В ПОИСКАХ «АНТИНОБЕЛЯ»

Вопрос: Как ты относишься к успеху?

Н.Б.: Как к цветам и подаркам, а вовсе не как к советам и подагре. Выбор один из одного. А по сути, успех — значит, кто-то где-то успел, не опоздал, наш пострел везде поспел, и все это признали. Это и будет признание. Но слово “успех” покрыто еще и драгоценной, подтверждающей его подлинность, патиной чего-то иррационального: могли многие, а сделал-то — он.

Иногда говорят: “заслуженный успех”, а иногда просто — “успех”. Когда успех “заслуженный”, представляется мохноногая лошадка, втащившая наконец свой воз хвороста в гору, где ее в результате и покормили — полезно, но неинтересно. Прекрасен успех “незаслуженный”, или не явно заслуженный — легкий волшебный дождик среди чистого неба на одного среди плотной толпы достойных того же золотого дождя. Вот тогда этот успех настоящий, поцелуй Бога.

Мне трудно ответить на вопрос самой себе — жажду ли того, что называют успехом. Даже хитроумный Парис не вынес успеха. У женщин. Три дамы, прекрасные во всех отношениях, явились к нему на нежный суд, к мужчине, имеющему успех. Он обязан был выбрать самую-самую, и он выбрал как настоящий художник — самую “бесполезную”, богиню любви Афродиту, и ничего хорошего из этого не получилось. Имей Парис поменьше успеха, Троя, может, стояла бы до сих пор.

Успешный человек высвечивается вниманием окружающих, и это стесняет его свободу. Но люди, тем более творческие, стремятся к успеху, ну, скажем, не как бабочки к огню, но как неведение к пороку, как мусульманин к пророку, по одной простой причине. Успех — значит, тебя поняли и оценили. А этого хочется каждому.

Сознательно не рассматриваю равенство: деньги — успех, здесь все понятно без слов.

Вопрос: Твоя основная тема творчества, тема, не дающая покоя?

Н.Б.: Не дает покоя как раз отсутствие темы, застой. Чем меньше пишешь, тем ближе слабость и духовное разложение. А самая любимая тема и двигатель любого моего вымысла — “как это было на самом деле”, в любовном ли чувствовании или в сумасшествии на мясокомбинате, по действию пьесы “Не скучай, моя птичка!”. Речь идет не о правдоискательстве, а о выявлении механизмов происходящего, о моделировании ситуации, более реальной, чем “сама жизнь”. С одноименным названием — “Как это было на самом деле” — выходит сейчас в издательстве “ACADEMIA” моя книга сказок. Сказки, надеюсь, хорошие и интересные, но дело в том, что это название может быть отнесено и к моей пьесе, и к стихам, и к рассказам. Действительно, всегда интересовало — а как “по правде”, почему и зачем? А как будет, если?.. Может, поэтому поддерживаю любую человеческую игру, даже и заигрываюсь иногда не по-хорошему, когда другие давно забавляться перестали. Но в игре тоже все может быть по правде, равно как и напротив: в серьезе — масса парадоксов. Кстати, мама с младых моих ногтей раскусила эту привычку пародировать действительность, лишь чуть-чуть видоизменяя ее. И мне, еще тогда школьнице, присвоила театральное амплуа комической старухи. Увы, шучу с серьезным выражением лица, и за это мне всегда доставалось от чужих что угодно, только не взаимопонимание. И еще мама обзывалась: грустный клоун. За роскошь и свободу иметь на лице то выражение, которое нравится мне самой. Слава Богу, до сих пор имею такую возможность. А самой мне нравится, когда что-нибудь нравится, а не наоборот. Например, успех.

Вопрос: Руководствуешься ли ты в своей работе определенным творческим методом?

Н.Б.: Отсюда напрямую проистекает и творческий метод, если его обнаружат в моих писаниях литературоведы. Откуда — “отсюда”? Из жажды жизни. Этот метод — эклектика. Смешение стилей и жанров для определенной надобности. И, кажется, эта позиция выталщивается за рамки литературы — что-то такое и про одежду мою говорят, манеру одеваться, и про оформление интерьера дома. Эклектика — спорт смелых.

А всерьез — по-моему, борьба за чистоту жанра обречена на вымирание. Нет в жизни резких границ даже между водой и сушей, — а есть следы прибоя на влажном песке... Язык обновляется, появляются новые слова, так называемые окказионализмы. Все застывшее — разрушается, все движущееся — переходит границы и зачеркивает поставленные четкие условия. К тому же “сведение несоединимого воедино” рождает новое, высекает искру, а что из искры получится — мы давно уже знаем, не маленькие, — возгорится.

Вопрос: Как в твоем понимании связаны любовь и успех?

Н.Б.: Как связаны успех и любовь, было сказано еще в старой сказке про Дюймовочку: ты мне нравишься, но у тебя только четыре лапки, а усиков и вообще нет, да и другим жукам ты не нравишься. Значит, пошла вон.

Успех — сильнейший магнит. И все железячки к нему липнут со страшной силой — и любовь, и творчество, и даже здоровье. Красив успешный человек, сияет, хоть ты что хошь делай. Идет ему энергетическая подпитка восхищения окружающих, стоит он этаким горшечным цветком на южном окне и все листики выпускает. А попробуй-ка поторчать у северного стекла или совсем в тени. Глубочайшее уважение испытываю к тем, кто умудряется цвести в тени, почти без воздуха, почти без воды. Их люблю. Им горю желанием помочь. Ими восхищаюсь. Впрочем, если кто-то замечательный имеет успех — тем лучше, это приятно и вообще здорово.

А сама — хочу на солнце, хочу тепла, лета, неба голубого пронзительного, гладких камешков, обжигающих босую ступню, взаимопонимания с полуслова. Прощения, а не прощания. Хочу, в конце концов, солнца, зажженного мною. Хочу успеть — успеть получить если уж не “Нобеля”, то хотя бы — “Антинобеля”, по номинации, скажем, “холодная страстность в литературе” или, скажем, “Северная Кармен, не желающая в президенты”.

Вот так.

Наталья Богатова

* * *

Ты б помнить мог
дверной звонок,
как тетивы внезапной пенье,
и гладиолуса цветок,
мелькнувший красным опереньем.

Припомни, тень его легла
на лица. Стебель влажен, гладок,
как ирокезская стрела,
вонзившаяся меж лопаток.

И как ты это сделать смог?
Снег исчезал и появлялся,
и ты исчез, но твой цветок –
он распускался, раскалялся.

Убрали ужин со стола,
сожглась луна до полнакала,
века прошли –
стрела цвела.
И кровь на ней не остывала.

* * *

Последний снег на яблони падет,
холодный пух мешая с лепестками.
Май на дворе, а снег идет, идет.
Он нарисован нашими руками.

Внутри салона красного “пежо”,
внутри кафе под зонтичною крышей
спасется мир. Все будет хорошо.
Спасемся мы. Придвинься ближе, ближе...

И боль твоя, как пуговицы след,
что при прощанье косточкой вжималась,
уйдет туда, где яблоневый свет,
где снег идет, а остальное – малость...

И все растает, что болит, болит.
И жизнь волшебна, словно бы вначале.
Последний снег печали утолит.
Последний снег – последние печали.

* * *

Людям на Востоке нравится другое:
двое приносят птиц
для петушиного боя.

Но только начнет получаться,
что чужак побеждает,
один забирает птицу, до того, как она проиграет.

Чтобы в ее мозгу
не прижилось униженье.
Птице-то наплевать
на формальное пораженье.

Чтобы пылкий петух
остался в моральной силе.
Гордый могучий дух.
Почти как язык в России.

* * *

Мы не стали лучше или хуже.
Только научились исчезать.
И натертые до блеска лужи
вместо лиц глазами отражать.

Там, где мелко, липко или зыбко,
наливать спокойное вино.
И любого слушая с улыбкой,
знать, что он исчезнет все равно.

А чего, он, правда, славный малый,
мало ли на свете дураков.
Это мироздание сломалось,
сыплет-сыплет соль из облаков.

Вот и я, как девушка, спросила,
юбку потерявшая не с тем:
– Я себя ни в чем не уронила?
– Ни в одной из солнечных систем!

* * *

У меня возлюбленный
такой странный –
иногда дикий,
реже – карманный.
Говорит, что я к нему странная –
вся какая-то деревянная.

А зачем он гасит все окна.
Мы одни на миг, а он уже гасит.
И вычеркивает номера телефонные
из моей головы
легким ластиком.

Я пустею, голова моя слезы нижет.
Шаткая – воздушный шар – улетаю.
А он дергает за нитку все ближе.
– Не пускаю, – говорит. И не пускает.

Он как дернет – так и падаю тяжко.
Чугуном-ядром ему на плечи.
А он грустью хлестнет,
что ременною пряжкой.
– Ты, Наташа, любить не умеючи.

Я играючи,
топоча и плакая.
Он с присвистом, с прикриком, с эхами.
А над нами погода – всякая.
Как над крышею, что уже съехала.

А под нами анфилады и портики.
И моря, и океаны посохшие.
Ничего не понимаю в эротике.
И способна не понять еще большее.

* * *

Любовь напоминала
коррозию металла.

А когда камень любовный
ржаветь, распадаться больше не смог,
из него вышел
прекрасный цветок,
стрельчатый гладиолус
с листьями на восток.

Но это не догма,
а частный итог.

Песня леди Годивы

Падает платье, звенят удила.
Я ли женою тебе не была...
Тысяча глаз, словно тысяча рук,
гладят меня, о жестокий супруг.

Господи, слышишь молитву мою...
Перед тобою нагая стою.
Дрожь пробегает плющом по спине.
Леди Годива на белом коне.

...Слезы мои,
ласки мои
в жаркой дорожной
мягкой пыли...

Конь мой ступает по мягкой пыли.
Тысяча глаз и вблизи и вдали.
Груди нагие дыханьем укрой.
Сжалься народ над несчастной сестрой.

Медленный воздух, липкая мгла.
Лучше бы плетка из кожи вола.
Дай мне очнуться уже в вышине,
леди Годиве на белом коне.