На первую страницуВнизend1.jpg (435 bytes)

Анна Гедымин — автор двух поэтических книг (“Каштаны на Калининском” — Молодая Гвардия, 1985; “Сто одно стихотворение” — Каталаксия, 1994). Лауреат премий издательства “Московский рабочий” и журнала “Москва” за стихи о Москве, премии Венгерского культурного центра в Москве за переводы стихов венгерских поэтов, премии радиостанции “Немецкая волна” за радиопьесу “Всё для Снежного человека!”.

АННА  ГЕДЫМИН

 

* * *

Вспомню: клен позолоченный
в небо глядит, не мигая,
Занимаются сумерки,
пухнет дымок над трубой...
Это жизнь моя – сладкая, жалкая –
набегает,
А потом – отступает. И все.
И не будет другой.

 

Морщат реку жуки,
колобродит веселая рыба,
Сено, россыпь черничная –
всех и не вспомнишь потерь.
Но останутся светлыми
дни на обочине взрыва,
А не в центре его,
эпицентре его – как теперь.

 

Время шло – и ушло.
Так душа вылетает из тела.
Так в колодце единственном
вдруг иссякает вода.
Я любила тебя.
Я тебя потерять не хотела.
(Жаль, что все позади!)
Я любила тебя – навсегда.

 

* * *

Я засыпаю,
когда отцветают звезды,
Светлеет небо,
а в доме еще темно,
И окна ближние,
по-утреннему серьезны,
Смотрят прямо
в мое легкомысленное окно.

 

Проснешься за полдень,
вся жизнь никуда не годится...
Но в пыльной Москва-реке
купола сияют вверх дном...
И думаешь: Господи!
Спасибо, что надоумил родиться
В городе,
где такой пейзаж за окном!

 

Такой синий,
такой золотой и белый!..
Теперь, судьба моя,
ты, без промаха и стыда,
Карай, обманывай –
что хочешь со мною делай,
В душе залатанной
эта музыка – навсегда.

 

И даже если
смерть все-таки существует, –
Все относительно! –
она щемяще мала, –
Как памятник временный,
пристроченный к Москве 
                                 на живую,
Как зыбь на воде,
отражающей купола...

 

* * *

Будто видела – помню об этом дне:
Говорили: “Красные входят в город”.
Это предок мой на гнедом коне
Мчал за криком своим, разорвавшим ворот.

Победитель! Его не задержит лес,
Не сломают ветра, не утопят реки...
Но другой мой предок наперерез
Выходил – остаться в бою навеки.

Два врага погибли – и две строки
Родословная вносит в свои скрижали.
До сих пор сжимаю я кулаки,
Вспомнив предков – чтоб руки не так дрожали.

Я поповская правнучка – и княжна,
На конюшне прапрадед мой был запорот...
Так – о боже! – что чувствовать я должна,
Если снится мне: красные входят в город?..

 

* * *

Грузинский храм, как перевод подстрочный,
Понятен слабо, глубь его тиха.
Но ясно, что он тоже добр – восточный
Чернявый бог, зачатый без греха.

Средь стариков спокойных, бурокожих,
Запрятанных в молитву далеко,
Один стоит – намного всех моложе
И на икону смотрит нелегко.

Он не урод и не последний в стае,
Его невеста в гулком доме ждет...
Но что же он так яростно желает
Чужой жены? И так легко крадет?

“О Господи, – он думает, – я грешен!
Ведь коль меня посмеют оскорбить,
Я не стерплю, не выдержу насмешек,
Я просто не сумею не убить!”

Он замирает, на коленях стоя:
“Мне радостен пожар чужих дворцов!..”
И обращает бог к нему сухое
Прощенье. И – разбойничье лицо.

 

ЧЕСТОЛЮБИВАЯ  МОЛИТВА

Музыка! Ты пришла, наконец...
Листва шелестит, маня...
Кончено, теперь я тоже – творец.
Боже, прости меня!

И наплевать, что, злой, как оса,
И от власти хмельной,
Ангел возмездья уж полчаса
Носится надо мной.

Милый, придется чуть обождать,
Постой дудеть на трубе,
Пока не кончится благодать –
Я не дамся тебе.

Ваш Главный слепил меня из интриг,
Швырял из блеска во тьму,
Но вот за этот звучащий миг
Я все прощаю Ему.

И пусть перелесок уже в огне
И пестр от змеиных лент,
Пойми: если что-то зачтется мне,
Так этот самый момент!

Не то что звезда, а метеорит
Сверкнул на исходе дня...
И, может, ваш Главный чуть пожурит,
Но все ж – помилует мя.

 

* * *

И пасмурный ветер
потрогать влажной щекой,
И с нежностью вспомнить ночлег –
подобие крова,
И вновь устремиться туда,
где в траве за рекой
Гуляет рыжая
лоснящаяся корова.

 

И даже если
нерадостная пора –
Такая, что господи
не приведи нашим детям,
Все равно каждый вечер
мечтать дожить до утра,
А значит – верить в бессмертие,
как кто-то верно заметил.

 

И вдруг однажды,
стоя вот так, в пальто,
С десятком лисичек,
найденных здесь же, на кромке поля,
Оказаться внутри звездопада,
хотя никто
Не просил щедрот у небес,
а только глазел, не боле.

 

А звезды стекают под ноги,
как вода.
И не надо особых навыков
в предсказанье,
Чтоб увидеть дальнейшее:
вздрогнешь и, как всегда,
Вспомнишь детство, паром...
И – не загадаешь желанье.

 

* * *

Я жену твою не обижу,
Как бывало в прошлом году, –
Даже в снах тебя не увижу!
Даже близко не подойду!

Мне, змеюге, вырвали жало,
Кровь моя обратилась в лед.
Что ж глядишь на меня так жадно
Все мечты свои напролет?..

 

* * *

Нет, мудрость нестерпима. Зная меру,
Я, кажется, ни шагу не пройду.
Зачем тогда мне было брать на веру
Оброненное в пьянке иль в бреду,
Влезать в долги, не слушаться советов,
Гулять в грозу...
Чтоб к тридцати пяти
Из возраста спортсменов и поэтов
В прозаики и тренеры прийти?..

По осени нет тяги к суесловью.
Крепчает страсть к насиженным местам,
И горечью, панической любовью
Мы непривычно платим по счетам,
Взгляд отпуская в небо – за подмогой.
И с каждым мигом прошлое ясней –
Единственною – млечною – дорогой
И нестерпимой мудростью своей...

 

* * *

Объяснять мне не надо, что гонит грачиную стаю
За полмира – к Москве, посвежевшей в весенней красе.
Оказавшись почти что в раю, я до слез вспоминаю
Изумрудные мелкие листики вдоль шоссе.

И смеющихся окон вечерних янтарную залежь,
И реклам неуместных горящие угли в золе...
В этом городе я и помру, если не возражаешь,
В день, когда не останется дел у меня на земле.

И увижу во сне, как вдали от привычного крова,
Недоступный промышленным звукам и взглядам зевак,
Занимается клен – чуть зловеще, нарядно, багрово, –
Неудавшейся жизни моей восклицательный знак.

 

* * *

Где, обреченный на неуспех,
Падает первый снег
И, вызывая то гнев, то смех,
Завершается век,
Где упоенно, влажно, темно
В вазе гибнут цветы, –
День забредает в мое окно,
Посторонний, как ты.

Дым расплывается по реке,
Костенеет вода...
Ты забывай меня вдалеке –
Медленно, навсегда.

Даже когда заскулит в трубе
Ветер – сильней зверья,
Ты не подумай, что по тебе
Стонет душа моя...

 

* * *

А у сына – твое
выраженье лица, движенья,
Лишь от осени –
желтоватая прядь.
Каково мне, выбравшейся
из вражьего окруженья,
Обернуться – и вновь
перед прошлым своим стоять!

 

Даже страшно смотреть,
до того вы видитесь оба
В одном лице.
Вот ведь каверзное волшебство!
Каково мечтавшей
любить этот облик до гроба
В самом деле до гроба
обреченной любить его!

 

Подрастает подсолнух.
В нем растенье и солнце – двое.
Горизонт так отчетлив,
словно впрямь он – 
                          последний край...
“Отпусти! Отпусти!” –
умоляет сердце седое.
Воспаленная память
заклинает: “Не отпускай!..”

 

* * *

Приехала из далеких краев
И, как назло, по пути домой
Увидела: ты кормил воробьев
В чужом дворе, истязатель мой.

Шумливые, уставшие от погонь,
Тебе вдруг доверились, как судьбе.
Один даже сел на твою ладонь...
Глупые, как можно верить тебе!

А небо – точь-в-точь как твоя рука –
Горячее и доступное воробьям.
И мчатся распухшие облака,
Слегка прижаренные там и сям.

Наверное, помнят лишь облака,
А месяц вряд ли, он был еще мал,
Как нес ты меня на жарких руках
И к небу полуночному прижимал...

 

* * *

С четверти первого до полседьмого
Ночь осыпала звездами поле.
Только окно опустеет – и снова
Росчерк – и вздрагиваешь поневоле.

А из другого окошка, лесного,
Душу томили птичьи оркестры...
С четверти первого до полседьмого
Ты говорил невозможные тексты!

Ты умолкал – и как в школе, прилежно,
Запоминала я каждое слово,
Зная – все кончится неизбежно
И безвозвратно – в начале седьмого.

Вспомним опять, как дела наши плохи,
И замолчим, и уйдем из-под крова
Дома-музея лучшей эпохи –
С четверти первого до полседьмого.

 

* * *

Помню, целовались смеха ради,
Без единой мысли в голове,
На мосту, в уснувшем Ленинграде
(Был когда-то город на Неве).

Плыли сверху, снизу сквозь глубины
Два ломтя взрослеющей луны...
Были мы не то чтобы любимы,
Но не так, что вовсе не нужны.

Как бы жизнь потом ни бунтовала,
Ни летела или ни ползла,
С той поры, не много и не мало,
Целая эпоха утекла.

Радость, беды, мелкие простуды
Призабылись.
Но поди, забудь:
Золотые шпили, как сосуды,
Пламенем питают Млечный Путь...

 

* * *

Я тебя не пугаю,
Просто я от беды устаю
В этом пахнущем гарью,
В этом вечнокровавом краю,
Где приветливы черти
И не больно сладка благодать,
Где не думать о смерти
Так же глупо, как счастья не ждать.
По вороньему граю
Узнаю приближение дня...
Я тебя не пугаю.
Будь отважен.
Не слушай меня.

 

* * *

Воцарилась осень – туман клубя,
Серебря под утро стволы и лужи...
Мне с тобою плохо, но без тебя –
Хуже.

Мне плевать, что сумерки хороши,
Что пьянит дубрава листвой лежалой...
Ты сказал, что нет у меня души –
Да, пожалуй.

Я приду домой, не зажгу огня,
Заскребется мышь под диваном тихо...
А душе, хоть нет ее у меня,
Лихо.

 

* * *

Даниле

Мне сказали:
– После трех месяцев будет легче.
А после года – тем более.
А уж когда начнет хорошо говорить –
И вовсе...

И с тех пор мне все легче, легче и легче.
Я уже почти не касаюсь ногами пола.
И чтобы совсем не взлететь –
Крепко-крепко прижимаю тебя к себе.
Жаль – твой отец этого не видит.

 

ЛЮБОВЬ

Не ту, что, празднично светла,
Меня спасла,
А ту, которая была
Слепа и зла,
Ту, что измучила меня,
Повергла в тьму,
Я, вместо адского огня,
С собой возьму...

 

* * *

Я-то знала, что буду нужна тебе и нежна –
Словно старшая дочь, а может – третья жена,
Словно, как говорится, дорожка среди камней.
Только стать никогда не хотела жизни нужней.

Подняла ненужную жизнь, прижала к груди...
Что мне делать с такой удачей, сам посуди! –
Мне, в пыли находившей максимум три рубля,
Понимавшей, что небо еще скупей, чем земля...

По-над городом осень, слезится дождь по стеклу...
Не работает солнце, запаханное во мглу...
Ожиданье исчерпано, слово теперь за мной.
Шутки в сторону. Стрелки пущены. День восьмой...

 

Анна Гедымин. При свете ночи. Стихи
Анна Гедымин. Новый год. Стихи
Анна Гедымин. Исполнение желаний. Рассказы

 

На первую страницу Верх

end1.jpg (435 bytes)

Copyright © 2001   ЭРФОЛЬГ-АСТ
e-mailinfo@erfolg.ru