На первую страницуВниз


МЕЖДУ  МУЗАМИ

 
Александр Немировский
 
 


Александр Немировский.
(Фото автора.)
 

     Творческий путь Александра Иосифовича Немировского — поэта, фронтовика, учёного-антиковеда, автора исторических романов: «За столбами Мелькарта», «Слоны Ганнибала», «Карфаген должен быть разрушен», «Пурпур и яд», «Пифагор» — на мой взгляд, всегда находился между: между Эвтерпой и Клио, между Кремлём и Лубянкой, между Воронежем и Москвой, между истфаком МГУ и Литинститутом, между войной и миром, между поэзией и историей, между жизнью и смертью… Но это совсем не значит, что «человек разбрасывался». Скорее наоборот — он расширял территории своего культурного пространства для того, чтобы напрямую взаимодействовать с ним, синтезировать уже накопленные знания, всем своим опытом доказывая, что можно быть цельной и реализованной личностью, занимаясь очень разными вещами: наукой и литературой, историей древнего мира и современной поэзией.
 

Между вузами, между музами
Расточал я души своей жар.
И метался я между лузами,
Словно кием гонимый шар…

     Первые стихи и переводы Александра Иосифовича хорошо знали и любили его друзья, сокурсники: Павел Коган, Михаил Кульчицкий, Николай Майоров… Майоров даже шутливо просил Немировского продать одну строчку: «Ещё не выпал наш последний снег…» за бокал пива, на что автор ответил со свойственной ему широтой: «Коля, да возьми ты эту строчку просто так… я тебе её дарю!» Эта строка самым судьбоносным образом связала двух поэтов. Их последний снег выпал в один день — 8 февраля, только с разницей в 65 лет.
     Свои переводы Рильке Александр Немировский незадолго до войны читал Павлу Когану, который сказал: «Шурка, ты гениальный переводчик!» И это — правда. Ведь несмотря на то, что его Рильке всячески оттирают локтями составители стопудовых антологий, качество переведённых строк говорит само за себя:

Вот книга вечера. Обложка
Горит пурпурною камкой.
Отодвигаю я застёжку
Неторопливою рукой.

Читаю первую страницу,
Спокойно, в мягкой тишине,
Вторую вижу сквозь ресницы,
И вот уж третья снится мне.

     Кстати, впервые стихотворения Рильке в советское время были опубликованы в воронежском журнале «Подъём» в 1958 году именно в переводах Немировского. Среди них такие шедевры, как «Пантера», «Мне слов людских несносна пустота», «Нет без тебя мне жизни на земле»… В последнем переводе мне не нравилось одно место: «Без ног я догоню тебя во мгле», и я корректно предложил Александру Иосифовичу другую редакцию: «Безногий — догоню тебя во мгле». Он без колебаний согласился, сказав, что этот вариант действительно лучше, сильнее в эмоциональном отношении.
     Помимо немецкой поэзии — Рильке, Гессе, Гупперта, Бехера — Немировский переводил античных поэтов: Вергилия, Катулла, Овидия, Марциала, Горация, а также эпос о Гильгамеше и «Песнь песней». Последние годы работал над переводами современного греческого поэта, лауреата Нобелевской премии Сефереса. Александр Иосифович — автор более 70 книг и более тысячи научных работ. Среди них литературные переложения древневосточной и античной мифологии. Его художественные произведения и научные монографии неоднократно переводились на разные языки. Он открыл миру имя Бориса Зубакина — удивительного поэта, последнего русского розенкрейцера, уничтоженного в начале 1938 года в ГУЛАГе. В 1966 году он опубликовал несколько стихотворений Осипа Мандельштама из «Воронежских тетрадей» в том же журнале «Подъём». Эта была одна из первых публикаций опального поэта в советской прессе.
     Поэтические достижения самого Немировского — это отдельная тема. Он, несомненно, поэт мандельштамовской природы. Его посвящение Осипу Эмильевичу не похоже на стихотворные посвящения других авторов. Он, как бы раскрывает скобки, расшифровывает фамилию любимого поэта, зрит в корень. И это уже — открытие:

Отросток миндального корня,
Но с ним не миндальничал век…

     Сила художественного воображения, концентрация мысли Немировского настолько велика, что порой, читая стихи, невольно понимаешь — ты уже не здесь, а там, в Древнем Риме, среди Колизеев и колесниц:

Харон — тяжёлый вскинул молот,
И завертелся Колизей,
И вечный Рим был перемолот
В его кровавом колесе.

     Работая в пределах классической традиции, в русле регулярного стиха, Немировский не выносил банальщины, мелкотемья, стилистической инерции. Рифмы старался использовать авторские, незатасканные, и это придавало свежесть и экспрессивность его эпохальным строкам:

Нам жизнь не предоставила уюта,
Мы были непомерно высоки.
О нас она обламывала круто
Тяжёлые дверные косяки.

     Хрестоматийным также является его одно из лучших военных стихотворений, где тяжеловесна значительность каждой поэтической метафоры, где необратимый ход времени облекается в форму неживой материи, философским финалом обрушиваясь на читателя:

Пока я полз, и руки в кровь царапал,
Пока бежал в атаку на врага,
Здесь время шло, обрушиваясь на пол,
Кусками штукатурки с потолка.

     Здесь мы имеем дело непосредственно с поэзией прожитой, прочувствованной, выстраданной, в основе которой лежит не только воображение, а конкретность собственной судьбы — биография автора. Ведь Александр Иосифович воевал, освобождал Бухенвальд, был ранен в городе Нейсе.
     Магистральной же темой его поэзии последних лет является тема страдания еврейского народа, тема гонения, странствия, Исхода… В этих стихах отчётливо слышится дыхание тысячелетий. Автор глубоко проникает сквозь хронологические пласты в библейскую реальность. Используя средства современного литературного языка, он преподносит её читателю не в виде мифа, а виде достоверного исторического факта:

И Авраам, и Сарра, и Рахиль
Пасут в веках невидимое стадо.

     Для него эти ветхозаветные имена не просто метафорические персонажи или шахматные фигуры на игровой доске, а конкретные, живые, физически действующие лица.
     Мой друг, Игорь Сергеевич Холин, замечательный писатель, однажды сказал: «Поэзия — это, когда пишешь не то, что думаешь…, а то, что чувствуешь».
     Александр Иосифович Немировский писал не словами, а чувствами, и переводил с разных языков, не слова, а мысли. Живой отклик любителей поэзии вызвали его сборники: «Свиток», «Военная память», «Погружение», «Год стиха» и другие. Последний сборник, который автор успел составить, называется «Зазимье». Сейчас он готовится к печати. Лично я вижу книгу его избранных стихов и переводов в формате не меньше, чем серия «Литературные памятники» с прекрасным научным аппаратом.

Непонятный и странный
Совершил я побег,
В этот дом деревянный,
Что похож на ковчег.

     Эти строки, написанные в 1971 году, теперь, после кончины поэта, приобретают несколько иной смысл. Но хочется верить, что даже там, в круговороте бесконечности, он не среди, не между…, а везде.

Герман ГЕЦЕВИЧ

 

 

Фотографии из архива   А. И. Немировского.

 

 

АЛЕКСАНДР  НЕМИРОВСКИЙ


* * *

Вспомните об эллинском поэте.
Мир его творений не сберег.
Песни, что он выбросил на ветер,
Раскаленный сохранил песок.

Хрупкие папирусные строки
Прямо к нам шагнули сквозь века.
Ожили языческие боги
В отблесках чужого языка.

И слились в любовной пляске тени.
Побежден Кипридою Арей.
И триумф справляет вдохновенье
Над делами бранными царей.

В вечность дел своих и слов не верьте.
Всё уносит времени река.
Память наша, слава и бессмертье –
Это милость ветра и песка.

1985


ЧАСОВЩИК

А подо мной в подвальном этаже
Худой старик с печальными глазами,
Как ворожей, склонился над часами,
Над судьбами воров и сторожей.

Он не откроет внутреннюю связь
Между частями разных механизмов,
Он в стороне от времени и жизни,
Во времени всю жизнь прокопошась.

Часы идут друг другу невпопад.
Они различны, как различны лица,
И даже эта древняя столица
Напоминает чем-то циферблат.

1938


* * *

Нам жизнь не предоставила уюта.
Мы были непомерно высоки.
О нас она обламывала круто
Тяжелые дверные косяки.

Мы жизнью шли, как реки нараспашку
По степи ходят, руки разбросав, –
И с ветром, запыхавшимся в рубашках,
И с небом, захлебнувшимся в глазах.

И с песнями попутных пароходов,
И с берегом, идущим по бортам.
А сколько женщин мимо нас, поодаль
Проплыло, как ночные города.

Начало, взяв лавинами, с морен
Мы жизнью шли, как реки ходят к устью,
Мы, побеждая, исходили грустью,
Как реки умирают у морей.

1939


* * *

Двумя досками дверь моей квартиры
Забита накрест в первый день войны.
Четвертый год я странствую по миру,
Оставленной не помня тишины.

А дома пальма без воды засохла,
Ладони листьев в трубочки свернув,
И пыль легла, как занавес, на стекла,
Не мытые ни разу за войну.

Пока я полз, и руки в кровь царапал
Пока бежал в атаку на врага,
Здесь время шло, обрушиваясь на пол
Кусками штукатурки с потолка.

1945


* * *

Нынче опять мне не спится.
В мире ни звезд, ни огня.
Окон квадратные лица
Смотрят в упор на меня.

Как на картине Пикассо,
Я вписан в чудовищный куб.
Полночь страшна, как гримаса
Брезгливо изогнутых губ.

1958


* * *

И ушли паровозы,
              как им объявили,
                                        в запас.
Тихо дремлют колеса
              под смазкой зелёной.
И к тому полустанку,
              где юность оборвалась,
Не пройдут эшелоны,
              не пройдут эшелоны.
Но до смертного дня
              неизбывная память живёт,
Как частица огня,
              отгоревшего в топках.
И заносит меня
              что ни час,
                     что ни день,
                            что ни год,
Этим дымным потоком,
              этим дымным потоком.

1975


МАНДЕЛЬШТАМ

Отросток миндального корня,
Но с ним не миндальничал век,
И, власти его непокорный,
Он горний задумал побег.

Рассеялся времени пепел.
Расплавилась грозная сталь,
Но чудится мне, что на небе
Благоухает миндаль.

Слепой неистовой веры
Во мне, поэтому нет.
Поэты, а не парфюмеры
Эпохе диктуют букет.

2002


ГЛАЗКОВ

Он поколенья нашего Сократ,
Был более всех нас раскован.
Наш мир через глазок Глазкова
Был увеличен во сто крат.
И он презрел согласный лай,
Собачью будку Агитпропа.
Он стал России телескопом –
Наш неугодник Николай.

2004


ДОМ ВОЛОШИНА

Похожи здесь дома на корабли.
Их стены, как борта, пропахли солью,
А этот дом стоит, как на приколе,
От всех путей, от всех дорог вдали.
Затерянный, забытый, неживой,
Хранящий лишь одни воспоминанья,
И полки книг, как колумбарий знанья,
И тени тех, кто близок к ним судьбой.
Философ и поэт давно ушел
Из этих стен на свой полынный холм.
Его стихи? Кто знает их теперь?
Кому доступна их хмельная брага?
И медленно со склонов Кара-Дага
Сползает ночь на синий Коктебель.

1964


* * *

Мне б дожить до весны. До которой?
Всё равно до какой – до весны,
Чтобы хлынули в душу сквозь шторы
Ослепительной юности сны.

Чтобы сердце березовой почкой
Раскололось для жизни иной,
И стихов неоконченных строчка
Оборвалась звенящей струной.

1972


ПАМЯТИ Н. МАЙОРОВА

Еще не выпал наш последний снег,
Тот самый снег, что принесет разлуку.
Мы наяву гребём, а не во сне,
Лопатами, как веслами, сквозь вьюгу.

Еще не выпал наш последний снег.
Я говорю вам: «Нет, еще не выпал.
Еще растают в солнечном огне
Осколки дней, как смерзшиеся глыбы.

Еще ударит над полями гром,
Еще цветы мы будем мять по лугу.
Еще своих любимых мы найдем,
Как музыкант находит тон по слуху».

Встают сугробы, словно берега,
И мы скользим меж ними, как фрегаты.
И музыка звучит издалека –
Прекрасная, как Лунная соната.

Свистит поземка, заметая след,
И нет уже обратно нам дороги.
И в мир, как в недописанный сонет,
Ведут нас ослепительные строки.

1970


СЛОВО

Как найти тебя, паутинка,
Удержать тебя навсегда,
Слово, ломкое, словно льдинка,
И слоистое, как слюда?

Как не сделать тебя иконой
Иль картиною на стене,
А остаться навек влюбленным,
Задохнуться тобой во сне?!

1971


* * *

Еще один день в Дон
Ушел свинцовым грузилом.
И рыба открытым ртом
Его на лету не схватила,

И рак на песчаном дне
Не тронул его клешнями.
И день мой лежит на дне
Рядом с другими днями.

Над ним проносит река
Свои свинцовые воды.
Сливаются месяцы в годы,
И сходятся годы в века.

1972


КОЛОКОЛ

Пришелся он многим по нраву –
С удобной широкой спиной.
Вполне подходящ по составу,
Он вышел из толщи земной.

И, будучи этим довольны,
Мы колокол подняли ввысь.
Теперь со своей колокольни
Глядит он презрительно вниз.

Попробуй его не заметить.
Заставят твердить вас слова,
Какие пускает на ветер
Пустая его голова.

Попробуй нащупать дорогу
И мрак осветить огоньком,
Как тотчас забьет он тревогу
Казенным своим языком.

1974


БОЛЬНИЦА

Она скользит меж каменных громад,
И красные нацеливает фары,
И входит в дом усталым санитаром
С носилками. За мною, говорят.

Я в кузове, там – кто-то у руля:
«Он жив еще?» Что сделаешь? Привычка.
Звездою синей вспыхивает спичка
И угасает, словно нить моя.

«Покой приёмный»… Есть еще такой
Последний круг у жизни-ростовщицы,
Которым начинается больница,
А там уже… кладбищенский покой.

1971


* * *

Полузабытые страницы
Раскрыла старая тетрадь.
И мне от них не устраниться
И от себя не оторвать.

Следы любви моей недолгой,
Её кривая колея.
Горящей памяти осколки,
Кровоточащие края.

2000


* * *

Она ко мне явилась с опозданьем,
Как дальние приходят поезда.
И в хаосе тревожном ожиданья
Она зажглась, как поздняя звезда.

Она, как снег, на душу опустилась.
И стало вдруг так чисто, так бело,
Как будто снова детство возвратилось
И памяти дороги замело.

И снова я бреду по первопутку.
Январский ветер свищет за спиной.
Но с нею мне не холодно, не жутко
В безжизненной пустыне ледяной.

Вот, проводом натянутым звеня,
Последняя отходит электричка,
И падают снежинки на реснички,
На щеки марсианки иль москвички
И тают под губами у меня.


БУТОВО

Подмосковное Бутово.
Тополей череда.
И от времени лютого
Никакого следа.

Сколько тысяч расстрелянных
Здесь заполнило ров...
Сколько звездных, потерянных
Безвозвратно миров.

Перемешаны с глиною
Здесь какие слова...
Почему ж над невинными
Не седеет трава?!

1997


* * *

Они бессмертны, эти старики,
Бредущие пустынею восточной.
Им не страшны горячие пески,
Не высохнет священный их источник.

Им горизонта не закроет пыль,
Искать дороги им в Эдем не надо –
И Авраам, и Сарра, и Рахиль
Пасут в веках невидимое стадо.

1997


ИСХОД

Мы горсть песка. Рассыпал нас Господь,
Лишив отчизны и родного дома,
И навсегда оставил нашу плоть
Несовместимой с глиной, черноземом.
Рассеял средь своих материков
И повелел остаться чужаками.
Мы – память мира, боль былых веков,
И не слепить из этой боли камень.
Политика и власть нам не с руки,
Мы легковесны, словно птичьи перья,
Дано нам жить всем бурям вопреки,
Назло свинцовой тяжести империй.

1995


***

Многострадальный Иов!
Я заблудился
В мире возвышенных слов,
Стоптанных истин.

Вера, что ты пронёс,
Во мне не окрепла.
Не посыпал я волос
Пылью и пеплом.

Бедам своим я сам
Знака не подал,
И по чужим часам
Прожил я годы.

Тысячелетий бег
Длился без цели…
Падает белый снег
В чёрном ущелье.

1983, 2002


* * *

В своем дворце, объятом сном,
Не спит один Давид.
«Авессалом! Авессалом!» –
Он без конца твердит.

Не напевает он псалом,
Струнами не бренчит,
«Авессалом! Авессалом!» –
Рыдает он навзрыд.

И голова его в огне.
«Зачем теперь корона мне,
Когда мой сын Авессалом
Похищен вечным сном?»

2004


* * *

Свободного пространства нет уже,
Всё занято стальными гаражами,
И я на самом верхнем этаже –
В общенье со своими миражами.

Зарей они являются ко мне,
Когда земля от заморозков стынет,
И с Богом я тогда наедине
В огромной человеческой пустыне.

Посланцами космических миров
Давно уже записаны скрижали.
Но мне б, как Моисею, пару слов,
И лишь таких, чтоб звезды задрожали.

2001

Тексты стихов любезно предоставлены вдовой поэта, Ларисой Павловной Григоренко.
 

Личный сайт Германа Гецевича
www.getsevich.ru
 

На первую страницу Верх

Copyright © 2007   ЭРФОЛЬГ-АСТ
 e-mailinfo@erfolg.ru