Кандалакша. На острова

     Костя редко ко мне приезжает. Так уж получается. С ним мы в далёкой юности служили на минном тральщике Беломорской военно-морской базы Северного флота. Живёт Костя не очень далеко от меня — в Полярных Зорях. Это на Имандре, рядом с заброшенным военным городком Африканда. Приезжает — и всегда первый вопрос его:
     — На острова поедем?
     — Конечно!
     Я ведь сам люблю бывать там. Там, где никого нет, где блага цивилизации на время забываются, а рыбы и лесной продукции полно. А ещё природа — красивее я не видел. Вообще-то я нигде, кроме нашего Севера, не бывал. Не бывал, но глаза-то у меня есть и своё представление о красоте имею. Острова наши — сказка. Некоторые на сказку и похожи: горбатые туши китов, покрытые лесом… Пляжи есть — с песочком, как на юге… Цветение вересковых зарослей и морошковых кочек на болотах… Пёстрые ковры мха, красками повторяющие радугу… Розовые туманы летним утром… Очарование лунной дорожки… Крикливые чайки, разносящие печаль над водой… А закаты и рассветы у нас — специально приезжают люди поглядеть. И не только художники и фотографы. И не только из столиц, издалека, а из Мончегорска, Апатит, Мурманска…
     Да на островах и тишина особая. Можно слушать часами. Не надоест. И ветер слушать, и дробь дождя, и шум прибоя — всё в удовольствие…
     Рыбалка на островах веселая. Рыба дерзко берёт. Только закинешь самодур, а она тут как тут. У нас всякая водится: селёдка; треска; навага; зубатка; камбала… Сёмга попадается… И лесные дары — весь сезон. С июня по ноябрь. Из ягод: сначала морошка; потом черника, голубика; малина и земляника, смородина дикая, дальше по времени брусника бордовая; а в конце сезона нежнейшая клюква… Ягодников тут — бездна. А грибов на островах — бездонная пропасть… Кто разбирается, тот на зиму заготовки только на островах делает. На островах грибы крепкие, большие, красивые: белые, красноголовики, лисички, маслята, опята, грузди… Там и подберёзовики, и сыроежки не склизкие и рыхлые, а крепенькие, как из дерева вытесаны.
     Острова я знаю с детства. И как только бываю свободен, всегда рвусь сюда. И сейчас, когда я на пенсии и обязанностей у меня меньше. И занятие себе придумал — собираю пла́вник на дрова. Много его по островам раскидано. Раньше на островах, на Кривом, на Плосконьком, на Высоком и на Седьмом много было заводов. Лесопилки да кирпичные заводы… О кирпичных я так, вскользь… Лесопильные — те до сих пор напоминают о себе. Реек раскидано по всей акватории Кандалакшского залива — как костей выбеленных… Так вот добываю плавник... Не простое это дело. Деревья встречаются в обхват. С Терского берега привозили. На нашем берегу, на Кандалакшском, такие стволы редки. Вся кора с них уже сбита временем, камнями, галькой, морской волной… Древесина морёной стала. Солью и морем пропиталась. Потому и горит как спичка. Одно неудобно — песком заносит так, что вспотеешь, пока вытащишь. А песок плотный, слежавшийся. Хорошо ещё, если не глина. С глиной вообще беда. Надо потрудиться, чтобы освободить ствол. Затем надо его на воду скинуть. Тут прилива ждёшь, если поможет. Слегами как рычагами работаешь, орудуешь. Спихнёшь на воду — тогда только можно считать, что добыл колоду. Вбиваешь «костыль» в плавающее бревно, чтобы тянуть по воде можно было. Принайтовал и буксируешь к дому… Я старикам-старожилам села раздаю эти дрова. Без денег, конечно, раздаю, даром. Дачникам же, тем — за деньги. Особо не нуждаюсь, потому и отдаю за гроши.
     Костя приехал, и на следующий день мы собрались. А чего тут собираться? Хлеба да картошки взяли. Соли. Чай-сахар. Бензиновой смеси набрал полный бак. Две канистры запасные. Я всегда беру — стихия приучила. Карбас у меня в лодочном сарае на воде всегда. На ходу. С мотором в двадцать пять сил. Брезентом мой «Меркури» укутан. Сарай я так обустроил, чтобы не зависеть от приливно-отливных явлений. В любое время вывожу лодку на воду. Топор, пила, снасти всегда в лодке. Сетей я не использую. Не практикую. У меня в лодке и палатка на всякий случай имеется. На всякий случай. Добыча наживки не заботит, на месте всегда вдоволь. Позже расскажу.
     Отправились. Погода — благодать, солнце, море тихое. Отчалили. Изредка пучки водорослей встречаются да надутые пузырьки медуз. Вот только открытое место у Старцевой губы пройти надо. Тут всегда, в любую погоду свежо, брызги в лицо, ветер, пенные барашки по воде гуляют… Пересекли это место, а дальше — по закрытым от ветра берегам от острова к острову. Часа три идти. Курс — на маяк. Цель — остров Дальний. Там наше с Костей место — заброшенная тоня.
     Вглубь острова ведёт канал. Да и как ещё назвать водную магистраль, ярко выраженный профиль которой — канал. Кем он выкопан и когда — загадка для всех местных жителей. Шесть сотен лет селу, но устные предания не сохранили эту тайну. И дно, и берега канала облицованы камнем. Кому это понадобилось? А кто-то ведь трудился. Представляю, как собирали люди камни, ждали отлива… Современные жители добираются сюда крайне редко. Из-за дальности пути. Рыба и ближе есть…
     Поэтому тут пустынно. А я и не люблю, когда рядом незнакомая компания рыбаков. Да и никто из поморов не любит, по-моему, тесноты.
     Помню, давно я рыбачил с дочкой. Ей было тогда лет десять. Пальчики у неё тонкие, чуткие. Чувствует, когда рыба леску дёргает. Да что дёргает? Она, похоже, чувствует, когда только подходит рыба к наживке. Дочь вытаскивала рыбины одну за одной, одну за одной. Раз у нас такое богатое на рыбу место, то тут же собралось вокруг много лодок… В наши места много народу приезжает. Окружили нас. Ближе подойти неудобно, а метрах в десяти — это вроде бы и сами по себе… Мы на виду. Все смотрят… Нам немного не по себе. С тех пор активно невзлюбил я массовки. Кругом рыбаки — закинули самодуры, спиннинги, удочки. Подёргивают леску, дразня рыбу. Но таскала одна только дочь.
     Вот и прибыли мы с Костей на остров. Добрались. Сразу чувствуешь, всё осталось позади. Все заботы, проблемы, трудности — всё позади.
     Знаете, что такое тоня? Это постоянное или сезонное место у поморов. Рыболовецкий стан или хутор, рыболовецкая база… Наша тоня обустроена: баня есть, изба, дровник, сетник, лабаз, коптильня. Все эти сооружения я поддерживаю. В полном призоре они. А как иначе? Иначе всё развалится, сгниёт. От соли, мороси, от влаги… А клёв здесь — конвейер. Раз людей нет, то рыба тут непуганая. Только успевай дёргать! Подсекай и тащи. На уху, на копчение, впрок, запасы на зиму — мигом наберётся.
     Подошли мы по каналу к нашей тоне. Лодок нет. Значит, будем одни наслаждаться полной свободой. Как и рассчитывали.
     Выгрузили всё, что надо в дом занести — продукты, спальники.
     Заносим. По деревянной дорожке носим. Сам доски обстругивал, а потому босиком тут хожу обычно без опаски. Нравится так.
     Вдруг, слышу, к нашей избе по этой самой дорожке со стороны бани звонкие шаги.
     Неожиданно.
     Вижу — женщина. Поначалу не узнал, потом пригляделся — Тонька, продавщица наша. Обычно она аккуратная, причёсана всегда. А тут — расхристана, не убрана, взлохмачена... Вспомнил я, что в селе её хватились. Ведь пару дней никого за прилавком в сельмаге нет.
     — Здравствуйте, Дмитрич! А я слышу, мотор стучит. Верю и не верю себе. Сюда ведь редко кто затягивается… Звук какой-то обманный: то пропадает надолго, то комаром пропищит, то нарастает ...
     — Здравствуй, Тося! Среди островов всегда так слышится. Тут звук прячется...
     — Дмитрич! Что там, в селе, обо мне говорят?
     — Ясно, что говорят. Говорят, что загуляла Тоська. Бросила прилавок. Подалась на острова с приезжими… (Правда, в селе ещё прибавляют: «Совсем с катушек слетела после гибели Анатолия». Но не буду я ей это говорить. Не могу упрекать. Права не имею.) Так ведь всё, Антонина? — спрашиваю.
     — Всё так. Этих мужиков двое, знакомые мои. Ещё в прошлом году в Анапе познакомилась. Ну, ладно… Сегодня в село хлеб привезут — раскупят, думаю. И молочку раскупят. А там и я вернусь…
     Помолчав, Тоня пояснила:
     — Надоедает, Дмитрич, всё время за прилавком торчать. Товары, накладные. Товары, накладные… Однообразие… По сути — та же полярная ночь… Одно и то же. Да и состояние угнетённое… Как заведённая крутишься…
     — А ты, Тоня, ещё долго куролесить тут будешь?
     — Теперь уже нет, Дмитрич. Водка кончается. Долакаем — тогда уж.
     — А на чём же добрались сюда? Лодок не вижу.
     — У нас лодка резиновая. И моторчик пять сил. «Ямаха». Резво везёт. За баню лодку отнесли. Чтобы не отсвечивала. А вон и знакомцы мои идут.
     К нам подошли два заспанных мужика. Познакомились. Их имена Павел Ильич и Матвей Петрович. Из Питера. Я их с Константином Сергеевичем познакомил.
     — Вы рыбу хоть ловили тут, братцы-ленинградцы? Как ловится? Расскажите.
     — Не-а. Так и не собрались по рыбу пока.
     — Ну. Ладно. А мы отправимся. Вот за червём только сходим. Вы топор-то нашли? А то без дров тут — никуда!
     — Нашли под крыльцом. Колим понемногу.
     На этом мы расстались.
     Я и Константин перекусили наскоро. Пошёл отлив, и надо было торопиться. Потому мы и спешили. В сарае взяли вилы и ковшик для червей. В глубину острова ведёт тропка. По лесу. Потом встречается небольшая каменистая гряда. Перевалив через нее, вышли к песчаной косе. Этот песчаный мыс далеко выступает в море. И при отливе он обнажается и становится видно, что он покрыт тонкой слизью морской тины и весь усыпан вулканчиками. Каждый вулканчик — домик, прибежище морского червя.
     Я обещал пояснить, как у нас наживка добывается. А вот вулканчик и находящуюся возле него ямку надо вскрыть лопатой или вилами. И тут не зевай: червь ждать не будет — уйдёт вглубь и его не достанешь… Копать тяжело, а потому делаем это поочерёдно: один копает, другой собирает червей. Черви здесь, на острове, как калиброванные, каждый сантиметров по пятнадцать длиной.
     Надо сказать, что не всякая лопата годится для копки. Не всякий заступ. Грунт тут тяжеленный. Морская глина, водоросли, трава, слежавшийся песок, камни… А потому много сломанного шанцевого инструмента можно встретить по берегам… Одно время работающие на заводах Кандалакши умельцы и несуны снабдили многих рыбаков лопатами и вилами из титана…Вот из титана подходящий инструмент получается. Прочный. Долговечный.
     Добыв червей, рыбак, выйдя в море, насаживает наживку на крючок; причём на крючок с коготком, удерживающим червя и не позволяющим ему сползать…Понятно, что снасть-самодур имеет грузило и леску длиной до двадцати метров…
     Часто рыбаки стараются приобрести японскую леску. Бесцветную или цвета воды. Тонкую. Из полиамида. Привозят и хвастают — у меня жила толщиной три десятых миллиметра, восемь кило нагрузки выдерживает!
     А хвалиться тут нечем. Рыбе всё равно, какая толщина лески. И какого она цвета. А толстая, как у меня и всех местных, в два миллиметра — это то, что надо. Главное — такая леска не путается, если скинуть её на воду. Кругами ляжет вот и сматывай без узлов…
     Итак, мы накопали наживку и снасть у нас при себе. Идёшь на знакомое тебе место лова. У всякого рыбака есть свои любимые места. Места уловистые, места с чистым дном, где якорь не зацепится за рейки, коряги, водоросли…
     А можно выбрать новые места для ужения. Ведь есть же ещё различные признаки прихода рыбы. Это: игра рыбьей мелочи на волне; скопище кружащих и истошно орущих чаек выдаёт присутствие стаи рыб; цепочка круглых голов тюленей, гонящих селёдку или треску…
     Чтобы не зависеть от ветра и течений, и лодку не сносило бы в сторону, сбрасываешь якорь, и в натяг крепишь якорный шнур к носовому рыму.
     Закидываешь наживлённую снасть и ждёшь клёва… Рыба хватает добычу, дёргается, подсекаешь её и тянешь по возможности не допуская слабины лески… И мокрую, затрепетавшую выхватываешь из воды, выбрасываешь на пайолы. Она ещё долгое время пытается освободиться от крючка, бьёт хвостом, подпрыгивает, разбрызгивает кругом капли воды, наматывает на себя леску…
     В первый же день мы дорвались и наловили рыбы вдосталь. Угостили, конечно, неожиданных соседей, позволив Антонине набрать любое количество трещи́н из нашего улова.
     На следующий день я решил разобрать мотор. Последнее время мне не нравился звук работающего «Меркури». Звук был какой-то натужный, надсадный. Пока это было не явно, а лишь слегка, намёком, на мой придирчивый слух. Но лучше заранее осмотреть подвесной двигатель, перебрать его; заменить, если надо, благо запас деталей есть; смазать маслом…
     Костя решил побродить по острову. Но каждые полчаса он возвращался: на нём было копчение рыбы — подбрасывал дровишки, смотрел за процессом копчения, менял положение рыбин…
     На берегу, расстелив клеёнку, я занялся мотором. Не спеша разобрал его и осматривал детали. Такую работу и надо проводить неспешно, вдумчиво.
     Вдруг частый стук каблуков по деревянной дорожке. Ещё издали — крик Антонины:
     — Дмитрич! Дмитрич! Беда! Выручайте! — гляжу, она сама не своя: глаза шальные, странные… Наверняка что-то из ряда вон случилось…
     Оказалось, обоим ухажёрам стало вдруг плохо. Один топором нанёс себе сильное увечье. Застрявший в пеньке топор он выбивал, нажимая рукой на рукоятку. Топор выскочил и остриём попал в сгиб руки. А топор, я знаю: сам точил, острейший.
     Другой с утра держится за сердце. Тихо стонет. Жалуется. Говорит, что к врачам бы надо.
     — Дмитрич! Скажи, что делать?
     Тут подошёл Костя и вместе мы пошли осмотреть соседей.
     Возле бани валялись поленья и топор. Тут же сломанная поперечная пила.
     В предбаннике был беспорядок — разбросанные по полу бутылки, рядом скатанные спальники, на столе открытые консервные банки, стаканы, одноразовые тарелки и вилки, ножи, трёхлитровая банка с солёными огурцами… Посередине помещения брошены веник и совок…
     Стонал Павел Ильич, держась за грудину. Он лежал на спальнике.
     — Как ты, Павел Ильич?
     — Мужики! Жжение у меня внутри. Невозможная боль. К докторам надо. Далеко тут медики?
     — В селе не стало медбрата, убрали медпункт. В посёлок отправимся. А у тебя, Матвей Петрович что?
     Раненый разогнул руку, был виден глубокий разрез, в котором белела кость. Тряпка, пропитанная кровью, соскользнула на пол.
     — Дезинфицировали?
     Внятного ответа я не дождался.
     — У вас водка осталась?
     — Вроде всё выпили.
     Константин сказал, что у нас есть и он сбегает. Принесённой водкой мы полили рану Матвея, щедро полили. При этом Матвей кричал криком.
     Костя комментировал крик так:
     — Раз так кричит, то реагирует на болевые импульсы; а это, значит, всё хорошо. Где-то читал, что это нормально.
     Какую-то рубаху я увидел на табуретке. Разорвал её на широкие и длинные полосы. Перебинтовал раненому руку.
     — Ребята! Вижу, что надо ехать. Мы отнесём Павла Ильича на берег. На свежий воздух. Аккуратно отнесём. На спальнике. К нашему причалу. К лодке. Можно сразу и в лодку поместить, это как удобней. Матвей Петрович сам дойдёт. Тихонечко. Поможем, если надо. Я быстро соберу разобранный мотор. И все отправимся в посёлок. Тоня, собирай, что сможешь. Что не сможешь — после заберём.
     — Дмитрич! А как с нашей лодкой? — поинтересовался Матвей.
     — Заберём, на буксире потащим. Если будет опасно прыгать на волнах, то утяжелим её кем-нибудь.
     Костя предложил:
     — Да я могу сразу в резинку сесть. Вам же будет свободнее ехать.
     — Ну и хорошо!
     Минут через пять мы все пятеро были на берегу. Я смазал детали и собирал мотор. Я понимал, что у обоих приезжих тяжёлое состояние и надо действовать быстро, но при этом не допустить спешки.
     Погода была тёплой и тихой, и мы все по очереди отметили, что хоть в этом нам повезло.
     Константин принёс пяток здоровенных копчёных трещи́н:
     — Это хорошо бы докторам вручить. Как думаете?
     — Конечно, — мы и в этом были единодушны.
     Потом надолго воцарилась тишина, которую прервал Костя:
     — А вы, ребята, терпеливые.
     На это откликнулся Матвей Петрович:
     — Вы не представляете насколько. Мы с Павлом служили вместе. Это было в Грузии. Помню, там все селения начинались на букву «А». Сейчас ни одного названия не вспомню. Память — никуда… Служили в радиолокационной части. Небо стерегли. Кто пролетал — наши или натовцы — о любом могли сказать, кто это, куда направляется, откуда, с какой скоростью, на какой высоте… Некоторых летчиков знали по фамилиям… Часть наша располагалась на горе. С неё мы не спускались по полгода. Мы очень терпеливы. Снег на высоте, пурга, мы — ни шагу. Продукты нам завозили вертолётом. На несколько месяцев. Воду же мы добывали из снега. Снег топили и на питьё, на готовку, на мытьё… Я, когда по кухне дневалил, открывал окно, оно внутрь открывалось, видел стену снега. Прямо кастрюлей черпал…
     — Ты расскажи, Матвей, про альпиниста турецкого, — Павлу Ильичу трудно было говорить, но он смог подсказать товарищу какой-то им обоим известный эпизод.
     — А…, ладно. Как-то старослужащий один дал нам бинокль. Говорит, смотрите на турецкую сторону, на самую высокую гору. Там альпинист ихний несколько месяцев лежит мёртвый и никто его не спускает. Как так можно? Увидели. Действительно лежит. Так он ещё долго лежал. Мимо него цепочки альпинистов проходили. Поразительно. Потом он исчез. То ли лавина засыпала, то ли всё же спустили его турки…
     Просидели мы зиму. Перетерпели. Мука кончилась. Без хлеба тяжело терпеть. И вот весной, в начале марта шесть человек отправилось вниз, в долину. Там селение. Магазин.
     Отправилось шестеро, потому что было всего шесть пар лыж. Лыжи широченные, охотничьи. А палок лыжных не было совсем. Кататься же не собирались. Решили так: берёзовая дрына, как наиболее крепкая и пружинистая — на неё садились верхом. Еловой же палкой помогали рулить. (Кроме берёзы и елей там и не росло ничего. ) Спускались лихо. В горах ещё снег. Тает. Становится ноздреватым. Но лежит ещё без проплешин. Ручьи бегут… Спускались без проблем. Один миг — и всё. Только снежные брызги в стороны!
     Спустились. И вот картина.
     Жара. Все местные — грузины, осетины — в белых шёлковых рубашечках. Ботиночки, носочки…Брючки отглажены…Сидят в кафе, на террасе, под тентом…
     Жара, а шесть солдат в телогрейках, в зимних шапках-ушанках, в валенках. В руках лыжи, палки нелепые. За плечами пустые рюкзаки. Идём по асфальту. Нам кричат:
     — Ура нашим доблестным защитникам!
     А с нас градом пот… И в валенках хлюпает…
     Без всякого перехода Матвей Петрович вдруг вскрикнул:
     — Белка! Глядите! Белка! Как она оказалась на острове?
     — Видно, по льду. Может, напугал кто? — высказал догадку Константин.
     Тут Матвей опять оживился:
     — А помните, ребята, в учебниках фраза встречалась. «Якутский охотник, чтобы не портить шкурку, одной дробинкой всегда попадает белке в глаз»?
     — Помним.
     — Так вот на самом деле всё не так. Не может этого быть. Дробь из ствола винтовки вылетает, и разброс её или кучность составляет примерно метр на метр — это на дистанции в пятнадцать метров. Нельзя одной дробинкой попасть в глаз зверьку. Это может случиться лишь случайно. Видите, белка прячется за ствол? Вот когда она так пряталась, а из-за ствола виден лишь один любопытный глаз, тогда охотник и стреляет…
     Разговорился я... Но, заметил, когда говоришь, тогда боль чувствуешь меньше.
     Мотор я собрал, залил бензин с маслом, все погрузились в обе лодки, как и наметили. Нас ждал трёхчасовой переход до посёлка, до причала лесовозов, а там и поселковая больница. Машину «скорой помощи» Антонина вызвонила. Её подали прямо на причал.