...В небольшой московской квартире не по-домашнему профессионально звучит рояль. На нем нотные листы, томик стихов и свежая афиша. Красивый мужской голос поет о временном и вечном... Последние репетиции перед премьерой-концертом, волнующим и важным событием для каждого исполнителя и, конечно, для автора...

Не интригуя более читателя, скажу, что речь идет о премьере под скромным названием “Все для вас. Посвящается вам”. 23 марта в Государственном центре музыкальной культуры имени М И. Глинки настоящих ценителей музыки и поэзии ждет встреча с новыми песнями и романсами на стихи Марины Цветаевой и Булата Окуджавы.

С  композитором  Вячеславом  Габриэловым  мы беседовали в этот непростой отрезок времени — в дни перед премьерой, в дни трудов и ожидания, когда обостряются чувства и сменяют друг друга сомнения и надежды...

Известный музыкальный педагог, руководитель международных фортепианных мастер-классов в Югославии, Франции, Италии, Бразилии и США, профессор Российской академии театрального искусства (ГИТИСа) — сложившаяся личность с успешной профессиональной судьбой. И кажется, что в такой насыщенной жизни, посвященной любимой работе, уже нет места совсем новому делу, занимающему порой все помыслы. Но музыка рождается в душе человека, не спрашивая о желаниях и планах...

 — И все-таки, как становятся композиторами?

 — Закончив в свое время все возможные московские музыкальные заведения — от музыкальной школы до аспирантуры — я надолго связал свою жизнь с Гнесинкой и стал музыкальным педагогом. Потом были долгие годы преподавания в музыкальных учебных заведениях Югославии, Италии, Франции, Америки...

Странствования мои продолжались долго. Почти двенадцать лет я отсутствовал в России — и вернулся. Конечно, за это время изменились многие мои представления, но в качестве композитора я себя до определенного времени и не мыслил. Подтолкнул меня к сочинительству мой друг — профессор РАТИ, режиссер Олег Кудряшов. Это человек, с которым я могу подолгу беседовать и о смысле бытия, и о наших общих профессиональных предметах. Выслушав однажды очередную мою критику в адрес музыки, звучавшей в его спектакле, он произнес: “Хватит критиковать! Вот возьми и попробуй сделать это сам!” Так началась в моей жизни новая полоса. А было мне в ту пору пятьдесят семь лет...

Для театральной постановки по Брехту “Семь смертных грехов” я написал музыку к нескольким романсам. А затем и к спектаклю Зингера “ЕНТЛ”. Кстати, приглашаю Вас и на эту премьеру — она состоится 22 марта в Учебном театре ГИТИСа. В спектакле мне принадлежит не вся музыка — примерно на треть она написана известным французским композитором Леграном. А я сочинил все то, что связано с бытом. Таким было начало моей композиторской жизни.

Но больше всего я дорожу тем, что написал за последние два года. И за это я благодарен моей жене, Гале Ананьиной. Именно она в довольно трудный для меня период дала мне книгу, которая не только помогла выбраться из депрессии, но и стала для меня отправной точкой для самовыражения. Это были стихи Окуджавы.

Я стал листать эту книжку — и был просто поражен. Конечно, я слышал Окуджаву и раньше, но, как правило, в сопровождении гитары. Стиль этой музыки представлялся мне очень приземленным и бытовым (что-то вроде “сердечных разговоров” около костра). Такое исполнение казалось примитивным, и за этой музыкой я не ощущал всю силу его стихов. После восприятия их “глазами” мне стало ужасно обидно, что творчество этого человека может остаться навсегда в той “зоне”, в которой его до сих пор воспринимали. Для меня очевидно, что его поэзия — не менее значительное событие в жизни российской культуры, чем поэзия Бродского, Цветаевой, Мандельштама, Набокова... Окуджава — это не бард каких-то там годов (шестидесятых, семидесятых и т. п.), это “всамделишный”, глубокий поэт — на все времена. И в пантеоне российских поэтов он должен занять свое законное место. Поистине, “у поэта соперников нету”...

В окуджавских строчках — нерв социальной ответственности. В его стихах — человек, болеющий за свою страну, несмотря ни на что. Потеряв в жерновах репрессий своих родителей, он не бьется в истерике и никого не проклинает. В нем ощущается потрясающая сопричастность ко всему, что его окружает — к горю и радости, к горнему и дольнему, сопричастность к самому светлому — и к нашим заплеванным подъездам, низости нашего бытия… И не только сопричастность, но и личная ответственность за то, что все случилось именно так, а не иначе. Эта позиция показалась мне настолько близкой, что к этим потрясающим стихам я стал писать свою музыку... И вылилось это в шестнадцать романсов.

Потом на эту цепочку стали нанизываться произведения на стихи Беллы Ахмадулиной, Александра Володина, а затем — и Набокова, и Цветаевой...

Мне близко их мироощущение — принимать данную тебе жизнь, не выбирая “цитату из цитаты”, во всем ее бесконечном многообразии.

Удалось ли мне выразить это потрясающее совпадение восприятия бытия и в произведениях, которые через несколько дней будут представлены на суд слушателей? Не знаю... Меня очень волнует, не испортил ли я стихи, не нарушил ли их покой? Мне не хочется быть “красивше” — хочется совпадать. Очень надеюсь, что это все-таки произошло.

 — Кто же взял на себя радость и труд озвучить вашу музыку “сценически”?

 — Вернувшись в Россию, я увидел достойных, преданных искусству людей. Мои исполнители, мои единомышленники — заслуженная артистка России Наталья Трихлеб (сопрано), Марат Абдрахимов (баритон), концертмейстер Галина Ананьина — очень тонко понимают, что им предстоит исполнить не совсем обычный академический концерт. Музыка соединяется здесь с точно обозначенными социальными картинками и ситуациями, пережитыми авторами стихов, а потому требует от исполнителя искреннего проживания этого горького и светлого опыта. Моим самоотверженным исполнителям удается делать это в самой полной мере.

 — Кого бы вы могли — в идеальном смысле — назвать своими учителями в музыке?

 — Святослава Теофиловича Рихтера... Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, Георгия Васильевича Свиридова. И скажу, за что. Да, конечно, они гениальны. Но было в них и еще нечто... У Апостола Павла есть изречение: “А что ты имеешь, чего тебе не дано?” Так вот они точно знали, что все, что им дано, может быть и отобрано — и они за все это платили. Платили редким, тихим и постоянным трудом. Эти люди не нуждались в рекламе. Они могли с полной самоотдачей выступать в обычной школе, в заштатном клубе — так же, как и в престижнейшем из залов. Для меня это великие учителя в профессиональном отношении к делу. При этом в них было трезвое понимание того, в каком времени и обществе они живут и творят — при полном отсутствии эстетствующего снобизма. Они не фрондировали — у них просто не было времени на это. Но они ощущали единственную ответственность — перед Богом.

Это “мои” люди еще и потому, что они несли в себе высочайшую вертикаль музыкальной культуры. Их профессиональный и нравственный объем мне, конечно, и не снится, а вот подобное отношение к ответственности художника — бесконечно близко и дорого.

 — Успех — понятие неоднозначное и достаточно субъективное. Что вы вкладываете в это понятие, и насколько важен для вас успех?

 — Возьмем конкретный, так волнующий меня случай — с предстоящим концертом. Успех мой будет заключаться в том, что мне удастся сохранить чистоту достаточно высокого уровня и звучности гениальных стихов, не навредив при этом “нервно-социальной” значимости “заболевания”, которое в этих стихах обнаруживается. Успех в моем конкретном случае будет заключаться в передаче посредством музыки той лихорадки, которая охватывала меня при чтении этих стихов.

Успех же, выраженный в наградах и газетных публикациях, мне не интересен, подобные вещи для меня — “по ту сторону”. Да и успех ли это? Настоящий успех, когда совпадает все, — величайшая редкость и величайшая милость судьбы.