорил.
     И Васька опешил на какое-то мгновение. Но Борода — откуда прыть взялась! — вперёд выскочил, схватил сразу правой рукой того узбека или таджика за грудки так, что рубаха на спине лопнула, приподнял и положил на землю, ногой на грудь встал ему, а лопату штыковую, которую в левой руке держал, к горлу супостата приставил.
     — Па-ма-ги-те! Рассиянина убивают! — почему-то уже с явным восточным акцентом закричал поверженный батыр.
     А Борода ещё, видать, ногой поднажал, так что захрипел он.
     Выбежал мелкий, чёрный, в комбинезончике, лопату перед Васькой на землю положил, даже, кажется, поклонился.
     И Борода снял ногу, убрал лопату:
     — Пошёл отсюда! — и отвернулся, сам пошёл к своей работе, к канаве своей.
     И вся бригада завороженно смотрела на него и, наверное, — да точно! — гордость в каждом вспыхнула — за то, что вот такой у них бригадир, что они вместе с ним, что они все вместе…
     Из всех мужиков только Чубайс голос подал:
     — Ну, ты, Борода, круто…
     — Чево круто… — зло буркнул бригадир и скомандовал: — За работу!
     А он, Борода, после пива-то, уж и портвешка захотел и от водочки бы не отказался, да какой тут портвейн…
     За работу дружно взялись. А соседи восточные исчезли куда-то, бросили и работу свою, будто и не было их.
     Довольно часто попадалась разная металлическая мелочь — детали каких-то механизмов, куски арматуры и прочая дребедень. Всё это скидывали в общую кучу, чтобы потом закинуть в кузов «Газели» и сдать — или сегодня после работы, или в другой день. Одна находка привлекла общее внимание. Лёха-Памперс нашёл.
     — Ого, килограмма три будет! Похоже, что медь… — Он держал в руках колокол, небольшой, но всё же колокол, а не колокольчик. Осмотрели его, в руках по очереди подержали.
     — Старый. С церкви, что ли?
     Никаких надписей на колоколе не было, только орнамент, листики какие-то по краю. И безъязыкий был колокол, немой, только осталось колечко внутри, к которому язык крепился. Стукнули по нему какой-то железкой — отозвался негромко, но чисто и довольно звонко.
     Положили и эту находку в общую кучу.
     Олег Дробин представил, как висел этот колокол в ряду подголосков на колокольне, рядом с огромным главным колоколом, как вплетался его звук в общую мелодию, как шли люди на этот звон. «Откуда он здесь-то? Тут же чистое поле до депо было… А может, и нет… Надо будет в книгах покопаться…»
     Вскоре мужики наткнулись на старую шпалу — поперёк траншеи лежала. И вот беда, ни поверх неё, ни под ней кабель пустить нельзя — толстый он, а лежать должен ровнёхонько — шеф ещё утром предупредил.
     Тут для Леонида работа нашлась — прокопали под шпалой дыру, трос подвели, к экскаватору подцепили, взревел мотор, зашевелилась, будто живая, земля и… оборвался трос. Земелька-то — глина утрамбованная.
     Леонид, будто вину за собой чуя, засуетился, побежал куда-то в депо, в мастерскую, трос искать. Мужики перекурили быстро и, не дожидаясь экскаваторщика, дальше по траншее пошли, углубляя и выравнивая дно.
     Леонид вернулся минут через двадцать, с тросом. Сам в канаву спрыгнул, прикинул, как шпала лежит, трос закрепил.
     — Пойдёт, сейчас пойдёт, как миленькая пойдёт, — твердил как заклинание, забираясь в кабину.
     И шпала «пошла», раскорёживая края канавы, выползла наверх — чёрная, похожая на огромную головешку. И Леонид зачем-то протащил её ещё метров на тридцать — будто подтверждая свою победу над ней.
     Сразу принялись выкидывать осыпавшуюся землю, и вскоре в этом месте траншея была такая же, как и везде, ровная.
     Земельные работы подходили к концу, но мужики уже понимали, что всё сегодня до пяти вечера, официального окончания рабочего дня, не успеть. Чаще и чаще прикладывались к канистре с водой, перекуривали. Будто, молча, уже сговорились — кабель завтра потянут.
     Всё, вот она, эта будка кирпичная. Сели у стены в рядок, лопаты в землю воткнули, курят. Половина пятого…
     Борода только сейчас на колокол внимание обратил, подержал в руках и сказал:
     — Я такой видел, висел тоже у нас для красоты. Станционный это колокол, дореволюционный.
     — А не церковный? — Дробин спросил.
     — Да ну, какой церковный, говорю же…
     — А чего тут станция, что ли, была? — заинтересовался вдруг и Васька Рыкин.
     — Ну, может, не станция, полустанок какой. Депо ведь тоже неслучайно именно тут стали строить… А вообще, ничего-то мы не знаем даже о своём крае. А прошло-то… меньше ста лет, может, прошло-то…
     — Шеф идёт, — прервал рассуждения Олега Дробина Васька Рыкин.
     — С Колей, — добавил Дробин, хотя и так все уже видели, что двое идут.
     Шеф, директор частного предприятия «Электросила», Игорь Сергеевич Тарасов, высокий, худощавый и очень подвижный, в джинсах, в простенькой какой-то рубашке, в сандалиях на босу ногу, лёгкой своей походкой шёл вдоль траншеи, поглядывая на дно её, говорил что-то прорабу, тот, стараясь не отстать от начальника, семенил рядом, кивал согласно.
     — Ну, чего, мужики, перекур? — спросил шеф, подойдя к ним.
     — Да пора, наверно, и завязывать на сегодня, Сергеич, — с обычной нагловатой ноткой в голосе выразил Саня-Кот общее бригадное мнение.
     — Мужики, надо сегодня, — твёрдо сказал Тарасов. — Сегодня надо, — обращаясь уже только к Бороде, повторил.
     Тот пожал плечами.
     — Ну, как обычно за сверхурочные заплачу, — понял его молчание шеф. И добавил, опять обращаясь ко всей бригаде: — Давайте не будем сдаваться, мужики! А?
     — Сделаем, Игорь Сергеич, чего там… — первым поднялся Борода.
     И остальные за ним встали.
     — Я не могу, Игорь Сергеич, — твёрдо сказал Чубайс, мне уже клиент звонил. На шесть стрелка забита. Извините.
     — И я не могу, — присоединился к нему Васька Рыкин, не объясняя, почему не может. (А уже та гимнасточка перед глазами стояла. Да и как-то не по себе ему было после той стычки с узбеками, вроде как не на высоте он оказался. Вернее, конечно, Борода всё испортил. Он бы, Васька, и сам, конечно, с тем бы разобрался…)
     Тарасов молча кивнул на их слова, вопросительно на остальных глянул. А мужики уже шли без лишних слов к огромной бухте с кабелем, уже выкидывал из кузова «Газели» Саня-Кот металлические стояки, на которых бухту предстояло вывесить…
     — Подъеду часа через полтора, — сказал Тарасов. И, обращаясь к Чубайсу и Рыкину: — Переодевайтесь быстро, подброшу до города. — Коле-прорабу тоже какую-то команду дал, и тот побежал к своей машине.
     Пока остальные вывешивали кабель, Саня, чем-то явно очень довольный, отозвал в сторону Лёху-Памперса.
     — Ну чего, Алексей… На базу всё закинем и сюда вернёмся. Катушку-то распечатали. Метра полтора срежем — никто и не заметит. Прикинь-ка сколько там кило чистой меди выйдет…
     — Да-а, — мечтательно подтвердил Лёха. — Вот только бы охрана…
     — Какая охрана. Я этого мужика знаю — ему, если на язык попало, не остановится. А ему попало.
     — Ну, ты, Саня…
     — Ну так, Лёха…
     — Э! Вы чего там? Взялись все! — крикнул Борода.
     — Загадка: одна верёвка — десять харь. Наша бригада кабель тянет! — Весело откликнулся Саня-Кот.
     Борода первым встал, конец кабеля на правое плечо взвалил, остальные за ним, кто справа, кто слева от кабеля двумя руками ухватились.
     — Ну, пошли! — Борода рванулся вперёд, и все за ним рванулись, закрутилась катушка на толстой металлической трубе, потянулся кабель…
     Борода, Олег Дробин, Леонид (кабель он помогал тянуть в экстренных случаях), Саня-Кот, Лёха-Памперс, Гена — все, телами вперёд наклонившись, упираясь в землю и от неё же отталкиваясь ногами, тянули, тянули этот, кажется, бесконечный, толстый, чёрный кабель…
     — «Выдь на Волгу — чей стон раздаётся»! — неожиданно и невесело пошутил, сквозь зубы выталкивая слова, Дробин.

     Под рельсы кабель протолкнули, перекурили, пивнули воды и снова впряглись.
     На повороте, чтобы согнуть и протащить кабель дальше, пришлось ещё петлю вытягивать, это лишние пятьдесят метров.
     Борода оглянулся: вроде тянут мужики, а на самом деле каждый уже лишь держится за кабель, в надежде, что остальные-то тащат… И встал бригадир, конец с плеча сбросил:
     — Мне, мужики, вас всех не утащить, — усмехнулся. — Перекур!
     — Мы, как эти… Павки Корчагины… — передавая канистру с водой Дробину, недовольно сказал Лёха-Памперс.
     — Ну, те-то бесплатно, зимой… — поправил его Дробин.
     — А чего до зимы-то было тянуть? Герои… Вот всё у нас так… Бесплатно. Да разве ж это деньги, что мы получаем! Прикинь, какой навар на нас Тарасов имеет, — не унимался Лёха.
     — Чего ты чужое считаешь? — оборвал его Борода. — Сергеич, конечно, мужик деловой, но он ведь и тебе заработать даёт, всем нам, а у него ещё не меньше десяти бригад, как наша. А заказ вот такой получить — голову надо иметь и авторитет... И нечего чужим деньгам завидовать: больше денег — больше проблем.
     — Верно! Деньги — это зло, заведутся лишние — отдавайте мне! — подвёл итог философствованиям Саня-Кот.
     — Ну, взялись!
     …Потом Леонид ковшом экскаватора, а мужики лопатами, закидывали канаву, и с этой работой управились как-то очень быстро. И не верилось, что всё на сегодня, всё… А завтра этот же кабель, в этом же депо, но по другому курсу тянуть. Но это завтра…
     А вон и Тарасов идёт.
     — Ну, спасибо, мужики. — И тут же по пятисотке на брата выдал.
     Леонид своим ходом экскаватор на базу погнал. Лёха-Памперс, конечно же к Сане в «Газель» сел — у них ещё серьёзные планы на сегодняшний вечер. Бороду, Дробина и Гену Тарасов к себе в «Вольво» взял. Хотя мужики и переоделись, но заднее сиденье газетами застелили. Поехали… Когда закидывали металлическую мелочь в кузов «Газели», Олег колокол взял:
     — Мужики, давайте не будем его сдавать. История всё же. Я, может, в музей попробую…
     — Три кило меди… — попытался возразить Лёха-Памперс. Но Борода оборвал его:
     — Конечно, нельзя сдавать его. Не в музей, так тут где-нибудь в депо можно повесить — и красиво, и память…
     На том и порешили. Олег положил колокол в сумку и взял с собой.
     Борода, когда выезжали за ворота депо, сказал:
     — Сколько лет строили тут! Ведь при советской власти ещё. Неужели теперь до ума доведут?
     — Доведут, — уверенно ответил Тарасов.
     — Ну, значит, налаживается жизнь-то. — Борода улыбнулся даже.
     Олег Дробин, как всегда грустно, добавил:
     — Не мы, так наши дети, может, нормально поживут.
     — Олег? Тебе сколько лет? — спросил Тарасов.
     — Тридцать три.
     — Так что ж ты? Ещё и сам поживёшь. Верно, Гена?
     — Верно. А я дак и сейчас, нормально… А если что — сам виноват…
     И каждый опять о своём задумался…
     И, может быть, далёкие потомки случайно раскопают это депо: рельсы, шпалы, обломки бетонных плит, путаницу полусгнивших кабелей, потерянные инструменты, чьи-то оброненные часы… Что-то поймут они об этих мужиках, о нас?
     Лишь бы поняли, знали, что и мы — жили, любили, страдали, строили и желали счастья, только счастья своим детям и внукам, а значит, и им — невообразимо далёким потомкам…
     Да будут же они счастливы!

Дмитрий Ермаков. Снегирь. Рассказ
Дмитрий Ермаков. Ножилов. Рассказ
Дмитрий Ермаков. Мера вины. Два рассказа
Дмитрий Ермаков. Мама и Дед Мороз. Два рассказа