Архивное чудо
Ирина Василькова
[Елена Черникова. Олег Ефремов: Человек-театр. Роман-диалог. — М.: Молодая гвардия, 2020., 492 с.]
Кто не знает серию ЖЗЛ — она из неизменных
факторов нашей жизни. Рушатся империи и торговые дома, а ЖЗЛовская
полочка в магазине ничуть не уменьшается, и это свидетельствует о
перманентном интересе читающей публики к жизненным зигзагам великих.
Социальный заказ выполняется — вот и прекрасно; одна беда — большинство
беллетризованных биографий невыносимо скучны и однообразны.
Добросовестное изложение фактов ведь не предполагает художественности
книги — эти вещи существуют как бы сами по себе, и увлекательность
повествования зависит от того, насколько заражают нас авторские эмоции
по отношению к герою. В случае Черниковой авторских эмоций — выше крыши.
Это тот уровень личной заинтересованности, даже влюбленности, который
заражает читателя с первых страниц и не отпускает до конца. Выходит,
книга не только Ефремове — о них двоих.
Причина такой влюбленности? Так случилось, что разговор о
популярном режиссере и актере для Черниковой — дело почти семейное. Ее
дядя — композитор Овчинников, написавший музыку к фильму Бондарчука
«Война и мир». Она с детства в этой музыке, она знает всех героев и
актеров, и её личный Ефремов начинается с безумно отчаянного, дерзкого,
но и несчастного Долохова. Однако и это не причина, а только подступы.
К причине вернемся в конце. Тем более что Ефремов по жизни не Долохов,
он — Сирано. Воплощение романтического героизма и трагической
непонятости, человек, сознающий свою гениальность, но лишенный
возможности быть собой. Пронзительное и смертельное благородство.
Отсюда и сверхзадача автора — через романтический образ, наложенный
на историю СССР, на три переломные эпохи: оттепель, перестройку и
девяностые — различить живого человека, Олега Ефремова. Вопреки мифам,
легендам, желтой прессе и обывательским ожиданиям (вспомним письмо
Пушкина Вяземскому: «Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому
что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При
открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок,
как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы —
иначе»).
А уж мемуаров о нашем герое написано немало! А мемуары — сами
знаете что. И тогда Черникова выходит навстречу публике с лицом задиры и
в латах Дон Кихота, искателя истины, чтобы заявить — я не мемуарист, я
собеседник. И пишет роман-диалог, и на это имеет право, как первый
биограф, погрузившийся в непаханые архивы и выпустивший на свободу мысли
и сомнения самого Ефремова, «правду для себя». Её дерзкая интонация
подкупает сразу — такую книгу хочется читать.
«…мифы бронзовеют и лезут в историю на роль фактов,
событий и даже явлений. Дни рождения (1 октября 1927 года) и кончины (24
мая 2000 года) Олега Ефремова всегда вызывают всплеск медийного
внимания. Чем дальше, тем больше журналисты переписывают друг у друга
сюжеты, приводящие ко все большему искажению образа. Истину здесь не
найти, но можно хотя бы избежать пошлости».
«Я прочитала ваш архив, и он открыл мне другого человека,
не похожего на бронзовый памятник в холле служебного входа в МХТ имени
Чехова. Во мне вскипело, как пишут графоманы, страстное желание
рассказать правду. Не смейтесь, Олег Николаевич. Я серьезно».
На первый взгляд повествование линейно: фабула ефремовской
биографии прослеживается по десятилетиям: от 20-х до 90-х. Но сюжет —
сплошные концентрические круги, воронки, повторы. Повторяются годы,
имена, лейтмотивы, детали — всё со всем рифмуется. Что в начале?
Театральная студия на Арбате и княжна Кудашева (ученица Михаила Чехова и
убежденная МХАТовка), от которой он получает не просто первые уроки, а
«посвящение в жрецы». Детский рисунок Олега, кораблик с командой,
мечущей стрелы в огромную рыбину — делом заняты все (команда — это
важно, уже тогда). Несчетное количество прочитанных книг. Отличник
в школе (сейчас бы фыркнули — «ботаник»!) — а ведь это свидетельство
аналитического ума. В данном случае не только ума, а эмоций тоже.
Существует же эмоциональный интеллект. Вот отрывок из школьного
сочинения по поводу очередной книги: «…почему-то хочется плакать. И этот
комок волнения в груди растет, давит на сердце (это надписано и
вставлено. — Е. Ч.), хочет
вырваться наружу, а это значит, что хочется сделать что-нибудь
особенное, излить в это всю силу своего сердца и души, всю энергию...»
О чем же это? Разумеется, о творчестве. Здесь начало
пожизненной темы, как и начало работы над собой. И дневники, дневники,
как свидетельство постоянной и упорной работы, все эти сомнения и
прорывы, открывшиеся биографу: «…живой документ —
архивное чудо, особенно если ты знаком с психографологией, это дает
эффект, сравнимый с ударом», — пишет
Черникова. Она и с нами готова поделиться эффектом —
насколько сможем ощутить его мы, не сидевшие в архивах и не державшие
в руках страничек блокнота, исписанных нервным почерком.
Задача юного Ефремова уже просматривается —
найти себя. Нет, не найти — построить в себе
человека. И не абстрактного, а вписанного в эпоху. Студентом
Школы-студии МХАТ Ефремов становится сразу после войны, а дух этого
времени — именно строить, строить всем
миром. Как удачно вписывается в этот созидательный пафос цель Олега, его
мечта — актерский ансамбль! Мечта о
коллективности, общем порыве, общем деле —
но за нее надо биться.
Вот еще из дневника: «В прошлом году, воспитанный на идеях
А. Г. (Александра Георгиевна Кудашева. —
Е. Ч.), в ее студии, я пробовал ратовать за создание чего-то
подобного и в студии, на курсе, но это захлебнулось очень скоро...
В совете меня выбрали председателем и очень правильно сделали —
теперь я не дам никому успокоиться. Вчера мы заседали советом плюс
староста и комсорг. Решили некоторые вопросы и сегодня собрали весь
курс. Бой предстояло выдержать серьезный. Мало было, чтобы все только
согласились с нами, важно было растормошить всех, зажечь, распалить на
благородное дело создания коллектива, завести длинным заводом, что
кажется и удалось. Я говорил, что корень зла в нашем отношении
к искусству, отсюда плохая дисциплина, отсюда недоброжелательство к друг
другу, короче, отсюда все наши недостатки. Надо по-другому относиться
к искусству, а это другое значит, что не только ты один в искусстве, что
не искусство для тебя, а ты для искусства. Отсюда будет другое отношение
к творчеству другого, а отсюда будут настоящие отношения между нами.
Творчество должно объединять нас. Все вроде согласились со мною, но я
чувствовал, что накала еще нет…»
Первая попытка не удалась, но потом были другие, более
удачные — в Студии молодых актеров и,
конечно, в «Современнике». «Современник» —
вершина, идеальное совпадение времени и личности в ефремовской
биографии, и тут самое время поговорить о режиссерском театре. Одно из
ключевых слов в книге Черниковой —
«ответственность». Лидерство (а Ефремов —
прирожденный лидер) состоит не только в том, чтобы «зажечь и распалить»,
но и в том, чтобы вовлечь коллектив в процесс мысли, рассчитать целое,
прямо-таки алгебраически выстроить гармонию, попутно сражаясь с системой
за репертуар и с актерами за понимание общей пользы. «Мы все одной
крови» — без этого не будет результата.
Мне в каком-то смысле повезло —
я видела своими глазами знаменитые спектакли «Современника», будучи юной
барышней, мало что смыслящей в театре и режиссуре, но главное
впечатление тогда поймавшей — зрители в зале
дышали как единая общность, словно расширяя круг участников
коллективного действа. «Мы вместе» — вот что
это было.
Многим трудно понять, почему триумф «Современника» обернулся
трагедией. Всё просто: люди есть люди, не всякий выдерживает отрешение
от личного в пользу коллектива. Режиссер выдерживает, и не без
фанатизма, — они нет. «Вы строите
театр-семью, они — ходят на прекрасную
работу, возводят лестницу к славе, получают ее. Успех —
самое тяжелое испытание для человека. Вам в школе не говорили? Нам тоже
не говорили», — это очередная ефремовская
реплика в диалоге. И подробнее: «...утвердился актерский эгоцентризм,
когда он уже никаким образом не сообразуется с коллективистским началом.
Я считаю, что так называемая звездная болезнь и амбициозная зараза
вредны, когда делаешь новое». Вот она, трагедия —
оказалось, что чистый идеал коллективизма невозможно воплотить, это
утопия. С этой невозможностью утопии наш герой столкнется в жизни не
один раз.
«…с 1964 года он уже не был расположен к говорению прямой
правды об окружающих в лицо этим окружающим. Он пришел к трагическому
пониманию жизни, но об этом никому не следовало знать. Он уходил в себя,
мог пить днями, мог не пить, но две боли свербили постоянно:
невозможность любви к той-самой-женщине и нереальность
ансамблевого театра с единомышленниками, с общением, с мостами».
Все остальные перипетии ефремовской биографии следует рассматривать
именно в этом аспекте — переход во МХАТ,
потом МХАТовский раскол — говорить можно еще
о многом, но главное сказано. Внешне все выглядит прекрасно:
многочисленные награды, депутатская должность, народная любовь, обожание
поклонниц, но это не главное для личности такого масштаба. Главное
совершалось внутри — трагедия недостижимости
идеала.
А потом грянула перестройка.
«Главное для режиссера Ефремова —
ансамбль единомышленников — было вычеркнуто
из жизни как концепция. Модус бытия изменился до вывернутости наоборот.
Ансамбль не тождествен команде партнеров в рамках корпоративной
культуры, а именно эти новые термины свалились в язык грудой булыжников:
осмысляйте. О. Н. к 1992 году понял достаточно: волшебная идея
труппы, способной свернуть горы своей оркестровой мощью и живым общением
актеров, умирает».
Последний спектакль, который должен был бы стать
лебединой песней (ну просто символ! знак!) —
«Сирано». Его герой — это он сам.
Романтик-то романтик (тут можно порассуждать о значениях термина, но это
как-нибудь потом), но и персонаж высокой трагедии. Он настолько выше,
благороднее, гениальнее окружающих, что реальность не принимает его.
Выталкивает. Уничтожает.
В этой книге много ответвлений и боковых ходов, хотя и
связанных напрямую с героем, но дающих свободу собственным, нередко
причудливым размышлениям автора: например, о христианской идее
соборности, проецирующейся на театральные идеи Станиславского, о
своеобразном двойничестве Ефремова и Чехова, о сути продюсерского театра
как отражении нашего времени, да мало ли еще о чем. Об утешении
в печали.
Успех писателя Черниковой обеспечен тем, что роман-диалог
выглядит диалогом на равных — не в смысле
панибратского разговора с гением, а в смысле понимания системных
моментов ефремовского творчества. И ликов времени. И вообще каких-то
самых важных, надличностных вещей. А еще это роман-квест —
путешествие по фильмам, которые хочется пересмотреть, и пьесам, которые
хочется перечитать.
В завершение разговора осталось вернуться к причине любви.
Так за что же автор любит героя? Кажется, ответ простой. Чем больше
живешь, тем больше понимаешь, что на свете не так много людей,
устроенных так же, как ты. И когда их находишь —
то случается любовь, подарок, чудо. И ты их прижимаешь к сердцу и
утешительно пристраиваешь на особую полочку своей души. Это твой круг,
причем не только живые люди, но и литературные персонажи, неожиданно
разнообразные. Но главное в них — чертеж
личности тот же самый. Не то чтобы абсолютное сходство —
скорее подобие, как в геометрии. Так и здесь —
случилось чудо.
(Как тут не вспомнить, что геометрия —
любимый предмет Ефремова-школьника. Вот и снова зарифмовалось!)
Москва, январь 2021
|