Владимир Елистратов
САБАТАШИ РУСИ “Сабаташи руси” — по-арабски значит: русские туристы. Воспроизвожу так, как услышал. В Египте, по дороге из Каира в Хургаду. Не уверен, что верно. Но менять не намерен: именно в такой огласовке слова эти, как пепел древних цивилизаций, стучат в мое сердце. В туристические поездки по дальнему зарубежью я ездил несколько раз, и должен сказать следующее: самым сильным, самым сокровенным, “подкожным” впечатлением от любой страны неизменно оставались “сабаташи руси”. Сабаташи руси, попадая в Египет, Грецию, Италию или еще куда-нибудь подальше, сразу же как бы завоёвывают здешний ландшафт, руины древних памятников, местных “аборигенцев” (как выражался один ставропольский “сабаташ”, похожий на лермонтовского Максим Максимыча с полукилограммовой золотой цепью на шее), они завоевывают интерьеры гостиниц, магазины — словом всю эту культурную колыбельность или экзотическую первозданность, завоевывают без всяких усилий, одним своим присутствием. Ни Колизей, ни Луксор с Карнаком, ни Парфенон — ничто не затмевает самобытности русского сабаташа. Здесь действует какой-то великий закон, понять который мы не в силах. Русский турист рубит гордиев узел Культуры мечом своей природной непосредственности. Вот как красиво и точно определю я данный феномен. Я перебираю в памяти все эти узлы и мечи. Возникает несколько ярких вспышек сознания, несколько абсурдистских фотографий из туристического прошлого, которые я никогда не забуду. Вот только одна из них. Поезд Флоренция — Рим. Аккуратное купе. Все из уютного сероватого пластика и мягкого желтоватого дерматина. Свежее майское утро. Поезд почти пуст. На стенах гравюры с видами итальянских городов — в аккуратных деревянных рамочках, как настоящие, под старину, хочется рассмотреть их поближе и подольше — и увидеть кракелюры. За окнами на невероятной скорости несется назад, во Флоренцию, Тоскана. Вся она в зелени, с жемчужным морем и небом, серебристая, ленивая, прохладно-роскошная, влажная, как кожа слегка загоревшей купальщицы, только что вышедшей из моря. Полная гармония плоти и духа. Дух не бежит, сломя голову, от плоти, плоть не несётся, как петух за курицей, за духом. Спагетти и месса — как влюблённые голубки. Даже огромная скорость экспресса кажется ленивой. Куда спешить, когда гармония уже достигнута? Мелькают названия: Follonica, Livorno, Piombino... Звуки прямо итальянские! Говорят, итальянский язык — самый сексуальный в мире. Были даже исследования и все такое. Не знаю. Мне кажется в итальянском языке есть что-то умеренно буддийское. Фонетическая нирвана, выход из моря страданий, тихая радость, отсутствие острых желаний, вечная сиеста. Тосканский язык — это как будто целуешь жемчуг. Я смотрю на всякие итальянские названия и тексты, которые мелькают за окнами поезда и которые я не успеваю понимать. Чтобы по-настоящему почувствовать итальянский язык, его ни в коем случае нельзя учить. Это первое. Второе: ни за что нельзя слушать, как на нем говорят русские проститутки. Тут уже целуешь не жемчуг, а пепельницу, причём, разбитую. И, наконец, третье: ни одного сабаташа. Сабаташ бесцеремонно хлопает итальянского Будду по плечу и спрашивает его: “Уэа туалето, мсье?”Поезд тактично притормаживает. Мимо плывет название городка, которое я не успеваю прочитать, но звуки которого пахнут водорослями и свежими креветками. Что-то объявляет женский голос по вокзалу. Я не понимаю ничего, потому что не хочу понимать. Я слушаю, как она тянет ударные гласные: Staziooone, treeeno... Как будто волны набегают на тосканский песок, лениво останавливаются на нем на мгновенье — и опять откатываются назад. Как будто сладко потягиваешься утром, застывая в блаженном напряжении, — и снова расслабляешься.Поезд останавливается. Я смотрю в окно и не верю глазам: передо мной, прямо напротив, ржавый плакат, на нем черным по желтоватому надпись: “По путям не ходить”. “Не”, разумеется, аккуратно зачёркнуто жирной царапиной. Несколько секунд я не понимаю родного языка. Наконец в мозгах звучит злобный голос нашего районного алкоголика Никандрыча .Дело было так. Года три назад на платформе М..., что на севере Третьего Рима, задавило мужика. Мужика накрыли целлофаном. Мимо проходили люди — охали, крестились, отворачивались. Никандрыч (по-настоящему его зовут Николаем Кондратьичем) был как всегда пьян. Он подошёл к трупу, постоял, покачался, укоризненно дёрнул головой и, икнув, выдал: “Сказали ж тебе, блядь, не ходить по путям!” Мужик получил хороший урок, он больше не будет.Это они, сабаташи руси, ходили по тосканским путям. Это для них, сабаташей, выставили здесь, на путях, предостережение. Неисповедимы пути Господни, и вездесущи сабаташи руси! Какими же косяками, какими стадами и популяциями надо таскаться по Тоскане, чтобы в маленьком тосканском городишке появилась такая надпись? Это всё равно что в Арзамасе вдруг появится объявление на суахили: “Выгул самок гиппопотамов до обеда строго воспрещён”. Но это будет вопиющим абсурдом, пародией и безвкусицей. А здесь — здесь есть нечто метафизическое. Здесь не пересечена грань, за которой начинается хаос, зубоскальство и абсурд. Здесь никто никого не хотел рассмешить. Здесь есть жизнь, какая-то глубинная правда, реализм, вернее и весомее — реализьм: сабаташи руси, блуждающие по неисповедимым путям Тосканы!Воистину: Москва — Третий Рим, и Четвёртому не бывать. Хочется добавить по нашему, по-сабаташески: ни х... не бывать! |
|||||
|